Читаем без скачивания Безжалостное небо - Пер Валё

По шоссе непрерывным потоком стремительно мчались машины. На обочине дороги через небольшие интервалы стояли красочные афиши, напоминающие о предстоящих выборах. На каждой второй афише был изображен человек с редкими волосами, выступающим вперед подбородком и пронзительными синими глазами и нарисована огромная светло-красная буква “С”. Это был портрет будущего премьер-министра, человека, который, как утверждали, лучше других олицетворял собой единство трех основных понятий: благополучия, уверенности в завтрашнем дне и всеобщего взаимопонимания. Он был связан родственными узами с королевской фамилией и некоторое время возглавлял профсоюзы страны; сейчас занимал пост министра внутренних цел: До возникновения коалиции крупнейших партий принадлежал к социал-демократам.

Едва такси въехало на длинную ленту огромного моста, как дорогу машине преградил полицейский, высоко поднявший свой жезл. Впереди одетые в зеленую форму полицейские пытались ликвидировать образовавшуюся пробку. Шофер опустил стекло со своей стороны, вынул из нагрудного кармана платок и высморкался. На белой ткани появились темные пятна, он равнодушно посмотрел на них, откашлялся и сплюнул на мостовую.

— Опять демонстрация, — сказал он. — Сейчас поедем.

Вскоре полицейский дал знак, шофер включил сцепление, и машина медленно тронулась.

— Идиоты, — пробормотал шофер. — Заняли целую полосу.

Они увидели демонстрацию, когда достигли середины моста. Людей было не так много. С профессиональной точностью Йенсен прикинул: тысячи три, не больше, примерно равное количество мужчин и женщин и на редкость много детей — удивительно для страны, в которой непрерывно падает рождаемость. Многих ребятишек родители везли в колясках или держали на плечах. Демонстранты несли плакаты и лозунги. Йенсен, проезжая мимо, читал надписи. Некоторые были ему понятны: люди жаловались на отравление воздуха и одноразовые пакеты, а также критиковали правительство. “Всеобщее согласие до всеобщей смерти” — этот лозунг попадался несколько раз. Но большинство транспарантов ставило Йенсена в тупик. В них говорилось о солидарности с другими расами и народами, об угнетенных странах, о которых Йенсен никогда раньше не слышал. Попадались в них и какие-то непонятные комбинации букв — очевидно, сокращения. Кое-кто нес портреты незнакомых людей с диковинными именами — по всей видимости, то были главы или политические деятели иностранных государств. Очевидно, демонстранты восхваляли одних и обвиняли в чем-то других. Кое-где попадались плакаты с призывами, в которых речь шла о классовой борьбе, пролетариате, капитализме, империализме, солидарности рабочих масс и всемирной революции. Возглавляли и замыкали колонну демонстранты с красными знаменами в руках.

Люди, сидящие в автомобилях и стоящие на тротуарах, словно бы и не обращали внимания на шествие, лишь изредка невидящим взглядом скользили по флагам и плакатам. Безучастные ко всему зрители производили впечатление бездомных, голодных, нервных, ожесточенных, но их чувства не имели никакого отношения к демонстрации. Йенсен знал это из личного опыта.

Демонстранты шли по восемь человек в ряд. Полиция очищала им дорогу и следила за тем, чтобы по свободным полосам шоссе транспорт следовал непрерывно. Никаких волнений, вся манифестация выглядела совершенно безобидной.

Когда колонна демонстрантов прошла, шофер прибавил скорость и, не поворачивая головы, спросил:

— Кто такие? Социалисты?

— Не знаю.

Шофер взглянул на часы.

— Только уличному движению мешают. Из-за них мы проторчали на мосту по крайней мере три-четыре минуты. Куда смотрит полиция?

Йенсен промолчал. Он и сам не знал, что на это ответить.

За последние четыре года демонстрации такого рода возникали не однажды и с каждым разом становились все многолюднее. Почти все они следовали одному образцу: шествие начиналось где-нибудь в пригороде и двигалось в центр города, к одному из посольств или же к зданию коалиционного правительства. Там демонстранты останавливались, произносили речи, выкрикивали лозунги и через каких-нибудь полчаса мирно расходились по домам. Закона, запрещающего демонстрации, не было — считалось, что все должно зависеть от позиции, которую займет полиция, как в принципе, так и в каждом конкретном случае. На деле же все обстояло совершенно по-иному. Министерство внутренних дел отдало приказ разгонять демонстрации, а плакаты и лозунги, призывающие к свержению правительства, конфисковать. Власти опасались выступлений, которые могли бы неблагоприятно повлиять на население. Но вмешательство полиции привело к обратному результату — попытки полицейских разогнать манифестации вызывали столкновения и заторы на магистралях. Тогда власти предложили полиции воспользоваться другими методами, однако какими — разъяснения не последовало. И полиция стала действовать по своему разумению. Участников демонстрации, например, заставляли проходить тесты на опьянение. Дело в том, что несколько лет назад обеспокоенное растущим потреблением алкогольных напитков правительство приняло закон, запрещающий распитие спиртного не только в публичных местах, но и дома. Появление человека в нетрезвом виде рассматривалось как нарушение общественного порядка, и у полиции прибавилось хлопот. Но эта мера не привела к желаемому результату, а в отношении демонстрантов и вовсе оказалась бесполезной, ибо у них, как правило, не обнаруживали ни малейших признаков алкоголя. По мнению Йенсена, это единственное, что отличало демонстрантов от остальной массы населения.

Два года назад правительство повысило цены на спиртные напитки и обязало употреблять химические препараты. Кроме того, было решено, что марши протеста не причиняют властям никакого вреда. Полиции вменили в обязанность следить за порядком и регулировать поток транспорта на пути колонн, а также усилить охрану некоторых иностранных представительств. Демонстрации стали проходить спокойно, к ним присоединялось все больше народу, хотя пресса, радио и телевидение окружили манифестации стеной молчания.

Несмотря на принятые меры, правительство испытывало известное беспокойство. Во время последних выборов по непонятным причинам заметно упало количество избирателей. В то же время никогда раньше политические партии не проводили столь широкой предвыборной кампании, как сейчас. Кампания началась еще летом и теперь быстро набирала силу.

Йенсен не задумывался над тем, какие цели преследовали демонстранты, но знал, где и когда они начали свою деятельность.

Боль в правом боку стала невыносимой. Йенсен, сжавшись в комок, стиснул зубы и забыл обо всем. Только бы не заскулить подобно побитой собачонке. В глазах у него потемнело. Шофер подозрительно покосился на пассажира, но промолчал.

Йенсену показалось, что минула целая вечность, прежде чем боль исчезла, уступив место привычному ноющему чувству. На самом же деле приступ длился не более двух минут. Йенсен выпрямился, хватая ртом воздух и стараясь подавить кашель.

Когда он вновь взглянул в окно, пригород, в котором он жил, остался позади. Такси стремительно летело по ровной глади шоссе.

— Через полчаса будем на аэродроме, — сказал шофер.

Район, где жил комиссар Йенсен, состоял из нескольких десятков восьмиэтажных домов, выстроившихся четырьмя параллельными колоннами. Между домами были разбиты зеленые лужайки; там же размещались площадки для стоянки автомашин и павильоны из прозрачного пластика, предназначенные для немногочисленной детворы. Это был весьма благоустроенный район.

Южнее тянулись шпили серых обветшалых высотных домов. Несколько лет назад правительство преодолело жилищный кризис, построив множество жилых домов типа того, в котором жил Йенсен. Это были так называемые “упрощенные” районы с абсолютно стандартными квартирами в стандартных домах. И вслед за этим опустели высотные дома, построенные, как это ни парадоксально, вдали от центра. Сначала от них отказались бизнесмены и торговцы недвижимым имуществом, затем муниципалитет и сами жильцы. Немалую роль сыграло падение рождаемости и, как следствие этого, сокращение населения. Из-за отсутствия ухода вышли из строя коммуникации, а после того, как было выключено электричество и прекращена подача воды, высотные дома начали быстро превращаться в трущобы. Большинство из них в свое время появилось на свет благодаря предприимчивости некоторых дельцов, воспользовавшихся жилищным кризисом. Сооруженные наспех, как попало, они ветшали и разрушались, всем своим видом напоминая надгробные памятники в окружении разросшихся сорняков. Как утверждали эксперты из Министерства общественных работ, после того как все жители покинут районы высотных домов, дома полностью придут в упадок. Они называли эти места “районами естественного санирования”, среди населения же за ними укрепилась слава гигантских свалок. Прогнозы экспертов подтверждались во всем, кроме одного; в домах, еще пригодных для жилья, по-прежнему было заселено около пяти процентов квартир. В них жили люди, о которых государство всеобщего благосостояния по тем или иным причинам не сумело позаботиться. Время шло, дома окончательно разрушались, увеличивалось число несчастных случаев, но в соответствии с законом ни владельцы домов, ни городские власти за это не отвечали. Население давно предупреждали об опасности.