Читаем без скачивания К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник

Сыграл я в чемпионате школы, но был где-то посредине турнирной таблицы. В то время начал выходить отдельными выпусками дебютный учебник Грекова и Не-нарокова — я жадно все впитывал. Но сыграл испанскую партию (по книжке) с Витей Милютиным — он был лет на пять старше — и растерялся, как только Витя стал действовать не по Ненарокову. Все же в классе я был чемпионом. Ходил я играть к Лене Сегалу, однокласснику брата. Леня был с длинными кудрями (будущий архитектор), любил рассуждать о позиционной игре; я слушал его с удивлением и ничего не понимал. Видимо, у меня сначала отрабатывались понятия конкретные, а потом уже общего характера. Леня был из состоятельной семьи, и играли мы шахматными фигурами из слоновой Кости, очень изящной работы. Позицию я не понимал, но Леню легко обыгрывал.

В ту пору в Советский Союз приезжал экс-чемпион мира Эммануил Ласкер. Он играл гастрольные партии с мастерами и давал сеансы одновременной игры. В Ленинграде сеанс проводился в здании губфинотдела. Я купил билетик и был в числе зрителей. Сеанс был трудным — один из участников, С. Готгильф, полтора года спустя играл на международном турнире в Москве, где выступал и сам Ласкер.

Ласкер держался с большой уверенностью, несмотря на свои 55 лет, — он разрешал участникам играть белыми, если они того желают. Играл он сильно, но очень медленно. После 15 ходов я ушел: было уже поздно.

Двинулся я вперед с чемпионата школы. Был он зимой 1924 года; хотя в турнире играл «сам» Гриша Абрамович — он имел третью категорию и был членом Петроградского шахматного собрания, — я оказался победителем. Гриша стал моим первым покровителем, и в качестве гостя я вместе с ним изредка посещал шахматное собрание. Мать не на шутку встревожилась. «Лучше бы ты стал художником, — убеждала она меня. — Надеешься, что Капабланкой будешь?» Тайком она поехала в школу, но заведующий школой Владимир Иванович Пархоменко меня защитил: «Ваш сын — книжник, и оставьте его в покое...»

1 июня 1924 года я стал членом собрания. Пришлось прибавить себе три года (требовалось 16 лет). Председатель правления (он же председатель и Всероссийского шахматного союза) С. Вайнштейн, конечно, догадывался о моей хитрости, но очки мне придавали солидный вид, и все было правдоподобно. В этом отношении я был не одинок — Сережа Каминер был лишь несколько старше. Только мы познакомились, он предложил сыграть тренировочный матч — все три партии я проиграл. Летом 1924 года Сережа был мне не по плечу; впрочем, очень быстро я его обогнал.

Призванием Сережи было составление этюдов. Этюд отличается от практической игры: в партии шахматный мастер далеко не всегда досчитывает варианты до логического конца, а обрывает варианты, когда они доходят до предельной длины — многое зависит от объема памяти и быстродействия нервной системы шахматиста. В этих случаях мастеру помогает общая оценка позиции.

В этюдах менее важна позиционная оценка, и поэтому все варианты досчитываются почти до конца.

Когда Сережа играл в шахматы, он всегда искал этюд, которого не было, и терпел неудачи. Но через год-два он добился полного признания как композитор. Помню, как Сережа показывал свой этюд Леониду Ивановичу Куббелю, одному из величайших композиторов и проблемистов. Леонид Иванович долго пыхтел, но так и не решил этюда — с Куббелем это редко бывало. Когда Сережа показал решение, Леонид Иванович посмотрел на моего товарища с удивлением.

Деньги на членские взносы дала мама. Она же дала деньги на мой первый турнирный взнос — тогда все участники вносили по три рубля, из них и платили призы победителям. В первом же турнире я завоевал первый приз (18 рублей), получил третью категорию и стал независимым человеком.

И в следующем турнире я одержал очередную победу, но там у меня было неприятное происшествие. В турнире играл некто Фольга, художник по профессии, глухонемой. Мы с ним конкурировали, и, когда я попадал в трудные положения, Фольга не скрывал своей радости и знаками доводил об этом до моего сведения. Наконец и я дождался своей очереди — Фольга проигрывал решающую партию; конечно, я ему иронически выразил сочувствие. Мой конкурент сделал вид, что не понимает.

Как же ему объяснить? Я схватил белого короля и положил на доску. Последствия были страшными. С. Вайнштейн вызвал меня, отчитал и предупредил о возможном исключении. В ответ я только дрожал и был отпущен с миром. Никогда в своей шахматной жизни я более не совершал чего-либо подобного.

Собрание помещалось во Владимирском игорном клубе (теперь там театр имени Ленсовета), и, чтобы попасть на третий этаж, надо было пройти все «злачные» места, в том числе и большой бильярдный зал. Как-то с одного бильярда срезали сукно, и всех членов собрания выстроили — опознавали вора. Потом вор был найден на стороне.

Возвращался с игры я поздно, голодный и жадно уничтожал бутерброды, запивая стаканом молока, — мать из года в год заботливо оставляла стандартный ужин, — а потом... садился анализировать сыгранную партию. В азарте начинал стучать фигурами, мама просыпалась, стыдила меня, и оставалось лишь идти на боковую.

Наступили в шахматном мире иные времена. Малочисленный Всероссийский шахматный союз был ликвидирован, была создана массовая шахматная организация, опиравшаяся на профсоюзы и советы физкультуры, во главе с Николаем Васильевичем Крыленко. Ликвидировано было и шахматное собрание в Ленинграде; вскоре был открыт отличный шахматный клуб во Дворце труда — руководителем его был молоденький Я. Г- Рохлин.

Н. В. Крыленко (известный партийный и государственный деятель, соратник Ленина) страстно любил шахматы. Играл по переписке, участвовал в командных соревнованиях, выступал на собраниях, шахматистов, писал статьи, редактировал шахматные издания, трогательно заботился о шахматных мастерах, но не прощал зазнайства и пренебрежения общественными интересами. Это был человек на редкость принципиальный (тогда он был заместителем наркома юстиции), интересы советского народа были для него превыше всего. Людей, как говорится, видел насквозь — его обмануть было трудно. Придя к руководству советской шахматной организации, он совершил своего рода революцию в советской шахматной жизни. Шахматы стали доступны всем трудящимся, в том числе и безусым юнцам. Появились шахматные книги и журналы, самые массовые организации — профсоюзы стали уделять шахматам большое внимание. На предприятиях, в школах, воинских частях — повсюду возникли шахматные кружки. И советы физкультуры, и профсоюзы выделяли необходимые средства для развития шахмат — ничего подобного ранее в истории не было!

Николай Васильевич решил проверить силу советских мастеров. Отчасти с этой