Читаем без скачивания Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко

Поговорив еще немного, я раскланялся и ушел домой в смущении и до сих пор еще ни на что не решился.

7 января 1826 года

Я все больше и больше удостоверяюсь в дружеском расположении ко мне Ростовцева. Он мне опять предлагал убежище у себя и с таким чувством, какое может внушить одна дружба.

Я, между прочим, познакомился у него еще с В. Н. Семеновым, который мне показался очень добрым человеком. Он служит при министре народного просвещения и сам вызвался поговорить обо мне с нашим ректором, с которым хорошо знаком. При экзамене я надеюсь на себя по всем предметам, хотя последнее время и не мог усидчиво заниматься. Зато латинский язык меня сокрушает. В нем я за весь прошлый год мало успел и в этом сам виноват: я не мог принудить себя хорошенько заняться изучением грамматических форм, которые скучны, но необходимы, а что необходимо, то должно быть сделано, невзирая на трудности. В таком случае следовало бы подражать Наполеону. Один инженерный генерал жаловался ему на трудности при взятии какой-то крепости. «Не в том дело, что трудно, генерал, а в том, можно ли ее взять?» — «Да, консул, не невозможно». — «Ну так вперед!» — и крепость несколько часов спустя сдалась тому, у кого не было трудностей, а одна невозможность. Так и мне следовало бы поступить, и я не был бы теперь в необходимости прибегать к снисхождению добрых людей.

Я каждый вечер провожу у Ростовцева.

8 января 1826 года

У меня ни копейки денег. Я решительно не знал, что предпринять. И из этой беды вывел меня Ростовцев. Он так дружески сам предложил мне небольшую сумму, что вынул жало из всегда тяжелого положения сознавать себя кому-либо обязанным.

После жестокой борьбы и продолжительных размышлений я решился перебраться к г-же Штерич. Быть не может, чтобы у меня там не нашлось дела.

9 января 1826 года Сегодня сдал я первый экзамен из богословия. Получил первые баллы, но недоволен собою: я отвечал не так точно и ясно, как хотел бы и мог бы.

10 января 1826 года

Сегодня я переселился в дом г-жи Штерич. Мне отведена опрятная, хорошая комната. Предшествовавшие моему переезду дни я жестоко терзался мыслью, что не буду иметь в этом доме никакой определенной должности, которая избавляла бы меня от печальной необходимости получать кров и пищу даром. Напрасные терзания. Светская женщина, конечно, умеет обрабатывать свои дела лучше, чем неопытный студент угадывать ее намерения.

Еще вчера г-жа Штерич пригласила меня к себе обедать и после разных околичностей дала мне заметить, что ей не будет противно, если я уделю несколько своего времени на то, чтобы читать русскую словесность ее сыну, а также и некоторые другие науки (если у меня будут свободные часы!), нужные для дипломатической службы, на которую этот молодой человек недавно поступил.

Слова г-жи Штерич сняли с моего сердца тяжелое бремя. Я свободнее вздохнул и пожалел только, что она не выяснила мне сразу своих намерений. Признательность моя от того не уменьшилась бы, а уважение мое к г-же Штерич только возросло бы. Как бы то ни было, я теперь чувствую себя спокойным: получая две необходимейшие потребности жизни — кров и пищу, я буду платить за них своим трудом.

Сын г-жи Штерич — молодой человек 17 лет. У него, кажется, доброе сердце и ясный ум. Физиономия его очень приятная, с легким оттенком привлекательной задумчивости. Он получил отличное воспитание, в котором нравственность не считалась делом случайным. Не лишен он и некоторых познаний. Мать его в этом отношении поистине редкая женщина. Она имеет здравые понятия о воспитании и думает, что русский дворянин не должен быть всем обязан своим рабам, но также кое-чем и самому себе. Она путешествовала с сыном по Германии и по Италии, стараясь совершенствовать его воспитание.

Сам молодой человек мне нравится. Он набожен без суеверия, по влечению сердца, и это одно уже ставит его выше толпы нашего знатного юношества, которое полагает гордость своих лет и звания в том, чтобы не уважать ничего, что уважается другими. Его можно упрекнуть разве в том, что он вообще мало размышлял и не доходит до глубины вещей. Но, сказать правду, размышлял ли бы и я в семнадцать лет, если бы исключительность моего положения не подстрекала к деятельности моих способностей. Природный ум, конечно, и в начале своего развития не любит оставаться в праздности, но, с другой стороны, ничто не возбуждает так его деятельности, как нужда и горький опыт. Я употреблю все усилия, чтобы научить молодого Штерича рассуждать не поверхностно, чтобы направить его честолюбие на истинно полезное и дать его характеру твердость, без коей не бывает ничего ни умного, ни доброго.

11 января 1826 года Экзамен в латинском языке. Я получил 3 балла. Стыжусь: перевод, по которому профессора судят об успехах студентов, сделан мною с помощью одного из товарищей. Но если бы не это злоупотребление, то, невзирая на все мои отличия по другим предметам, я не получил бы степени студента и не был бы переведен на второй курс. Даю себе слово вперед быть благоразумнее, трудолюбивее и тверже.

13 января 1826 года

Экзамен из теоретической философии. На мою долю выпало много трудных и запутанных метафизических задач. Говорят, профессор хотел отличить меня этим. Я с честью выдержал испытание и получил первые баллы.

14 января 1826 года

Сегодня студенты собрались на квартире у Армстронга слушать мои объяснения практической философии, из которой у нас послезавтра экзамен. Все чинно уселись за большим столом, где мне было предоставлено место президента. Должно быть, я был в ударе: товарищи в заключение осыпали меня благодарениями. Если мне действительно удалось помочь им, я счастлив.

Кстати, помещаю здесь характеристику некоторых из моих товарищей.

Михайлов кажется олицетворением живости и остроты ума. Он необыкновенно быстро схватывает предметы довольно трудные, но схваченное им недолго держится в нем. Вообще в его уме, характере и чувствах удивительная легкость, восприимчивость, оборотливость, но без силы и постоянства. Говорит он так приятно, что вызывает невольную улыбку, даже когда пускается в личные остроты — неизбежные при таком складе ума. Счастливая природа его доставляет ему неистощимый запас самых разнообразных удовольствий. Он всегда жив, весел, как истинная юность.

Дель рассуждает поверхностно: у него пытливый ум и доброе сердце.

Армстронг — ум светлый, но не способный