Читаем без скачивания Площадь - Чхе Ин Хун

— Бывает так, что человек обязан выйти в море, оставив на берегу самое драгоценное, что есть у него в жизни.

Видимо, капитан в эти минуты вспоминал свое грустное прошлое. Чувствовалось, что вот-вот польется печальная исповедь старого морского волка о несчастной любви, насквозь пропитанная соленым морским ветром и мрачной, как морская пучина, безысходностью. В эту минуту в капитанскую каюту вбежали несколько матросов и доложили о чепе в машинном отделении. Из их сбивчивой скороговорки невозможно было понять, что именно вышло из строя. Капитан встал с кресла и, кладя руку на плечо Менджюну, на прощание сказал:

— Приходите вечером, попозже. Тогда и поговорим.

В сопровождении матросов он спустился вниз по трапу. Менджюн остался один в пустой каюте. Немного погодя он встал и отправился в свой кубрик, где вместе с ним жил некий Пак из города Хамхын, в прошлом учитель, большой любитель поспать. Почти все время он проводил, валяясь в постели. Менджюн спал на верхних нарах, нижние занимал Пак. Услышав, что кто-то вошел, Пак повернулся лицом к двери. Лицо его заросло, а глаза глядели сонно. Когда Менджюн встретился с ним, он подумал: «Уставший от жизни человек». Собственно, он и сам устал от жизни, но у Пака это было хуже. От него исходило зловоние беспросветности, и Менджюн относился к нему с некоторым презрением. Он усмехнулся, подумав, что коммунисты непременно заклеймили бы подобное отношение как порождение мелкобуржуазной идеологии. Пак, вновь повернувшись лицом к переборке, спросил:

— Говорят, следующая стоянка будто бы в Гонконге?

— Хм…

Взбираясь на верхние нары, Менджюн взглянул вниз на соседа. У того из-под подушки торчало горлышко недопитой бутылки виски. Видимо, лежа на нарах, он по глотку осушал ее.

— Как думаешь, удастся сойти на берег?

— Вряд ли. В Японии же не дали.

— Черти! — взорвался Пак. — Мы же не заключенные… Кто им дал право обращаться с нами, как с пленными?

В нем буйствовало выпитое виски. Зачем попусту разоряться? Толку-то? В груди у Менджюна поднималась волна неприязни к этому человеку. Что он — один такой? Все в одинаковом положении, но молчат. Спустя минуту Менджюн, успокоившись, расслабился и вытянул ноги. Блаженная истома разливалась по рукам, ногам, всему телу. Покой, благодать… Уснуть бы и больше не просыпаться. Поворачиваясь, он опустил руку вниз и, два раза стукнув кулаком о стойку нар, растопырил пальцы. И тут же почувствовал холодное прикосновение к ладони тупорылой винной бутылки. Подняв ее, взглянул на этикетку. Так и есть: японское виски «Ендзю». Судя по ее тяжести, там еще оставалось достаточно. Отвинтив крышку, Менджюн поднес горлышко ко рту. На язык полилась терпкая обжигающая жидкость. Сделав несколько глотков, он молча вернул бутылку хозяину. Вдруг Пак внизу засмеялся, С чего это? У Менджюна мурашки пошли по телу. Он рывком сел:

— В чем дело?

Молчание.

— Ты что? Оглох?

Только тогда последовал ответ.

— Хи-хи-хи. Вот действительно, пути Господни неисповедимы. Если бы нам еще раз позволили свободно выбирать, ты бы и на этот раз выбрал нейтральную страну? Я бы отказался…

Менджюн снова прилег, и в ту же минуту на него обрушились мутные волны морской болезни. Нары проваливались куда-то вниз и, пробив днище судна, уносились в бездну морской пучины. В горле пересохло, голова болела. Он спустился вниз, зачерпнул большую кружку воды, жадно опрокинул ее. Затем снова забрался наверх в свое лежбище. То ли из-за качки, то ли под воздействием выпитого виски у него слиплись глаза и страшно захотелось спать. И сквозь сон он все слышал знакомый голос: «Если бы тебе дали возможность выбора, то как бы ты поступил?» Так же, конечно, так же.

Проснулся он только к ужину. На судне прием пищи имел чуть ли не ритуальное значение. Это было время непринужденного общения друг с другом. Люди группами перемещались по кораблю, оживленно обмениваясь впечатлениями о первых днях дороги и делясь ближайшими планами. Любимым местом сбора был небольшой пятачок у перил на корме. Здесь стоял неумолкающий галдеж. Люди шутили, толкались как рыба в неводе, ругались и смеялись, радуясь тому, что всем дышится свободно и никто на них не кричит. Было так приятно собраться и поговорить обо всем понемногу. Бог знает, когда еще свидимся! Люди, осужденные на «свободу с правом проживания в нейтральной стране», ощущали в сокровенных уголках души общность участи, уготованной им неумолимым роком, и не хотели расставаться, желая подольше побыть в кругу подобных себе и напоследок испытать чувство локтя. Это было особенно заметно в первые дни плавания. Прошло всего три дня с момента выхода в море, но включая время, ушедшее на оформление документов, они находились вместе уже дней десять. За этот срок они привыкли держаться вместе, сообща узнавать у господина Муради, как продвигается оформление документов. Каждый боялся оставаться в одиночестве и искал опору и поддержку у товарищей, с удовольствием ощущая себя членом пестрой клокочущей толпы.

Но это отнюдь не значило, что все они уже перешагнули узкие тропы своего эгоизма и побороли интересы собственного «я». Когда закончилась передряга с документами и остался последний шаг до заветной цели — неведомой земли, где им предстояло жить дальше, вдруг всеобщий энтузиазм и прежний коллективизм пошли на убыль. Люди стали избегать друг друга, стремясь в одиночестве осмыслить происходящее. И дело было не в том, что они вдруг охладели друг к другу или между ними пробежала черная кошка. Просто у каждого в затаенном уголке души прятались узелочки, которые непременно надо было развязать в одиночку. Находясь на перепутье, человек неизбежно думает о своем будущем, стремясь понять то, к чему его толкает судьба. И это нелегкая дума. Стычки, подобные тем, что были между Менджюном и Паком, происходили во всех кубриках и лишний раз подтверждали общее состояние пассажиров. С лиц людей постепенно исчезли беззаботные улыбки. Их сменила озабоченность. Каждый украдкой подглядывал за соседом, точно желая узнать, насколько тот преуспел в решении главного вопроса, кто ближе всех подошел к концу этой китайской головоломки. Горизонт, который еще недавно казался ясным и светлым, постепенно затягивался мутной пеленой неопределенности. Единственным утешением было то, что и у других положение не лучше.

Море спокойно. Посвежело. Взошла луна.

Люди стоят в ряд, держась за перила, и в полной тишине смотрят на ночное море. Глядя на помрачневшие лица, Менджюн подумал, что надо бы собраться на вечеринку с хорошей выпивкой до того, как