Читаем без скачивания "Север" выходит на связь - Владимир Жуков

Подполковник Миронов крутанул раза два телефонный диск и рывком положил трубку на черные рожки. Не надо звонить, рано. Минут пятнадцать всего как справлялся, наверняка все то же.

Он устало спрятал лицо в ладони. Тотчас представился стол в аппаратной узла связи, приемник, радист, склоненная над ним фигура воентехника 3 ранга Стромилова.

Даже под руководством этого аса коротких волн не могут ничего выудить из эфира. Что же случилось? Что?

Миронов открыл глаза, покосился на телефон. Сколько же нужно ждать? Прошла уже неделя. Он загнул палец, другой — семнадцатое, восемнадцатое… Да, ровно неделя.

Телефон зазвонил — Миронов схватил трубку. Фу ты, не то! Глухо, почти равнодушно ответил. Чтобы ослабить разочарование, встал, прошелся по комнате.

Ему подумалось, что ровная плоскость светомаскировочной бумаги, закрывавшей окно, могла бы, пожалуй, символизировать ситуацию, в которой оказались отдел связи штаба фронта и он, Миронов, начальник отдела: неизвестность. Черная бумага будто школьная доска, а на доске можно написать все что угодно. Пока же судьба вывела лишь несколько слов внезапно оборванной радиограммы: «Ведем бой в окружении. Пытаемся…» Да, еще: местонахождение группы — недалеко от Пскова, километров шестьдесят к северу. Это передал радист по кличке «Соловей». На аварийной волне. Другой связи с группой, кроме как по радио, нет. Вот и выходит, надо ждать. Но появится ли хотя бы еще одно слово на черной доске, выведет ли его точками и тире «Соловей»?

Молчат радиоволны — плановые и аварийные, молчит телефон.

Миронов снова сел за стол. Какая же трагедия приключилась по ту сторону линии фронта? Многое отдал бы начальник отдела связи за намек, за любое сообщение. Сам бы пошел по лесным тропкам, через ручьи и овраги, к «Соловью». Да кто пустит!

«На войне у каждого свои обязанности, — сказал себе Миронов. — У тебя — руководить, ждать вот так, наконец. Ждать — это тоже служба. Если надо. А может… может, уже не надо? Может, «Север», драгоценный «Север», о котором немцы и понятия не имели, уже у них в руках? И шифр… Как же так, товарищ подполковник? Ты отвечаешь за подготовку радистов, способных в самых критических, самых невероятных обстоятельствах уничтожить секретнейшую радиостанцию, лишить врага возможности заполучить ее. А вдруг «Соловей» не сумел это сделать? В чем же тогда ошибка?»

Снял трубку, быстро завертел диск, соединяясь с радиоцентром. Попросил позвать Стромилова.

— Николай Николаевич?

— Да, я. Слушаю, — низкий голос воентехника звучал устало. — К сожалению, никаких новостей.

— Догадываюсь. Ну, вот что: ждем еще сутки, и баста. Вы как думаете?

— Точно так, Иван Миронович. Все сроки прошли. Да вы ступайте домой, я позвоню, если что.

Ступайте… Стромилов всегда так — готов на себя навалить сто дел, чтобы помочь. И должность у него такая — помощник начальника отдела.

— Ладно, — сказал, помолчав, Миронов. — Только не медлите, сразу вызывайте. В любом случае.

Он не был дома уже двое суток. И на улице тоже. Резкий, влажно-холодный ветер с Невы ударил в лицо, было приятно вдохнуть его всей грудью. Направился в темень привычно, не выбирая дороги.

Сколько лет он шагает по этим улицам? Еще до революции — на завод; в девятнадцатом, комсомольцем — на гражданскую войну. И потом… Нет родней ему, Миронову, города, нет сильней боли за него, отрезанного, отгороженного цепями вражьих войск. 28 августа отошел на восток последний эшелон, занят Шлиссельбург, южный берег Ладоги. Финны жмут — тоже на подступах к городу. Вот оно что значит — блокада. До войны не очень вспоминали это слово. И то — исторически. «До войны… — продолжал размышлять Миронов. — Четыре месяца прошло, а кажется — целая вечность. Сколько же еще впереди?»

Он не заметил, как добрался до Боровой, до своего дома. Уже в подъезде, когда поднимался по отлогим ступеням, мысли снова вернулись к исчезнувшему «Соловью», к делам, оставленным в штабе. Плечи сами собой ссутулились, горестно сомкнулись на переносице брови. Таким и отворил дверь в квартиру.

Теща встрепенулась:

— От Верочки недобрая весть? Или с детьми что? Лица на тебе нет, Иван!

Он торопливо отвернулся.

— Показалось. Сам хотел спросить, нет ли письма.

— Не-ет.

Миронов вдруг остро ощутил неуютность, заброшенность своего дома. Бывало, кидалась к нему в прихожей восьмилетняя Нина, искала в кармане шинели гостинец, а потом и годовалая Люся устраивалась на руках. Такая встреча рассеет усталость самого трудного дня… Где они теперь, девочки? Как с ними Вера, жена, управляется? Работой ее не удивишь — прядильщицей была на фабрике Халтурина. Да только вот одна теперь, одной сложнее. Мать-то ее на эвакуацию не согласилась. Миронов покосился на тещу, вспомнил, как твердо она ему сказала: «Прядильщицу отправляй, а наборщица останется. Я останусь».

Он быстро улегся. Устал, а не спалось. И мысли все те же: «Соловей», блокада, эвакуация. В клубок все смоталось, перепуталось — не разорвешь…

Встал рано, начал собираться. Поглядывал на телефон, злясь, что черный аппарат так и промолчал всю ночь.

Теща позвала за стол. Разливая в стаканы кипяток, подкрашенный вроде бы настоем шиповника, а может, еще и остатками настоящего чая, спросила, поджав губы, как бы невзначай:

— Послышалось мне, будто во сне ты радиста какого-то звал. Сон, что ли, мучил?

— Сна не видел, — помедлив, сказал Миронов. — Товарищ без вести пропал. Ищем.

— Бе-е-еда, — вздохнула теща. — Дай бог, чтоб нашелся, дай бог! Ты ищи, Иван, ищи. Найдешь!

Лицо Миронова просветлело. Ему вдруг стало покойно, и пришла уверенность, которая всегда сопутствовала ему в работе — с самого начала, с тех пор, как окончил военное училище связи. Слова пожилой женщины, забота о неизвестном ей человеке подняли надежду, что все будет в порядке, как надо, как велит ему, Миронову, и его товарищам служба. Всякое могло случиться с «Соловьем», но «Север», конечно, не попал к врагу. Не должен был попасть и не попал! Ничего, что телефон ночью молчал, — все обойдется.

Он с благодарностью взглянул на тещу, надевая шинель. И попрощался особенно тепло — так не получалось уже давно в суровой спешке войны.

После осенней слякоти последних дней вдруг похолодало. Ветер жег щеки, забирался под шинель. Миронов порядком продрог, пока добрался до штаба, но в кабинете — стылой, давно не топленной комнате — все же разделся, словно бы для того, чтобы встретить событие, которого он ждал, в виде, подобающем начальнику отдела.

Зазвенел телефон, и он пошел к нему, стараясь не спешить излишне и удивляясь, что все разыгрывается, как по нотам, как он надеялся, верил, ожидал.

В трубке проговорили знакомым, но совсем не стромиловским голосом. В ответ оставалось сказать обычное:

— Есть, товарищ генерал. Через пять минут буду.

Кресло возле большого письменного стола было глубокое, покойное, но Миронову оно показалось жестким и неудобным. Верно, оттого, что еще по тону, каким генерал вызвал его по телефону, почувствовал нечто тревожное и неприятное. А разговор между тем пошел обыденный: генерал спросил, чем Миронов собирается заняться сейчас, с утра, и он ответил, что намеревался ехать на узел связи, а потом на завод, где делали агентурные радиостанции, — этот маршрут для Миронова в последний месяц стал обычным.

Генерал выслушал, помолчал, будто прикидывая, что важнее — отпустить подполковника по делам или сообщить, зачем вызвал. Потом, без всякого перехода, сказал:

— Вы ждете сигналов от «Соловья»? Не ждите.

— То есть как?.. — Миронов привстал, опираясь на подлокотник. — Еще же не все шансы…

— Все. Все шансы исчерпаны. «Соловья» нет, и всей его группы тоже. Погибли в бою. Скажу еще, что шифр радист успел уничтожить, а вот взорвать рацию — нет. А почему — нам с вами, наверное, уже никогда не удастся узнать. Какая-то оплошность была допущена. Простим человека, павшего смертью героя.

Генерал умолк, достал из коробки «Казбека» папиросу, закурил. Миронов сказал:

— Значит, «Север» у них?

— У них. Заполучили наконец станцию. Карательную операцию проводила абверкоманда 304. Знаете? Та, что под началом майора Клямрота. Он, поди, уже дырку сверлит на мундире под Железный крест. Будет теперь, прохвост, перед другими прохвостами куражиться: я, мол, добыл. За «Севером», думаю, не одна контрразведка вермахта охотилась. Гестаповцы небось тоже рвали и метали, чтобы узнать, что за чудо у нас действует.

— Значит, «Север» у них, — повторил Миронов, но уже без вопросительной интонации и вроде бы не генералу сказал — себе. — Это меняет дело.

— Конечно, меняет. Только намного ли?

— Думаю, да.

— А я — нет, — возразил генерал. — Не уверен. Давайте рассудим. Скажем, наш «Северок» представлен командующему группой армий фон Леебу. Или, допустим, Гиммлеру. Даже самому Гитлеру. Ну, и какие могут быть последствия?