Читаем без скачивания Старинные индейские рассказы - Чарльз Александр Истмен

В лагере загорелись костры, воины окончили вечернюю еду, и вестник возвестил о начале ночных развлечений. Татокала должен был первым открыть свой свёрток. Когда смущавшийся юноша вынул пару великолепно расшитых мокасин – обычное приношение любви, – раздался громкий смех. Татокала был новичком в любовных делах, и в таких случаях воины безжалостно подшучивали над неопытными юношами: ведь никто не мог сказать, что эти весёлые минуты когда-либо снова повторятся!

Страна Ютов находилась довольно далеко, и когда Лакоты достигли её, разгорелось жестокое сражение. Обе стороны бились не на жизнь, а на смерть, и у тех и у других был большой урон. Татокала проявил чудеса храбрости. Возвращаясь домой, он всё время видел перед собой прекрасный лик Талуты, и быстро поехал вперёд, желая скорее увидеть её. Он уже пересёк ручей Диких Коней. Чёрные Холмы возвышались к северо-востоку, а к северу громоздились вершины Большого Рога.

– Ну вот, теперь я настоящий мужчина, теперь я женюсь, – сказал он самому себе.

Наконец, он добрался до верхушки горы, с которой был виден лагерь, – но, увы! – от лагеря не осталось и следа… На зелёной равнине, которую почти замыкал крутой изгиб Реки Дремучих Лесов, сверкала своей белизной одинокая белая палатка. Необъяснимое беспокойство охватило сердце Татокалы, и он, пришпорив коня, пустил его в галоп.

Татокала понял, что означала эта одинокая палатка – это была могила.

У племён, живших в прериях, существовал обычай строить над покойником новую белую палатку. Тело клали в полном одеянии на особого рода помост и окружали самыми дорогими предметами домашнего обихода.

Когда Татокала подъехал к густому плетню, окружавшему палатку, его беспокойство ещё более возросло. Одиноко стояла палатка на покинутом месте лагеря. Татокала яростно понукал своего усталого коня. Наконец, он спешился и побежал к входу. На миг он остановился: при мысли, что он может осквернить могилу, по его телу пробежала дрожь.

– Нет, я должен её видеть, я должен! – громко сказал он и, в порыве отчаяния раздвинув усаженный шипами плетень, открыл вход в палатку.

В просторной белой палатке, служившей одновременно и памятником и усыпальницей, лежало прекрасное тело Талуты. Труп нисколько не разложился, и девушка, одетая в праздничный наряд и окруженная домашней утварью была очень красива. Казалось, что она спит.

Громко плача, смотрел её возлюбленный на дорогое неподвижное лицо.

– О, если б я это знал, когда был у Ютов: тебе не пришлось бы одной идти в Страну Духов!

Затем Татокала вышел и встал возле палатки, исполненный скорби и печали. Его боевой конь пасся неподалёку и тихо заржал, желая обратить на себя внимание своего хозяина, так как ему уже стало скучно. Татокала очнулся от мрачного раздумья. Солнце стояло над западными холмами. У охваченного горем воина пересохло горло, пот градом лился по его щекам, но он весь горел страстным желанием ещё раз взглянуть на милое лицо своей возлюбленной.

Он развел небольшой костёр и сжёг несколько кедровых орехов и ароматной травы. Он окурил себя, чтобы не оскорбить духа Талуты своим человеческим запахом и получить от него знак. Он снял всю свою одежду, кроме набедренной повязки. Длинные волосы висели распущенными прядями по его плечам, прикрывая верхнюю часть его стройного торса. Он стоял, напевая жалобную песнь, сочинённую в честь умершей. По временам он останавливался, со страхом прислушиваясь, не даёт ли дух о себе весточки. Но только волки прерий дико завывали ему в ответ. Через некоторое время он в изнеможении упал на землю и заснул. Во сне он услышал голос:

– Не печалься обо мне, друг мой! Войди в мою палатку и отведай от моей еды!

Татокала на миг затрепетал от страха, но затем смело вошёл в палатку. Посредине её весело трещал огонь. Перед Талутой стоял горшок с варёным бизоньим мясом. От него шёл вкусный запах, но Татокала не решался притронуться к еде.

– Не бойся, милый! – раздался голос. – Поешь, и тебе будет хорошо.

Девушка была совсем как живая. Богато разукрашенная, сидела она на своем ложе и была приветлива и добра.

Юноша ел молча, не поднимая глаз на духа.

– Хо, милая, – сказал он, по обычаю, возвращая посуду.

Несколько минут оба молчали. Татокала смотрел неподвижным взглядом на тлеющие угли.

– Будь добрым, – заговорила, наконец, Талута. – Ты встретишь моего духа-двойника. Она будет любить тебя так же, как любила тебя я, и ты привяжешься к ней так же, как привязался ко мне. Мы дали эту клятву прежде, чем появились на свет.

У Лакотов распространено представление о духе-двойнике.

– Хо, да! – серьёзно и с достоинством ответил воин.

Он чувствовал глубокое уважение к духу и не решался поднять на неё глаза.

– Не плачь, милый, не плачь, – нежным голосом проговорила Талута.

– В этот миг Татокала проснулся у палатки. Его члены затекли, ему было холодно, но он не чувствовал ни слабости, ни голода. Он набил свою трубку, предложил её священным силам и закурил сам. Потом, освеженный, с большой неохотой, он покинул священное место.

Остальные воины приехали к старому лагерю позднее и увидев палатку, воздвигнутую над могилой, не задерживаясь, отправились дальше. Они ехали по следам каравана и добрались до нового лагеря. Хотя у них были потери, но они считали себя победителями и оповестили об этом громкими песнями. Соплеменники выехали им навстречу, и в числе первых, встречавших воинов, был отец Татокалы. Он узнал, что его сын отличился в бою и что имя его не упоминалось среди имён павших героев.

– Но где же он? – не скрывая беспокойства, спросил старик.

– Он уехал от нас три дня тому назад. Он хотел опередить всех, – ответили ему.

– Но он не приходил ко мне! – в волнении воскликнул Вижи.

Старик вернулся в свою палатку и утешился, насколько мог, трубкой.

Солнце скрылось за холмами, а старик всё ещё сидел в своей палатке и неподвижно смотрел на тлеющие угли. Но что это? – Он услышал конский топот.

– Хо, отец! – раздался приветственный возглас.

– Сын мой! Сын мой! – отвечал старик, захлебываясь от радости.

Он побежал к входу в палатку и запел хвалебную песнь в честь сына, закончив её таким воинственным возгласом, какого он ни разу не издавал со времён свой юности.

И снова в лагере зазвучали победные песни, начались танцы, и Совет присудил Татокале право носить головной убор из орлиных перьев.

Когда Татокале сообщили об этой чести, он остался таким же спокойным и равнодушным, как и прежде.

– Вот чудак! – прошептали некоторые юноши, с завистью наблюдавшие всё происходившее.

Татокала был совершенно подавлен. Только его старая бабушка знала причину его тоски. Он не принимал участия ни в одном празднестве, между тем как его семья, а в особенности старый Вижи, были на вершине блаженства.

Однажды, прохладным октябрьским утром, когда семья насыщалась варёным бизоньим мясом, из палатки старейшин раздался троекратный бой большого барабана.

Старый Вижи отставил свою деревянную чашку.

– Ах, сын мой, вожди хотят о чем-то оповестить нас! Быть может, они снова созывают воинов. Ах, только бы не война! Я старею. Я так радовался твоим успехам на поле брани. Мне так приятно слышать твоё имя, произносимое с уважением. Если ты снова уйдёшь на войну, я уже не смогу принимать участия в празднествах. Чудится мне, что ты больше не вернешься.

Юные воины уже двинулись к палатке старейшин.

– Отец, – сказал, наконец, Татокала, – не подобает мне оставаться дома, когда другие уходят.

– Хо, – проговорил старик, глубоко вздохнув в знак согласия.

– Пятьсот воинов решили двинуться с пророком войны против трёх союзных племён, – с воодушевлением рассказывал, вернувшись домой, Татокала, и уже давно не видали его в таком приподнятом настроении.

С тех пор, как Татокала получил право носить убор из орлиных перьев, отец не жалел для него ни времени, ни скудных своих средств. Он обменял свои самые ценные вещи на орлиные перья и собственными руками сделал сыну этот убор.

– Впервые ты надеваешь украшение из орлиных перьев, – сказал старик, передавая его сыну. – Ты первый в нашей семье, после многих поколений, завоевал себе право носить его. Я горжусь тобой, сын мой!

– Хо, отец, – ответил Татокала. – Но это отличие обязывает меня к храбрости, – глубоко вздохнув, прибавил он.

– Вот этого-то я и боюсь, сын мой! Сколько юношей поплатились жизнью за своё тщеславие и желание показать свою смелость и отвагу!

Так как воины вскоре выступали в поход, то немедленно начались прощальные торжества. Верхом на своих любимых конях ездили они группами по внутреннему кольцу лагеря, распевая боевые песни. Весь народ высыпал из палаток и, сидя на корточках на земле, в лучших одеждах, внимательно наблюдал и слушал отъезжающих. Красивые девушки пользовались последним случаем повидать своих милых, – быть может, им никогда уже не придётся встретиться с ними. То там, то сям старик затягивал благодарственную песню, показывая этим, что в походе участвует новичок. Родственники новичков, перед их отправлением в поход, обыкновенно щедро одаривали бедных и стариков.