Читаем без скачивания Играй и умри - Андрей Буторин

Однако хоть отец и ожидал самого худшего, надеялся он все-таки на хорошее. Верил все же, что тохасиане встряхнутся, расправят если уж не крылья – от тех остались лишь атавистические култышки на спине, – то хотя бы плечи, и когда-нибудь вернут себе былое величие крылатых предков. Да, конечно же он верил, иначе не стал бы затевать постройку анабиозной камеры для смертельно больного сына. Ведь именно в ней Теонг должен был дождаться того времени, когда тохасиане научатся лечить убивавшую его болезнь.

«Дождался! – вспыхнула в едином мозге новая мысль. – Но почему так темно и холодно?» Теонг судорожно поежился, поднял руки, чтобы обхватить себя за плечи, и… увидел в темноте очертания своих конечностей! Поднес одну ладонь ближе к глазам: да, вот они, шесть его пальцев. Пошевелив ими, он убедился, что это не обман зрения, а опустив взгляд, увидел и покрытые до колен балахоном ноги, правда, более тускло, нежели руки, но в них из-за паралича кровь текла медленней, потому и температура была ниже. Теперь Теонг сумел разглядеть, что и ложе капсулы все же слегка сияет теплом. Смутно «тлела» и откинутая крышка капсулы. Сперва это его несказанно обрадовало – значит, с его глазами все в порядке! Да и окаменелость мышц нашла теперь свое объяснение: просто он провел в капсуле, в полной неподвижности замороженного состояния слишком много времени. Только вот насколько много? Сколько прошло лет? Пятьдесят? Семьдесят? Сто?.. Жив ли еще отец? И вообще, кто его разбудил, если поблизости никого нет?.. Теонгу вновь сделалось страшно.

Он вспомнил, что в изголовье капсулы установлены микрофоны и динамики – как раз на тот случай, если он проснется, когда рядом никого не окажется. Это сделали на всякий случай, поскольку не могли и предположить, что подобное может случиться. Тем не менее случилось. Теонг снова лег и нащупал кнопку голосовой связи. Хотел выкрикнуть, но пересохшее, отвыкшее от работы горло выдало лишь слабый стон:

– О… е!..

Теонг откашлялся, продышался и позвал более отчетливо:

– Отец! Где ты?

Динамики молчали. В них не было слышно даже слабого шороха помех. И тепла, неизбежного при работе голосового устройства, тоже не наблюдалось. Было очевидно, что оно не работает. Тем не менее, Теонг снова позвал:

– Отец! Я проснулся… Эй! Тут есть хоть кто-нибудь?

Ответом по-прежнему была тишина. Теонг вновь приподнялся и стал пристально вглядываться в темноту. Он знал, что основные системы находятся внизу, в скале, в одной из пещер, в которой и установлена камера, а потому их тепловое излучение для его глаз недоступно. Но остальные, вспомогательные приборы – они ведь тоже должны работать, а значит, излучать тепло. Однако разглядеть он так ничего и не смог.

Как же так? Ничего не работает, никого нет, как же он в таком случае вообще проснулся? Или… Несмотря на то, что температура в камере и так не превышала нулевой, Теонга обдало еще бо́льшим холодом. Неужели он умер? Неужели правы замшелые божественники и в их сказках о «посмертной жизни» есть зерно истины?.. Да нет, глупости, ничего не может быть после смерти. Уж кому об этом знать, как не ему, Теонгу; ведь это он провел несколько лет… десятилетий?.. столетий?.. вне жизни, будучи практически мертвым, но, тем не менее, ничего при этом не ощущал и не видел. А то, что он все-таки проснулся, хотя рядом никого нет и ничего не работает, наверняка имеет какие-то логические объяснения. Возможно, по каким-то причинам произошел сбой в подаче энергии, что и привело каким-то образом к его пробуждению. Теонг только подумал так и сразу все вспомнил – видимо, память «включалась» постепенно, не проснулась еще в полном объеме. А вспомнил он, что говорил ему отец о работе анабиозной камеры. Для подстраховки было сделано так, что если перестает действовать основная энергосистема, все устройства переходят на питание от гидрогенератора на подземной реке. Помимо этого, происходит постоянная подзарядка мощных аккумуляторных батарей. Если гидрогенератор также прекращает вырабатывать энергию, то потребление питания переключается на батареи, и начинается автоматический процесс вывода пациента из анабиоза. Судя по всему, именно это и произошло. Но если так… Дальше додумывать было страшно, но мысли не спрашивали у Теонга согласия и «озвучили» неутешительный вывод: сбылось прискорбное пророчество отца. Тохасианская цивилизация погибла или, при самом оптимистичном варианте, скатилась на примитивный, дикарский уровень.

В любом случае, чтобы узнать все достоверно, следовало выбираться из камеры. Теонг весьма смутно помнил расположение ведущих к выходу из скалы туннелей, но в первую очередь следовало подняться к ним, поскольку пещера с камерой располагалась ниже их, и ниже намного. По ветвистому, очень крутому естественному туннелю обез– ноженному, ослабшему Теонгу было не подняться однозначно, так что оставался всего один вариант – механический подъемник. Если его механизмы не разрушило время. Если в аккумуляторах осталось достаточно для работы его мотора энергии. Эти два «если» весили сейчас ровно столько, сколько и жизнь Теонга. Такова была сейчас и ее цена: ровно два «если». Точнее, даже одно, потому что отсутствие любого из этих условий станет одинаково губительным для него. И тохасианин отчетливо вдруг понял: ему страшно узнавать эту цену. «Да и зачем? – подумал он. – Если там, наверху, мне никто не сможет помочь, я все равно умру, и это случится совсем уже скоро. Так зачем вообще дергаться, куда-то ползти, тратить последние силы? Не проще ли дождаться смерти здесь, лежа в уютном саркофаге? А если повезет и цивилизация не погибла, то, возможно, ко мне кто-то придет и окажет помощь».

И Теонг снова лег, приготовившись к приходу смерти. Или соплеменников, во что он верил куда меньше. Тохасианин закрыл глаза и только сейчас осознал, насколько тихо в камере. Тихо настолько, что слышно было, как стучит, перекачивая кровь, его единственное дееспособное сердце. Пока дееспособное. В любое мгновение проснувшаяся вместе с телом болезнь может добраться до него, и тогда… Тогда он снова вернется в небытие, но теперь уже навсегда.

Эта мысль вновь обожгла Теонга ледяным ужасом, и он задрожал, клацая зубами. Крылатые предки, как же тут холодно! Тохасианин понял, что спокойное, как он рассчитывал, ожидание смерти все равно обернется для него пыткой. И его сердце скорее не выдержит холода, чем его остановит паралич. К тому же Теонг отчетливо вспомнил сетования отца о «безвольных, изнеженных и ленивых» представителях их погибающей цивилизации, и ему стало стыдно. Не столько перед собой, сколько перед памятью об умершем, ведь как ни пытался он отогнать от себя мысль, что отец давно умер, подспудно уже понимал, что это так.

Теонг крепко стиснул зубы, рывком поднялся, сел, обхватил руками и перекинул за край капсулы одну ногу, следом за ней вторую, а потом наклонился и вывалился из едва не ставшего ему вечным саркофагом ложа. Нечувствительные к боли ноги смягчили его падение с полутораметровой высоты, и тохасианин почти не ушибся, лишь подвернул слегка одну из култышек на спине. При падении «недокрылья» захотели, видимо, распахнуться, чтобы не дать ему упасть, но одной лишь оставшейся в генах памяти о возможности полета для этого оказалось мало, а куцые огрызки, обычно плотно прижатые к спине, вздернулись, разошлись в стороны и припечатались к каменному полу. Но Теонг не придал этой «травме» большого значения; было почти не больно, а пользы от заплечных обрубков, что здоровых, что вывихнутых, так и так ожидать не приходилось. Главное, уцелели руки – единственное «средство передвижения» наполовину парализованного тохасианина. И он пополз – туда, где по его памяти находились двери подъемника.

Однако руки, хоть и не пострадали при падении, после длительного бездействия слушались очень плохо. Да и сил в немощном теле почти не осталось. Поэтому поначалу Теонг лишь безуспешно скреб выпущенными когтями по каменному полу. Но когда едва не сломал один из них, убрал когти в подушечки пальцев и попробовал ползти на локтях. Таким способом ему удалось ненамного сдвинуться, правда, сразу же треснула и расползлась ткань балахона, служившего Теонгу одеждой. Это удивило его – насколько он помнил, ткань была достаточно прочной. Но тут же пришло и понимание: ткань обветшала за то время, что он пролежал в анабиозе. А это значило, что и впрямь прошли отнюдь не годы, и даже не пара-тройка десятилетий, а лет сто, как минимум, если не больше. Еще одним подтверждением стала попавшая в нос пыль – при падении и в попытках ползти Теонг потревожил вековые наслоения, и теперь она летала в воздухе, касаясь кожи тохасианина, словно холодные, хоть и нетающие снежинки. Теонг, не удержавшись, чихнул, кое-как обмотал остатки расползающейся ткани вокруг бедер, скорее машинально, чем по необходимости – кто его мог тут увидеть? – и пополз дальше. До дверей подъемника было всего-то шагов пять-шесть, но они показались изможденному, больному тохасианину настолько долгими и трудными, словно он целый день брел пешком по ухабам и буеракам. Плюсом было лишь то, что он при этом согрелся. Зато нестерпимо захотелось пить, так сильно, что Теонг отчетливо понял: если подъемник не работает, то на одного потенциального убийцу у него стало больше. Болезнь и холод, а теперь добавилась жажда. И что из них убьет его быстрее, можно было только гадать. Хорошо, пока не хотелось есть – возможно, окончательно еще «не проснулся» желудок. Впрочем, голод в отличие от жажды и холода можно терпеть куда дольше.