Читаем без скачивания Противодействие злоупотреблению правом в российском гражданском законодательстве. Монография - Владимир Вольфсон

Если в основание субъективного права положен глубоко и точно понятый, умело в этом праве выраженный, сбалансированный с объективными намерениями противоположной стороны вмененный интерес, появляется не гарантия, но высокая вероятность того, что осуществление субъективного права не выйдет за его, интереса, пределы. Другими словами, адекватность выражения в праве объективного интереса минимизирует риск злоупотребления правом – ситуации, когда действие в формальных пределах права может стать действием вне интереса, этим правом защищаемого. И тем не менее сама по себе априорность, внеиндивидуальность нормы позитивного права, основанная на презумпции вмененного интереса, неизбежно будет порождать чаще, чем норма общего права, возникающая всегда как преодоление конкретного спора, и как норма права договорного, возникающего как согласованное решение непосредственных участников отношения, ситуации, когда индивидуальный субъективный интерес будет выражаться в правомерном поведении, т. е. поведении, укладывающемся в меру права, однако при этом быть уже чуждым тому интересу, чьим выразителем эта норма права должна была стать.

Такая нечувствительность к девиациям интереса, особенно частым в правоотношениях со сложной динамикой, тем не менее нам представляется неизбежным свойством позитивного законодательства. Дело в том, что абстрактная норма права может в качестве своих предикатов содержать только указания на верифицируемые факты; иными словами, только факты, достоверность любых суждений о которых (в частности и главным образом утверждений о существовании которых) очевидна или во всяком случае доступна элементарной проверке на истинность, могут презюмироваться как факты юридические, обладающие правовой силой как основания субъективного права; это еще одна неизбежная особенность системы позитивного права. Когда же в основание права, предусмотренного нормой позитивного законодательства, закладывается изначально неверефицируемый факт, он всегда должен быть подтвержден судебным решением, и только после этого он наделяется правообразующей силой8. Именно поэтому позитивное законодательство неспособно в принципе учитывать в гипотезе нормы, в качестве ее предиката, юридически значимые флуктуации интереса, заложенного в основание соответствующего права9, как не может оно признавать предикатом и любые другие неверефицируемые prima facie факты, к каковым собственно и относятся прежде всего факты психического и умственного состояния субъекта. Сразу оговоримся, что данное утверждение как будто бы опровергается конструкцией, примененной в ст. 169 и 170 ГК РФ: сделки, указанные в этих нормах (совершенные с целью, противной основам правопорядка и нравственности, а также мнимые и притворные сделки), квалифицируются как ничтожные, что свидетельствует о наделении правопорождающей10 силой у явно prima facie не верифицируемых обстоятельств11. Однако нам это изъятие из описанного выше системного принципа – презумпции правовой силы только верифицируемых фактов – представляется не только неоправданным с точки зрения сохранения единства системных принципов, но и по существу фиктивным, поскольку, как будет показано ниже, практический эффект попытки придания правопорождающей силы неверифицируемым фактам, т. е. в данном случае отказа от конструкции оспоримой сделки, применяемой именно в тех случаях, когда предполагаемый порок сделки относится к неверефицируемому ее элементу, настолько мал, что полностью дискредитирует это изъятие.

Итак, злоупотребление правом в первом приближении имеет место в случае несоответствия субъективного права или какой-либо его составляющей субъективному же интересу, это право обосновывающему. Необходимо, однако, разобраться в том, в чем заключается это несоответствие.

Начнем с того, что каждое субъективное гражданское право следует рассматривать как правовое благо, из которого субъект, им обладающий, извлекает выгоду для удовлетворения своих интересов. Не пытаясь ввязаться не в самую принципиальную для целей нашей работы дискуссию, отметим все же, что мы не разделяем мнение, усматривающее в качестве составляющей субъективного права так называемое право на собственное действие. Смысл, условие бытия и существо субъективного права заключены в субъективной обязанности, ему корреспондирующей; никакое субъективное право не существует без одновременного такой обязанности существования. Действия по извлечению выгод из принадлежащего субъекту имущественного блага, охраняемого его субъективным правом, являются экономической, а не юридической категорией. Любые попытки описания субъективного права вне терминологии юридической обязанности неизбежно будут относиться к внеправовой реальности. «Права на собственное действие» поэтому не существует, ибо эти собственные действия в сферу права не входят, коль сколько не входят они и в сферу какой-либо обязанности. В то же время существует обязанность воздерживаться от лишения управомоченной стороны определенных возможностей по действию в своих интересах, и субъективное право этой последней стороны состоит не в осуществлении этих действий, а в требовании воздерживаться от воспрепятствования в осуществлении этих действий.

Сказанное означает, что такие действия управомоченной стороны – именно действия по извлечению выгод из имущественного блага – не могут описываться и как «осуществление права», как это также нередко случается, особенно применительно к праву собственности. В другом случае некорректного употребления понятия «осуществление права» под ним понимают действия по осуществлению правомочия в целях приобретения права. Понятию «осуществление права» и «правомочие» мы вскоре уделим пристальное внимание.

Вернемся к вопросу о соотношении субъективного права и интереса, в нем выраженного. Выше уже говорилось, что любое субъективное право в системе позитивного законодательства выражает интерес, который мы условились именовать «вмененным» в том смысле, что необходимый набор фактов, наделенных нормой законодательства правопорождающим значением, принимается как такое свидетельство внешних проявлений интереса любого субъекта, участвующего в качестве управомоченной стороны в правоотношении, предусмотренной данной нормой, которое делает основательным предположение о наличии необходимого интереса у любого такого субъекта в субъективном праве. Вменение, таким образом, выражается в том, что интерес, или, точнее, предположительный интерес, т. е. качество по определению индивидуальное и необъективное, «приписывается» разумному субъекту, причем любому разумному субъекту на основании внешних, но зато верифицируемых критериев: некоторых фактов, принимаемых за свидетельства уровня интереса у любого такого субъекта. Напротив, отсутствие ограничительно оговоренных правопорождающих оснований принимается во всех случаях как безусловный показатель недостаточности интереса, как основание для квалификации его как интереса неправомерного по отношению к данному праву. И в этом случае вменение имеет место не предположительно, а категорически: ни при каких обстоятельствах в случае отсутствия указанных в норме права безальтернативных правопорождающих фактов, интерес субъекта в материальном благе, защищаемым субъективным правом, не будет признан и без оговорки об обратном должен расцениваться как интерес неправомерный.

Можно поэтому интерпретировать юридические факты, служащие основанием определенного субъективного права, как вмененные значения минимальной квоты интереса, т. е. уровня интереса, минимально необходимого для поддержания права; если интерес не достигает этих значений, он ни при каких обстоятельствах не признается, если же достигает, он презюмируется, но может быть впоследствии признан отсутствующим, если к такому выводу приведет суд анализ его фактического состояния. При заданности же юридических оснований возникновения права, т. е. вмененных значений минимальной квоты интереса, субъективное право можно, в свою очередь, охарактеризовать как вмененное значение меры удовлетворения интереса, вмененного обладателю права.

Однако вмененный интерес нормы позитивного права, о котором говорилось выше, даже когда он с высокой точностью отражает объективно существующий, не зависящий от индивидуальных аберраций, интерес, остается умозрительным понятием и по определению не может служить безукоризненной репликой реальных индивидуальных интересов участников отдельных правоотношений. Ни одна, даже самая виртуозная гипотеза нормы, какие бы тонкости девиации объективного интереса она ни учитывала, никогда, разумеется, не способна справиться с этой задачей. Индивидуальный интерес не является, естественно, объективной категорией, поскольку существует в сознании субъекта, однако состояние этого интереса устанавливается судом на основании объективных фактов и верифицируемых суждений, а потому его состояние (или оценка) является юридическим, т. е., в свою очередь, объективным фактом. Таким образом, субъект правоотношения обладает своим индивидуальным интересом, частично являющимся объективным (не зависящим от данного субъекта), и поэтому способным быть ему корректно вмененным, но частично и неизбежно индивидуально отличным от этого объективного, модельного интереса. Этот интерес с правовой точки зрения поддается объективной оценке. Будем именовать этот установленный судом интерес подлинным интересом, имплицитно отражая в этом термине предположение о том, что оценка действительно была объективной и полной.