Читаем без скачивания Маркс. Инструкция по применению - Даниэль Бенсаид

В начале 1840-х годов молодой Маркс более сдержан по сравнению со своим младшим другом. С его точки зрения, коммунизм (Кабе, Дезами, Вейтлинг) остается «догматической абстракцией» и «особым выражением гуманистического принципа». В письме Руге от 30 ноября 1842 года он пишет: «Я заявил, что считаю неуместным, даже безнравственным вводить контрабандой коммунистические и социалистические положения, то есть новое мировоззрение, в случайные театральные рецензии и пр.; я потребовал совершенно иного и более основательного обсуждения коммунизма, раз уж речь идет об его обсуждении». В новом письме Руге в мае 1843 он просит подумать еще, прежде чем выносить суждение: «Со своей стороны мы должны вывести весь старый мир на свет и положительно работать над формированием нового мира. Чем больше события, относящиеся к мыслящему человечеству, дают времени для осмысления, а события страдающего мира – для того, чтобы собраться, тем более завершенным будет творение, которому предстоит явить себя миру и которое носит в своей утробе наша эпоха». Именно контакт с парижским пролетариатом и встреча с Энгельсом осенью 1844 года ускорят его философскую и политическую линьку. А во время их совместного визита в Бельгию оформится наконец и смысл его политической деятельности.

Энгельс рассматривает полемический ответ Маркса Прудону, данный в работе 1847 года «Нищета философии», в качестве первой наметки программы: «Вы можете считать г-на Маркса главой нашей партии (то есть наиболее передовой части французской демократии), а его недавнюю книгу против Прудона – нашей программой». Так открывается путь к составлению «Манифеста Союза коммунистов», в который два соратника только что вступили: «Подумай над “Символом веры”. Я считаю, что лучше всего было бы отбросить форму катехизиса и назвать эту вещь “Коммунистическим манифестом”…». Осталось только испытать теорию огнем практики. События не замедлят приступить к этой проверке.

Зарождающийся пролетариат «должен был броситься в объятия к доктринерам его освобождения, к основателям социалистических сект», обратиться к путанным пророкам, «вещающим о гуманизме» «всеобщего тысячелетнего братства», представляющегося «воображаемым уничтожением классовых отношений», – пишут авторы «Манифеста». Однако «действительное движение», противопоставляющееся установленному порядку, стремится преодолеть свой утопический момент, чтобы сделать возможным практические содержание. Оно рассеивает «сектантских шутов» и повергает осмеянию «оракулов научной непогрешимости». Чтение последней главы «Манифеста коммунистической партии», посвященной «социалистической и коммунистической литературе», показывает, что аналоги этих прошлых течений мысли, которые рассматривались авторами, можно найти в современных утопиях. Например, в таких, как «глубинная экология», обнаруживаются следы «феодального социализма», ностальгирующего по единению в общине, в которой смешиваются «отголоски прошлого и угрозы будущего». Ностальгический социализм, «одновременно реакционный и утопический», мечтает обратить вспять процесс общественного разделения труда, чтобы вернуться к ремесленническому миру независимых мелких производителей и семейного уюта. Некоторые крайние версии теории снижения экономического роста заигрывают с романтической ностальгией по естественному гармоничному порядку и по благоволящей нам матери-природе, претендуя на то, что они смогут авторитетно отделить истинные потребности от ложных, необходимое от избыточного. Мечта об «общей релокализации» производства, противопоставляемая горестям рыночной глобализации, также приходит к реакционному мифу первичной коммунитарной автаркии, который Наоми Кляйн называет «фетишизмом жизни как музея».

В современном жаргоне аутентичности (всего «био→ и «сырого») обнаруживаются актуальные формы «истинного социализма», который предпочитал «потребность в истине» «истинным потребностям». Сегодня, как и раньше, он намеревается разрешить классовые антагонизмы в «интересах человека вообще». Он мечтает о буржуазном обществе без классов и, если можно, без политики. Так же, как старый «истинный социализм» выражал мировоззрение немецкой мелкой буржуазии, новый выражает испуг новых средних классов, захваченных водоворотом рыночной глобализации. Поэтому мы видим, как снова дают о себе знать различные версии «буржуазного социализма», проповедуемые «гуманитарными филантропами», озабоченными тем, как бы «организовать благотворительность и защитить животных». Сегодняшние филантропы, как и те, что давным-давно были высмеяны

Марксом, хотели бы получить «современное общество без его опасностей, буржуазию без пролетариата», биржевые авантюры без безработицы, баснословные прибыли от инвестиций без увольнений и переноса производств. Сегодня, как и вчера, они хотели бы убедить обделенных в том, что богачи существуют для их же блага.

Наконец, в современных фантасмагориях мы находим все модернизированные разновидности былого «критически-утопического социализма». В отсутствие материальных условий и зрелых общественных сил, необходимых для освобождения, протокоммунизм 1830-х годов провозглашает «всеобщий аскетизм и грубую уравнительность». Не видя в зарождающемся пролетариате исторической творческой силы, он заменяет ее «социальной наукой и социальными законами», полученными в лаборатории: «Место общественной деятельности должна занять их личная изобретательская деятельность, место исторических условий освобождения – фантастические условия, место постепенно продвигающейся вперед организации пролетариата в класс – организация общества по придуманному ими рецепту». Они «отвергают поэтому всякое политическое действие» и «пытаются посредством мелких и, конечно, не удающихся опытов, силой примера проложить дорогу новому общественному евангелию».

И все же в эпоху «Манифеста» эти ребяческие утопии казались чем-то свежим и новым, поскольку стремились изменить мир. Их старческая, то есть современная, версия вполне соответствует нашей эпохе. Будучи скромной и минималистской, она довольствуется тем, что стремится сделать эту эпоху удобнее.

Вторжение призрака

В январе 1845 года семью Маркс выдворяют из Парижа в Бельгию. Незадолго до этого у них родилась первая дочь, Женнихен. В Брюсселе семейный круг пополнился еще двумя новорожденными – Лаурой (будущей женой Поля Лафарга) и Эдгаром, прозванным «Мушем». Брюссель в те времена – проходной двор множества зарождающихся социалистических движений, что создает отличные условия для интернационального объединения. Весной 1848 года Маркс и Энгельс основывают там «Коммунистический корреспондентский комитет», главная цель которого «будет заключаться в том, чтобы установить связь между немецкими социалистами и социалистами французскими и английскими»: «Это тот шаг, который должно сделать общественное движение в его литературном выражении, чтобы освободиться от национальной ограниченности». В тот же период отцы-основатели заняты сведением счетов со спекулятивной немецкой философией. Результатом оказывается огромный манускрипт «Немецкой идеологии», который тотчас передается «острой критике мышиных зубов». Он будет опубликован лишь после их смерти.

В Брюсселе Маркс – молодой человек, которому скоро исполнится тридцать лет. Один из гостей описал его как «человека, полного энергии, с сильной волей и непоколебимыми убеждениями», у которого «густая грива, волосатые руки и несколько расхлябанный вид», а его манеры «идут вразрез с любыми общественными условностями, однако же выдают гордость с некоторым налетом презрительности». Его «резкий металлический» голос отлично подходит к его «радикальным суждениям о вещах и людях». В конце 1845 года он добровольно отказывается от своего прусского гражданства и становится апатридом.

С момента прибытия в Париж Маркс, отдавая дань уважения первопроходцам утопического социализма, постоянно высказывал желание преодолеть их доктринальную невнятицу: «Мы не стремимся догматически предвосхитить будущее, а желаем только посредством критики старого мира найти новый мир. Но если конструирование будущего и провозглашение раз навсегда готовых решений для всех грядущих времён не есть наше дело, то тем определённее мы знаем, что нам нужно совершить в настоящем, – я говорю о беспощадной критике всего существующего, беспощадной в двух смыслах: эта критика не страшится собственных выводов и не отступает перед столкновением с власть предержащими. В таком случае, мы выступим перед миром не как доктринёры с готовым новым принципом: тут истина, на колени перед ней! – Мы развиваем миру новые принципы из его же собственных принципов. Мы только показываем миру, за что собственно он борется».

Коммунизм, с которым он объединяется, – это не воображаемый Град, который строят по строгим планам, а «действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние». В своих «Экономическо-философских рукописях 1844 года» он уже определяет коммунизм как «положительное выражение упразднения частной собственности». При этом он предостерегает от грубых и примитивных форм того коммунизма, который оказывается всего лишь «завершением нивелирования, исходящего из представления о некоем минимуме»; не упраздняет категорию рабочего, а довольствуется тем, что распространяет ее на всех людей; противопоставляет браку, «являющемуся, действительно, некоторой формой исключительной частной собственности», лишь «общность жен, где, следовательно, женщина становится общественной и всеобщей собственностью».