Читаем без скачивания Маркс. Инструкция по применению - Даниэль Бенсаид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Направляя критику на Бауэра, он воюет с иллюзиями атеизма, который остается лишь абстрактной критикой религии, то есть все еще религиозной критикой религии, задержавшейся на территории идей и не перешедшей к практике. Такой атеизм в стиле Бауэра (или Мишеля Онфре!), с его точки зрения, – лишь «крайняя степень теизма», нечто вроде «негативного признания существования Бога». В том же 1844 году в своих «Экономическо-философских рукописях» он пишет: «филантропия атеизма первоначально есть лишь философская, абстрактная филантропия, тогда как филантропия коммунизма сразу же является реальной и нацелена непосредственно на действие». Философский атеизм, следовательно, является идеологией просвещенной буржуазии, которая испытывает потребность освободить экономику от пут религии, не посягая на общественных порядок. Свое наиболее очевидное выражение он находит в позитивизме и культе прогресса.
«Еврейский вопрос»
Полемика Маркса против Бруно Бауэра стоила Марксу того, что уже в наши дни против него был открыт дурно пахнущий и несправедливый процесс. Легенда о Марксе-антисемите утвердилась в словаре традиционных мнений. Но, на самом деле, все эти обвинения свидетельствуют о грубом анахронизме. Расовый антисемитизм стал бурно развиваться во второй половине XIX века параллельно с колониальным расизмом, эмблемами которого можно считать теории Гобино, Чемберлена или социальный дарвинизм. Согласно «Историческому словарю французского языка», термин «антисемитизм» появляется лишь в 1879 году. До этого речь могла идти о религиозном антииудаизме, вскормленном библейским мифом. Конечно, два этих регистра могут смешиваться и перекрываться друг с другом. Что касается «сродства» евреев и денег, упоминаемого в тексте Маркса, для его эпохи это обычная литературная банальность, встречающаяся не только у таких памфлетистов, как Туссенель или Бакунин, но и у писателей – Бальзака («Банкирский дом Нусингена»), позже у Золя, а также у таких авторов еврейского происхождения, как Генрих Гейне или Моисей Гесс. А еще позже – в «Давиде Гольдере» Ирен Немировски.
Что же до Маркса, хотя его, воодушевленного универсализмом, раздражает мифология избранного народа и партикуляризм отдельного сообщества, он все равно поддерживает движение евреев в Кельне за гражданские права. В письме Руге (март 1843 г.) он рассказывает о том, как согласился составить петицию в защиту этих прав: «Только что пришел ко мне старшина местной еврейской общины и попросил составить петицию ландтагу в пользу евреев, – я это сделаю. Как мне ни противна израильская вера, но взгляд Бауэра кажется мне все же слишком абстрактным. Надо пробить в христианском государстве столько брешей, сколько возможно, и провести туда контрабандой столько рационального, сколько это в наших силах». Нисколько не противореча тезисам статьи «К еврейскому вопросу», написанной спустя несколько недель, этот жест, напротив, является ее практической иллюстрацией. Речь идет о том, чтобы «эмансипировать государство от иудейства, от христианства, от религии вообще», то есть отделить светское государство от церкви, эмансипируясь от государственной религии, сделать так, чтобы государство не проповедовало никакой религии, а представлялось именно тем, что оно есть. Нельзя думать, что человек, раз он «добился религиозной свободы», тем самым уже освобожден от религии, от собственности, от профессионального эгоизма. Иначе говоря, Маркс, ни в коем случае не являясь светским фундаменталистом, который пытался бы сделать из атеизма новую государственную религию, в вопросе свободы вероисповедания оставался либералом в старом смысле этого слова, то есть ярым защитником публичных свобод.
Когда через много лет, в 1876 году, во время лечения в Карлсбаде, он встретился с Генрихом Грецем, первопроходцем иудаистических исследований, начавшим работать еще в 1840 годах, автором «Истории еврейского народа» и сторонником дезассимиляции, у них завязались весьма теплые отношения. В знак взаимного уважения они посвящают друг другу свои работы. Поэтому Маркс очень далек от какого-нибудь Прудона, который желает закрыть все синагоги и отстаивает массовую депортацию евреев в Азию, а также от предвестников расового антисемитизма, которому суждено будет стать, если говорить словами германского социалиста Августа Бебеля, «социализмом дураков».
Первый коммунизм
Критика созерцательного и абстрактного атеизма заставляет Маркса отстраниться от позиции Фейербаха, который «не видит, что “религиозное чувство” само есть общественный продукт и что абстрактный индивид, подвергаемый им анализу, в действительности принадлежит к определенной общественной форме». Материализм Фейербаха, представляющий дух эманацией природы, а не наоборот, все равно остается на уровне представлений буржуазного общества. Его нужно преодолеть при помощи «нового материализма», который переходит к исторической точке зрения «человеческого общества, или обобществившегося человечества». «Следовательно, после того как, например, в земной семье найдена разгадка тайны святого семейства, земная семья должна сама быть упразднена в теории и на практике.»
Этот новый социальный материализм как преодоление абстрактного атеизма – не что иное, как коммунизм: «Подобно тому как атеизм, в качестве снятия бога, означает становление теоретического гуманизма, так коммунизм, в качестве снятия частной собственности, – это требование действительно человеческой жизни, как неотъемлемой собственности человека, и означает он становление практического гуманизма. Другими словами, атеизм есть гуманизм, опосредствованный снятием религии, а коммунизм – это гуманизм, опосредствованный снятием частной собственности».
Также следует различать разные моменты в развитии коммунистической идеи. В своей примитивной форме «грубый коммунизм» желает уничтожить все, чем невозможно обладать всем сообща. Положение рабочего не упраздняется, а распространяется на всех людей. Обобщенная частная собственность находит свое «животное выражение» в общности жен. Такой вульгарный коммунизм оказывается лишь «завершением нивелирования, исходящего из представления о некоем минимуме». Уничтожение частной собственности в таком случае оказывается не ее подлинным социальным освоением, а «абстрактным отрицанием всего мира культуры и цивилизации, возвратом к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее» («Экономическо-философские рукописи 1844 года»).
Политический или демократический коммунизм нацеливается на отмену государства, на преодоление самоотчуждения человека и на «возвращение человека к самому себе». Но «так как он еще не уяснил себе положительной сущности частной собственности и не постиг еще человеческой природы потребности, то он тоже еще находится в плену у частной собственности и заражен ею». Как положительное преодоление частной собственности «и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека, коммунизм потому – полное возвращение человека к самому себе как человеку общественному, то есть человечному». В таком случае он – «действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом».
Если для преодоления идеи частной собственности «достаточно идеи коммунизма», то для преодоления реальной частной собственности «необходимо действительное коммунистическое действие», движение, которое «будет проделывать в действительности весьма трудный и длительный процесс». В общем, тогда как атеизм – всего лишь абстрактное отрицание Бога, коммунизм – его конкретное отрицание. Он доходит до корня проблем и стремится покончить на практике с миром фрустраций и убожества, в котором рождается потребность в утешении божеством.
Критика земных фетишей
Раз и навсегда покончить с небесным Богом злопамятства – значит покончить и с его земными заместителями, со всеми теми человеческими творениями, которые возвышаются перед людьми, будто бы они некие независимые силы, фетиши, игрушками которых люди как раз и становятся, и начать стоит с Государства и Денег, а также Общества и Истории.
Деньги: «все то, чего не можешь ты, могут твои деньги: они могут есть, пить, ходить на балы, в театр, могут путешествовать, умеют приобрести себе искусство, ученость, исторические редкости, политическую власть – все это они могут тебе присвоить; все это они могут купить; они – настоящая сила». Деньги кажутся простым средством, однако они – «подлинная сила и единственная цель». Они являются извращающей силой и «превращают верность в измену, любовь в ненависть, ненависть в любовь, добродетель в порок, порок в добродетель, раба в господина, господина в раба, глупость в ум, ум в глупость». Они «смешивают и обменивают все вещи», представляя собой «всеобщее смешение».
