Читаем без скачивания Ось времени. игры разумных - Татьяна Хмельницкая

Спала я на удивление хорошо, и когда спустилась на кухню, часы показывали полдень. Мама накормила меня завтраком и сообщила, что отец уехал на работу. Она осторожно попыталась узнать, почему приехала, и призналась, что была в курсе моего психологического срыва.

— Мам, я тут кое-что хочу оставить, — улыбнулась я. — Ничего особенного, просто тетрадка с моими мыслями. Точнее… Это то, что я писала во время помешательства… Мне было очень плохо. Не отдавай ее никому… Никому, кроме парня, что однажды за ней приедет.

— Хорошо, дочка, — вздохнула мама, подошла и крепко обняла, поцеловала в макушку.

Объяснение вышло вполне логичным. Не желала, чтобы что-то напоминало о возникших у меня проблемах. Кому приятно натыкаться на подтверждение бессилия, боли, переживаний? Уверена, мама так и решила. Её взгляд ласкал моё лицо, а я наслаждалась этим. Мама пыталась отыскать следы переживаний, что привели меня к помешательству, чтобы не спрашивать и тем самым не ранить еще сильнее. Ей хотелось догадаться самой. Надо ей помочь.

— Мам, всё в порядке, — попробовала улыбнуться я, но на глазах выступили предательские слёзы.

— Ш-ш-ш, моя милая, всё хорошо.

Я уткнулась лбом в мамино плечо. Родительница обняла меня одной рукой, а второй стала гладить по голове. Этот жест был такой знакомый, такой родной, что я заревела в полную силу. Когда успокоилась, решилась объясниться:

— Я встретила молодого человека в интернате, — вертя кружку с остывшим чаем в руках сказала я. — Мы полюбили друг друга, хотели быть вместе. Он устроился на работу и… погиб.

— Девочка моя, — прошептала мама и снова притянула к себе.

Она гладила меня по спине, как в детстве, и шептала на ушко ласковые слова. Я чувствовала себя защищенной в её руках, хотелось бросить всё и остаться в родительском доме. Но я понимала, что сойду с ума от тоски по Марку. А интернат давал возможность погрузиться в мечту, заниматься любимым делом. Я должна вернуться.

Дома я пробыла почти неделю. Мне удалось прочитать собственную писанину, и она меня удивила. Более рассудочного текста трудно себе представить. Странно, что я не помнила произошедшего со мной. Но, вероятно, это и стало тем самым странным состоянием, которое именовали шоком.

Каникулы пошли на пользу, и когда я вернулась в интернат, погрузилась полностью в учебу. Признаться честно, огромное количество свалившейся в те дни на меня работы стало лекарством.

Психиатр навещал меня примерно год, а потом перестал это делать. Он написал рапорт о стабильности моего душевного здоровья и отдал руководству. Напоследок между нами состоялся необычный разговор. Мужчина пожелал мне однажды продолжить литературные бдения.

— Так проще решать проблемы, когда говоришь о них кому-то или записываешь.

— Почему? — удивилась я.

– Пока ты пытаешься донести свои мысли до невидимого собеседника, выразить их, наиболее точно подобрав слова, ты найдешь решение и обретешь покой.

– Значит, не зря тогда я писала в тетради?

— Это спасло тебя от помешательства, — улыбнулся доктор. — Заведи особое правило, делай записи. Все будет в полном порядке.

Дневник продолжать я не стала и предпочла при случае сойти с ума. Горе пережить слишком тяжело. Так зачем возвращаться в этот мир, к его уродливости, пустоте, неадекватности, если собственный, рожденный воспаленным мозгом, куда интереснее? Но вслух я этого никогда не произносила, на всякий случай.

Я закончила интернат досрочно. Такому положению дел способствовало желание общаться только с книгами, цифрами, расчетами. Но я не чувствовала себя одинокой, скорее просто забыла, что когда-то таковой не была.

Передо мной открылась перспектива поступления на интересующий меня факультет роботостроения в университет. Про мои успехи профессора оказались наслышаны. Меня не мучили на экзаменах, а зачислили на курс сразу. Но и тут сработало правило погружения в учебу и полное игнорирование бытовых проблем. Я переходила с курса на курс, показывая хорошие результаты и стремясь к цели, что вдруг возникла в моей голове. Хотела попасть в тот же эшелон федеральной службы, что и Марк. Мне казалось, я буду ближе к нему. Глупая идея гоняться за призраками, но мне она нравилась.

Мне исполнилось двадцать шесть, и я преподавала в университете. Ко мне на курс определили новичка. На дворе стоял ноябрь, а парня направили в сформировавшуюся группу. План занятий расписан, я проводила подготовку студентов к предстоящим лабораторным испытаниям, и тут вдруг навязали ученика. Пошла разбираться к руководству.

Пока топала по коридорам университета, обдумывала с чего начать разговор. Внутри разгоралась ярость и, открывая дверь кабинета, готова была ринуться в бой.

– О! Юлия, – приветливо улыбнулся ректор, вставая из кресла. — Вас уже пригласили? Оперативно.

– Я пришла сама, Геннадий Львович, и хочу поговорить.

Ректор, пожилой мужчина с благородной сединой в волосах, приблизился ко мне и, аккуратно взяв за локоток, ввел в комнату. Я отпустила ручку двери, последовала за руководителем.

– Юлия, я хотел вас видеть по важному делу, – начал ученый. – Но сначала разрешите представить вам Ила Брайтона.

Ректор указал рукой в угол кабинета. В кресле сидел мужчина. Я не заметила его сразу, эмоции били через край. Незнакомец поднялся и подошел к нам. Пегие волосы, небольшого размера глаза, худощавое лицо с выступающими скулами. Не понравился он мне с первого взгляда.

– Рад знакомству, – улыбнулся Ил и протянул руку.

Пришлось пожать сухую ладонь и ответить стандартным приветствием.

– Присаживайтесь, Юлия, – предложил ректор, и я прошла к столу, который использовался для переговоров.

Мужчины уселись напротив, что немного обескуражило. Ректор давал понять, что он за всякую идею, предложенную Брайтоном, и мне предстояло выслушать и согласиться. Вероятно, ассигнования настолько велики, что руководитель не смел перечить и был намерен взять в разработку любые проекты.

Так часто случалось. Частные компании, государственные – не имело значения, со всеми университет расположен сотрудничать. Главное – оплата. Хотя на эти деньги ректор проводил конкурсы среди подростков и приглашал обучаться талантливых ребят на бесплатной основе.

Наступать на горло собственному «Я» всем трудно, и я не исключение. Чувствовала, что придется забросить опыты и расчеты и заниматься заказом. Едва не скрипнула зубами от такого положения дел. Мне осталось лишь сохранять хладнокровие, пока будут излагать принятые решения.

– Юлия… Разрешите вас так называть? – начал Ил, а я кивнула.

– Так вот, Юлия, я ознакомился с вашими работами по применению энергии тел, и мне ваша точка зрения симпатична.

Не могла смотреть ему в глаза, неприятный тип. Ощущение, что видишь не себя в отражении его радужек, а жертву. Дело не в личной хищности Брайтона, или в представлении его таким, а в безнадежности, что должна возникнуть в душе после того, как он выскажется.

Я отвела взор от мужчины и сосредоточилась на рассматривании уже знакомого интерьера кабинета. Столько раз в нем бывала, что знала наизусть. Причем в течение многих лет вещи в нем не менялись и занимали определенные места. Побываешь в этой комнате и поверишь, что есть в мире нечто постоянное.

Ректор весьма педантичен, и его раздражала любая перестановка. Он никому не позволял нарушать порядок, даже роботам-уборщикам. Если говорят, что твой кабинет – это твой внутренний мир, то руководителю университета следовало позавидовать. Такая упорядоченность и простота – редкость в наше время.

Мой взгляд скользил по гладким стенам бежевого цвета, картинам в рамках шоколадного оттенка. Лет тридцать назад снова вошли в моду оригинальные снимки, напечатанные на коритовой бумаге. Их вешали в домах и офисах на всеобщее обозрение. Состав корита помогал передавать подлинность цвета вещей, запечатленных на фотографиях. Такое своеобразное окно в застывший мир.

В случае с ректором, его мир замер во время песчаной бури. Песчинки роились, группировались, создавая разно-колерную массу. Необычные переходы цвета от буро-серой крошки, увеличенной многократно, до, будто вытканных, тончайших полотен желто-серых и буро-красных тонов.

В углу притулился робот-помощник, а возле окна стоял огромный прозрачный стол с массивным креслом возле него. Большая сторона стола загнута вверх и на ней отражался список текущих задач ректора. Читать слева направо затруднительно, но я смогла: «Сирена. Брайтон. Двенадцать часов». В углу загиба была изображена синусоида и мелкие формулы вокруг нее. Вероятно, ректор работал над чем-то, когда пришел Брайтон, или Ил демонстрировал что-то, рассказывая о предстоящем заказе.