Читаем без скачивания Туда, где кончается Лес - Лада Монк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соприкасавшимися с гладкими листьями и цеплявшимися за острые длинные шипы розовых лоз.
Здесь и там алчно и возбужденно сверкали и исчезали во тьме два человеческих ока.
Пират со старым фонарем в руке пронырливым умом и цепким взором морского волка искал маленькое упавшее на землю Солнце,
Осыпавшее лабиринт лучами.
Разлившееся по саду жидкое золото завлекало его.
В грозу и шторм, когда морские разбойники пережидали непогоду в таверне,
Нагретой шумными голосами и большим очагом над ковром, где тревожно дремали крупные мангусты и кошки, болевшие от дождя,
Компанию пиратам составлял странствующий музыкант.
У огня на полу, согреваемый мехом и дыханием спавших зверей, он играл на гуслях и пел за гроши,
А грома раскаты и крупные капли, разбивавшиеся о глиняную крышу и закрытые ставни, ему подпевали.
Пел он про лабиринт из тысячи розовых кустов,
Который увидал однажды глубоко в лесу,
Про сокровище, что охраняют острые шипы и змеящиеся средь камней и осколков ореховой скорлупы цепкие лозы.
Жаром очага, усталостью и сытной похлебкой разморенные,
Ромом и крепкими запахами старого порта опьяненные
Пираты спали за грубыми столами и прямо на полу.
Один лишь из них, все еще крепко державший в руке кружку, слушал музыканта.
Да хозяин таверны, что любым гостям, щедро платящим и безродным, рад был,
Напевал тихо отдельные приятные слуху звучания, протирая бутылки и разбитые миски.
Затихли последние ноты песни, и сильное, волнующее желание охватило пирата:
Всюду мерещились ему сокровища, усыпанные кровавыми каплями лепестков,
Всюду слышался ему звон золотых монет,
Отображения которых роняла на столы заглядывавшая в слуховое окно Луна.
Он дождался, когда скроются небесные огни за тучами, и все отойдут ко сну.
Все кинжалы и сабли еще до заката разбойники сложили кольцом на полу пустой каморки и заперли ее до утра,
Поклявшись не отпирать ее до рассвета и избежать стычек на противной морским бродягам сухой земле.
Взял потому пират ржавый кухонный нож с уродливо изогнувшимся лезвием
И умертвил хозяина, певца, а затем и всех гостей в страхе,
Что и они могли сквозь хмельное забытье услыхать слова песни.
Взяв фонарь, пират в лес направился. Он зажег огонь, когда был уже далеко от города,
И свечение могли принять лишь за игры светляков или коварных болотных огней.
В небе затихли громы и померкли молнии.
Никто не мог увидать фигуру в камзоле из парусины и высоких сапогах,
Рыскавшую в кромешной тени густых дубовых ветвей и хищническим взглядом озиравшуюся,
Как только ее собственные шаги, коловшие под ногами щепки и опавшие ветки,
Становились похожи на шепот крадущихся искателей богатств.
Таких же, как алчный пират, в руках у которого горел украденный из таверны фонарь.
Отыскал морской волк,
Осыпавший ругательствами преследовавших и будто остерегавших его мудрых филинов,
Покосившийся старый дом, обросший вьющимися лозами роз,
Грозно глядевшую на сад высокую башню, в оконных стеклах которой отражался охраняемый взором неподвижного гиганта золотой огонь лабиринта,
И стал всматриваться в прорезавшие плотные заросли золотые лучи,
Узнать желая, где берет яркий свет начало свое.
К сердцу лабиринта путь отыскав, пират узрел не упавшую звезду,
А увитый лианами с особенно крупными ароматными бутонами купол,
Едва не ослепивший его.
Под плотным стеклом в золотой дымке словно собраны были все похищенные ночной мглой у дня вспышки Солнца и насыщенные краски,
Напитывающие вату облаков на закате.
В мерцающем златом тумане,
Когда завесы его, пронзенные лучами, смещались,
Зрим был цветок розы, выкованный из чистого золота.
Лепестки его были тонкими, как у живого цветка,
А на цветоложе умелая рука ювелира вывела аккуратные символы и узоры.
Розовый цветок горел, светился и зазывал, суля богатство нашедшему.
Лишь купол из стекла, не имеющий замков, засовов или цепей,
Охраняемый от похитителя одним только цветочным лабиринтом,
Находился между пиратом и сокровищем, которое он пожелал обрести.
Скрюченные пальцы в мозолях от влажных корабельных тросов и рукояти верного клинка,
Грязные пальцы в шрамах и мелких впадинах от укусов глубоководных рыб и попавших в сети воинственных сирен
Потянулись к куполу.
Руки, на которых раскаленные печати для клеймления выжгли черные метки и Веселого Роджера,
Дотронулись до купола и приподняли его,
Разливая перламутровое мерцание по пьедесталу и саду.
В тот же миг зловещий ветер вихрем закружил и взвыл над головой похитителя,
Срывать и ломать стал розовые кусты, шипы и иглы вонзать в жадные лапы пирата.
Вихрь поднял с травы и камней потерянные перья ворона, блестевшие черным звездным авантюрином,
Заставил их заплясать над землей в безудержном ритуальном танце,
Слиться в одну исполинскую массу.
Из облака черных вороньих перьев, трепетавших и источавших густой дым, пахнувший жаром и углями,
Тянувшийся к небу и заволакивавший его еще более темными грозовыми тучами,
Вышел к пирату, обращая к себе бордовые главы и иглистые персты цветов,
Хозяин сада.
Темный Милорд мрачно смотрел на пирата, робевшего пред подчинившейся великому магу непогодой,
Пред написанным колдовством грозовым небом,
Пред неподвластной простому человеку природой,
Переменчивость и вспыльчивость которой сулили мореплавателям беды.
Густой кровью лились ткани одеяния колдуна,
В ней на плечах его увяз возникший из перьев ворон,
Державший в кривом клюве кость для помешивания зелий,
На одном конце которой серебрилось неоконченное колдовское пойло.
Оглядел чародей похитителя, подошел к нему ближе, посохом колдовским сотрясая землю.
Милорд: Что же ты смел был, кровью дорогу выстилая в сад мой,
А теперь робеешь?
Где же, морской волк, храбрость твои и задор,
Полнящие сердце с каждым приемом хмеля?
Испугался ли ты могучего чародея, стоящего перед тобой,
Или отражения в стекле зверя, которого ты взрастил в себе самом?
Незримые и неощутимые узы сковали пирата.
Он не мог вымолвить ни единого слова,
Сделать ни единого шага,
И подошедший к нему колдун крепко ухватил его за просаленный ворот рубахи.
Милорд: Вор и убийца, разбойник и обманщик.
Мало тебе было крови невинных на своих ладонях,
Потому ты пришел украсть то,
Что хранит кровь святейшей из живых созданий этой земли?
То, что не дает увядать воспоминаниям о ней,
Под светом Солнца, усиленным куполом,
В тепле благоухания и огня, данных напившимися ее кровью розами,
Сохраняя ее черты и силуэт?
То, что и само сердце мое, окостеневшее и израненное, держит живым?
Разом осмелился ты троих убить:
Ее, чей внутренний свет сохраняет купол,
Покой которого ты решился нарушить,
Меня, преклоняющегося перед духом ушедшего времени,
И себя самого,
Ведь можно ли совершить что-то более низменное,
Чем отнять у живого создания жизнь
