Читаем без скачивания Стоп. Снято! Фотограф СССР - Саша Токсик

Есть города-спутники, прилепившиеся к мегаполисам, так что даже непонятно где заканчивается один и начинается другой, с дешёвым жильём и особо злобной местной гопотой.

Так вот, это всё не про Берёзов. Городом его способен назвать только тот, кто никогда в Берёзове не был. Дом в три этажа считается здесь небоскрёбом и несусветной глупостью. Какой нормальный человек станет жить в этаком скворечнике?

До революции Берёзов был обыкновенным посёлком в составе Кадышевского уезда. Неугомонные большевики всё делали по-своему и нарезали несколько гектаров чернозёмных полей, холмов, перелесков и болот в отдельную административную единицу.

Зная местных, никто не горел желанием возглавить эту мутную затею. Мне всегда казалось, что депутат от Берёзова проспал то самое памятное собрание, поэтому не смог откреститься от почётного права высоко и гордо нести трудовое знамя. Были в округе сёла и покрупнее, и народу там было побольше. Но поезд истории прошёл мимо и остановился в Берёзове.

Глушь, конечно. Но глушь уютная, солнечная и ромашковая. В детстве, которое пришлось на голодные и недружелюбные девяностые, я это место вообще обожал.

Вот и сейчас мои тревожные и путаные мысли словно тают под ласковым солнышком самого конца весны.

Замечаю и разницу с тем, что осталось в памяти. Домики вокруг проще и беднее, но симпатичней, чем в моё время. Нет одинаковых безликих стеклопакетов и вездесущих металлических заборов. На многих окошках резные наличники, наружу развиваются кружевные занавески. На подоконниках дремлют или зыркают глазищами наглые коты и кошки.

Успеваю удивиться чистоте вокруг. Потом соображаю, что главных "загрязнителей": пластиковых бутылок и полиэтиленовых пакетов из "Пятёрочки" в Россию ещё не завезли. А если бы вдруг такая яркая и интересная штука и оказалась выброшенной, её бы моментально пристроили к делу, или хранили бы для красоты.

Топот за спиной не услышать невозможно. Кажется, что по моим следам бежит носорог. Поскольку, замедляться неизвестный топтун не собирается, я просто делаю шаг в сторону и, на всякий случай подставляю ногу. Просто, чтобы выиграть время.

Глава 2

— Алик, офонарел, что ли?! — источник шума улетает в репьи, и теперь, лёжа там громко возмущает, — А если б я пиджак порвал? И ещё не факт, что не порвал!

— Нефиг напрыгивать, — уклончиво отвечаю я.

Всё вокруг мозг воспринимает странно. С одной стороны, я понимаю, что это действительно происходит со мной. С другой — смотрю на события словно со стороны, как будто оказался в фильме с собой в главной роли. Поэтому и действую немного механически, как будто в игре.

Трудно поверить, что я действительно только что закончил десятый класс и иду в школу. А ещё устраиваю разборки с таким же недорослем, как и я, в антураже бурьяна и покосившихся заборов.

— Да ты всегда задумчивый, как слон, — доносится в ответ из репейника, —проехал бы на тебе немного. Не развалился бы!

Кто же ты такой? Друг или враг? О юности отца я не помню ничего и сейчас понимаю в какую жопу угодил. Ведь все вокруг меня знают, а я, наоборот, нихрена не понимаю в местной системе взаимоотношений. "Синдром самозванца" в полный рост.

Агрессии в голосе не чувствуется, и я подаю топтуну руку, чтобы тот смог подняться. Тем временем разглядываю его, чтобы составить мнение. На задиру непохож, скорее непоседа-троечник. Вместо белой рубахи с галстуком, на нём лихая ковбойка, и я ему отчаянно завидую. А что, так можно было? Неужели, отец был "ботаником"? Хотя упоминания матери о Лидке-шалаве говорят об обратном.

Коренастый, плотный на две головы ниже меня, но по весу, пожалуй, что и потяжелее. Тёмно-русый, на самой грани рыжины. Щёки покрывают весёлые веснушки, а нос отчаянно курносится.

Эти веснушки выталкивают из памяти имя. Дядя Женя. Евгений Ковалёв — друг отца. Фарцовщик, ларёчник, а потом воротила агробизнеса. Бывал у нас дома в мои школьные годы, а потом пропал, как и всё, что связано с папой.

— Женя? — осторожно спрашиваю я.

— Чего? — сопит он, — извиняться будешь? Даже не пытайся! Я это тебе припомню и страшно отомщу. Жди! И вообще, Копчёный обещал тебе башку отбить, ты в курсе?

— За что? — изумляюсь я.

— За Лидку, конечно, — поясняет Женя. — Настучал ему кто-то уже, что ты с ней вчера опять ходил. Ну вот нахрена тебе это, а? Знаешь же, что сегодня она с тобой гуляет, завтра с ним, а послезавтра с Максом из Заречья. А ты без башки останешься.

Женя относится к тому типу людей, которым нужен не собеседник, а свободные уши. Я только киваю, когда возникают паузы, а он вываливает на меня потоки информации, произошедшей с момента нашего с ним прошлого расставания. Большая часть внимания уделяется ветреной Лидке, и я уже сгораю от любопытства перед встречей с местной фемме-фаталь.

Площадка перед школой полна народу. Выпускной класс, двадцать два человека. Сама школа, типовое двухэтажное здание, сияет новой побелкой и свежевымытыми окнами. Пожилая женщина, очевидно, наша классная руководительница, пытается выстроить великовозрастных оболтусов в две шеренги, но через секунду они расползаются вновь в бесформенную толпу.

Не выдержав, она разворачивается и уходит в здание за подмогой. Мы с Женей вливаемся в толпу одноклассников. Он жмёт кому-то руки и хлопает по плечам. Я стараюсь не отставать, внимательно приглядываясь к окружающим и стараясь их запомнить.

— Ветров, Ветров, ты меня уже в упор не замечаешь? — слышится за спиной ехидный голос. — Прошёл мимо и даже не поздоровался!

Я оборачиваюсь и в первую минуту теряю дар речи. Чёрные волосы, пухлые губы. Она очень похожа на девушку с афтепати. Не так чтобы одно лицо, но вполне могла бы быть её младшей сестрой.

Так вот ты какая — Лида, за которую мне грозят голову отбить. Пожалуй, в свои семнадцать я бы рискнул.

Простое школьное платье не скрывает достоинств вполне созревшей фигуры. Замечаю, что у Лиды подол юбки сантиметров на десять короче, чем у остальных. И это явно не фабричный брак. Брюнетка знает свои сильные стороны и умеет их использовать.

Впечатление портит косметика. Вряд ли советским школьницам разрешали краситься каждый день, но сегодня ради выпускной фотографии сделали поблажку. У Лиды яркие голубые тени, словно подрисованные детским цветным мелком, а губы горят как декабрьская рябина.

Прелестница районного масштаба трактует паузу по-своему.

— Язык проглотил? — вредничает она.

— Привет,