Читаем без скачивания Горный поход - Горбатов Борис Леонтьевич

Да и где ему быть, обеду-то, когда кухни двигались сзади, а на ходу варить еще не научились! Походные легкие горные кухни были навьючены на ишаков. Только потом научились варить на ходу. Идет ишачок, а на нем кухня, и из трубы дым валит…

Этого сейчас не было.

И, твердо усвоив, что обед будет не скоро, бойцы быстро раскинули походный лагерь. Зеленый школьный сад сразу зацвел белыми цветами походных палаток. И вот уже гремит барабан и звенит зурна в армянской роте. Танцуют бойцы.

— Ах, мать честная, только пришли ведь, разуться не успели, дождь идет, плечи от «Сидора» гудят, а уж танцуют!

Хоровод — человек двадцать. Танцуют любимый армянский танец «кочари». Ритмично, ладно, одновременно. Потом «кочари» сменяются курдским «али-гюзли»[2].

После танца — своеобразная борьба.

Два бойца пытаются в лад музыке свалить друг друга ударом, подножкой. Они подтанцовывают, потом бросаются друг на друга, пытаясь обхватить покрепче и сбросить подножкой на землю.

Зрители весело хлопают в ладоши.

Зурнач надул щеки так, что вот-вот лопнет. Вдруг он обрывает музыку и лукаво хохочет. Бойцы останавливаются, улыбаются друг другу, церемонно жмут руки, целуются и расходятся.

А вот танцуют в русской роте. Круг, весь опоясанный улыбкой. Улыбаются все: те, кто танцует, кто смотрит, кто играет на гармошке.

Сразу находится организатор, он же конферансье, «поднатчик», страдатель, ценитель. Он без рубахи, взбудоражен, рад применить свои организаторские способности, бьющую «до некуда» энергию.

— Эй, выходи, у кого поджилки трясутся, — зазывает он. — Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка… — И прихлопывает в ладоши.

Из палатки вылезает одногодник с саксофоном из полкового джаз-банда. Он весело присоединяется к гармошке, и оркестр готов.

Танцуют «барыню». Каждый с фокусами, с кренделями, с узорами собственными, неизменными. Через круг пробирается красноармеец-тюрок. Ноги его чешутся тем особым зудом, который всегда вызывает музыка танцев. Но играют «барыню», а он, тюрок, «барыни» не знает. Но беда ли?.. И, сорвавшись с места, танцует свое.

И станичник, отплясывающий вприсядку, и тюрок, по-восточному церемонно плывущий на носках, и дождь, что падает над лагерем, веселый летний дождь, и фруктовые деревья сада, отяжелевшие под плодами, и река Кинтриш, утоляющая жажду, и горы, по которым завтра идти и идти, — все хорошо, все замечательно.

ОБОРОНА В ГОРАХ[3]

Части «синих», высадившиеся в Поти, двигались на юг, имея коварной целью захватить Батум. Батум — советский порт, крайний наш морской форпост на юге. Нефтяные заводы его, чай, хлопок и табак давно прельщают врага.

Синие достигли реки Супса, но дальше не продвигаются. Навстречу для прикрытия Батума вышла «красная» стрелковая дивизия. Один из ее полков — наш — уже в Кобулетах. Нам приказано до подхода дивизии занять оборонительный участок с передним краем: южные скаты высоты 475.7, отметка 205, пересечение дороги Осетур — Аламбари с ручьем, что в одном километре северо-восточнее Осетур.

Со взводом связи еду в район обороны. Вытянулись по одному. Отделение конных посыльных впереди, я с ними; сзади вьюки телефонистов, светосигнальщиков.

Конные зарываются вперед, останавливаются, ожидают пеших. Едем и едем, едем и едем, а все никак не приедем к месту. Полк пошел по другой дороге. Мы, не долго думая, избрали иной путь, почему-то решив, что он ближе. Ведь в конце концов «все дороги ведут в Рим».

Оказывается, не все. В горах эта поговорка не годна: только одна дорога ведет ближайшим путем туда, куда нужно. Мы на нее не попали.

Тщетно близоруко тычется в карту командир взвода, тщетно рыскают конники; проклиная узкую тропу, едем дальше.

Впереди меня колышется спина конника. Я привык к ней, знаю все складки на выгоревшей его рубахе, масляное пятно на правой лопатке, жирную полосу — след ружейного ремня. Мне нравится эта широкая ладная спина. Она закрыла для меня пейзаж, сама стала пейзажем, покачивающаяся и могучая.

И вдруг она скрывается, словно проваливается сквозь землю.

Крик:

— Лошадь упала-а…

И команда:

— Сто-ой!..

Бросаются к обрыву: конник лежит на ребре обрыва, зацепившись за дерево рубахой и руками. Ниже его — лошадь.

— Жив?

— От черт, второй раз сегодня! — ругается свалившийся. — Жив.

Со всякими предосторожностями, осаживая коня, проезжаю роковое место: узкий осыпающийся участок тропы.

К полудню прибываем в район обороны.

Горы могут быть союзниками обороны, могут быть врагами.

Врагами они бывают, когда обороняющийся не умеет подчинить их себе, заставить служить.

Буйные леса на горах, игра подъемов и спусков прикрывают, маскируют, заботливо оберегают тайну продвижения «противника». Горы тут выступают врагами обороняющегося.

Командир, который учтет это и все такие подступы, а их ведь не так много, загородит надежным огнем, завалит, заминирует, выбросит сюда гранатометчиков с ружейными гранатами и отличных стрелков, — такой командир сразу сделает горы своими союзниками.

Укрепления, построенные в горах из подручного материала, не многим уступают долговременным, построенным на равнине.

Сила артиллерийского огня увеличивается теми осколками камней, которые летят от скал на неугомонного противника. Прекрасные условия маскировки скрывают от врага огневые точки обороны, делают их менее уязвимыми.

Сами горы с их трудным, изматывающим силу бойцов подъемом становятся грозной оборонительной стеной.

Стойкость, сопротивляемость горной обороны превосходит равнинную в 2–3 раза, но при правильной, продуманной обороне.

Наши уставы требуют так называемой «глубины обороны»: подразделения располагаются на оборонительном участке, в глубину, эшелонами. Вот лихой атакой опрокинут, прорван наш передний край. Вот бегут ярые и опьяненные успехом, но заметно уставшие в бою за передний край бойцы противника. Они побеждают, они — хозяева участка. Они добежали до второго эшелона — и тут их встречает новый огонь свежих, неизмотанных бойцов, а там еще эшелоны… А тут бегут в контратаку свежие ударные группы.

Это и есть глубина.

В горах правильнее сказать не глубина обороны, а высота обороны. Ярус за ярусом, террасообразно, огневой гармошкой располагаются по горе обороняющие ее подразделения.

Чем выше ярус, тем сильнее огонь; он усиливается бойцами отходящего яруса, гармошка сжимается. Противнику приходится преодолевать не только трудный сам по себе горный подъем, но и огонь противника, все более возрастающий.

Такая оборона особенно нужна и возможна в густолиственных горах, где есть наличие путей отхода для бойцов первых ярусов. В горах (и тут они выступают союзниками умелого, волевого командира) нет нужды занимать сплошной фронт, можно занимать только возвышенности, запирая пулеметным огнем лощины.

И вот пулеметчики полезли на горы. Роют окопы, устанавливают «максимы», подготовляют данные для стрельбы: измеряют расстояние, намечают ориентиры. Полк энергично готовится к обороне.

Вечером, после обхода рот, бреду на командный пункт. Над морем умирает солнце. Последние лучи его шало бродят со мной по лесу. Тихо.

Орешник, папоротник, чинара…

Останавливаюсь в раздумье на извилистой узкой тропе. Гляжу, как вспыхивает коричневый орешник, гадаю:

Назад? Вперед?

Тропа, которою я собирался выйти на командный пункт и на которую я так беспечно надеялся, привела меня в обрыв.

Назад? Вперед?

Мечусь в поисках других тропинок. Где-то между деревьями нахожу неуверенную и мало обещающую тропку. Иду по ней. Через полчаса я снова в раздумье и в обрыве. Темнеет.

Впереди — путаница ветвей. Где-то внизу ручей шумит… Над головой сплошная зеленая листва, и на ней уснувшее, как на перине, темное небо без звезд.