Читаем без скачивания Покаянные сны Михаила Афанасьевича - Владимир Колганов

— Ну, Кира, я окончательно решил и поступаю в Конный артиллерийский полк.

На это княгиня, еще не вполне пришедшая в себя после недавних объятий, отвечала так:

— Мне очень жаль, но иногда я не могу понять твоих желаний. Не понимаю и сейчас.

Князь опрокинул в рот рюмку коньяку и произнес:

— Да и не нужно.

Через два дня после этого разговора Юрий Михайлович преобразился. Вместо цилиндра на нем оказалась фуражка блином, а вместо штатского платья — длиннополая шинель и какие-то слишком уж нарядные для такого страшного дела, как война, погоны вольноопределяющегося.

Потом сделали фотографию на память, всей семьей посидели за столом, мать Юрия Михайловича всплакнула — все как полагается, — и князь отправился на фронт защищать от басурманов родимое отечество.

В общем, я уже сказал, что все как у людей. В те дни многие жены провожали мужей на фронт, просили, чтобы муж берег себя и чтобы не забывал писать. Однако вот чего я не могу понять. Почему же Кира никак, то есть никоим образом, не выразила мне благодарность за письмо? Не бросилась на шею, не расцеловала, не расплакалась. На мой взгляд, это было бы вполне естественно. А впрочем, кто их разберет — этих представителей дворянской знати? Чопорные, скупые в выражении своих чувств, они слезинки не уронят на людях. Тем более в присутствии человека низшего сословия. Впрочем, откуда ей об этом знать?..

Если же, напротив, ее реакция на письмо была предельно искренней, это обстоятельство значительно увеличивало мои шансы… На что? В этом я и сам себе признаться не хотел. Попросту гнал, гнал от себя такие мысли…

— А вот интересно было бы узнать, чему нынче учат там, на женских курсах? — поинтересовался я, когда Кира вновь заговорила о жизни в Петербурге. — Кое-что слышал, однако с трудом представляю себе, что вы обучались там изящным рукоделиям либо выжиганию по дереву, а то и вовсе рисованию розанчиков и некоего подобия виньеток на фарфоре.

— Вы правы, — рассмеялась Кира. — Стоило ли уезжать из дома, чтобы посвятить себя занятиям совершенно бесполезным? Да-да, вы правы, на курсы меня привлекла возможность изучения новых языков. Немецкий я неплохо знала, поскольку моя мать, она из обрусевших немцев, в некоторых обстоятельствах не могла обойтись без объяснений на этом языке…

Я тут же представил себе, как строгая мамаша учит уму-разуму свое дитя, приучая к немецкому порядку, и мне стало очень жалко Киру. На мой взгляд, даже вульгарный русский мат для нашего слуха куда более приятен, нежели нравоучения на чужеземном языке. Впрочем, повторюсь, это не более чем личное мнение военврача, только что приехавшего с фронта.

— Знанием французского я обязана отцу и гувернантке, — продолжала Кира. — Этот язык давался мне на удивление легко. Вот английского я тогда не понимала, но так хотелось почитать в оригинале Шекспира или Байрона!

А я смотрел на нее и удивлялся. Мало того что из дворян, княгиня. Мало того что на редкость хороша собой. Но вот ведь выясняется, что еще и умница какая! Честно вам скажу, таких слов ни об одной из встреченных мне в жизни женщин я бы не сказал. Ни до, ни после нашего знакомства с Кирой.

Мы уже почти закончили прогулку. Я, как и в прошлый раз, собирался попрощаться, не провожая княгиню до порога дома. Так для нее было бы спокойнее, хотя оба мы казались тогда людьми без предрассудков. Но тут за моей спиной послышалось:

— О-ля-ля! Wie interessant du die Zeit durchführst, Meine nette Fürstin![1]

Кира остановилась, резко обернулась:

— Ах, милая тетушка! Опять ты пытаешься влезть не в свои дела, — и добавила еще что-то по-немецки.

— Ладно, ладно, Кирочка. Ты не сердись, я это не со зла. А кстати, могла бы и познакомить со своим новым кавалером.

— Ну вот опять! Послушайте, Маргарита Карловна, еще чуть-чуть, и я не на шутку рассержусь. Какая вам радость позорить меня перед Михаилом! — И, перейдя на ты, она добавила: — Тем более что все ты врешь…

— Ах, значит, прелестного офицерика зовут Мишель? — улыбнулась тетушка. — Да, да, хорош… Твой вкус тебе не изменяет, Кирочка. — Она рассматривала меня так, как выбирают пирожные в кондитерской Филиппова. — Ну, здравствуйте, Михаил. Я Кирина тетя, Маргарита Карловна. Но вот незадача, пока что не графиня, не княгиня и даже не княжна. — Тетя вдруг расхохоталась.

Слегка поклонившись, я представился, не зная, что еще добавить. Собственно говоря, доказывать то, что Кирина тетя не являлась титулованной особой, не было никакой нужды. Это было столь же излишне, сколь и очевидно. Передо мной стояла смуглая женщина с горбатым носом, несколько вертлявая, я бы так сказал. Из-под широкополой шляпки выбивались локоны чуть рыжеватых волос. Я было заподозрил, уж не крашеная ли? Да что гадать — наверняка! В одежде ее чувствовалось пристрастие к последним веяниям моды, возможно даже, намерение эпатировать публику своим нарядом. Скорее всего, привычным местом обитания тетки были литературные вечера со всякими там футуро… ну и прочими имажинистами. Я даже был готов поверить, что она в близком знакомстве с Давидом Бурлюком. Хотя его стихов я, понятное дело, не любил, но тут почему-то вспомнилось:

Каждый молод молод молодВ животе чертовский голодВсе что встретим на путиМожет в пищу нам идти…

Вот и я, судя по всему, воспринимался ею в кулинарном смысле исключительно.

И еще одно обстоятельство следует отметить. Один глаз у тетушки был зеленый, другой мне показался карим. И оба, что называется, косили кто куда! Я поначалу попытался проследить за ее зрачками, но тут же отказался от этого занятия, поскольку почувствовал, что вот еще чуть-чуть и сам… У меня даже заболела голова.

Сославшись на недомогание, я поспешил откланяться. А вслед мне раздались наверняка какие-то малоприятные слова… По счастью, немецкого я тогда не знал. Да что говорить, и теперь не знаю.

Несколько дней минули незаметно. Дольше я уже не мог затягивать отъезд. Мы договорились, что непременно позвоню, когда в следующий раз мне удастся вырваться в Москву. Кира призналась, что была бы очень рада, особенно если мы встретимся двадцатого декабря. Как я узнал потом, это был день ее рождения.

До сих пор не могу себе простить, что не решился тогда бросить все и не остался. Пусть бы меня считали дезертиром, пусть бы я прятался по подвалам, чердакам… Главное, чтобы была возможность видеть ее. Каждый день, каждый час и каждую минуту! Только ее одну и больше никаких Татьян и Маргарит!

Смутило то, что я боялся стать обузой. Бедный врач и привыкшая к роскоши княгиня — можно ли представить себе такой фантастический альянс? Впрочем, мы тогда ни о чем таком и не задумывались. Хотя, пожалуй, где-то в глубине моей души уже рождалась подобная мечта. Только бы стать прочно на ноги, добиться положения в обществе и славы. И вот тогда… Но о чем же думала она? Этого я до сих пор не знаю.

Так было в прошлом году. И вот я снова в поезде, трясусь в расхлябанном вагоне. В Москву! В Москву!

3

Была еще одна встреча с ненаглядной моей Кирой. Мы возвращались с Тасей из отпуска. Тася все уговаривала, чтобы поехать с вокзала на вокзал и не задерживаться ни на час в Первопрестольной. Только ведь ей переубедить меня еще не удавалось никогда. Снова едем к моим дядьям в Обухов, на Пречистенку.

Ну вот наконец знакомый переулок. Извозчик остановился на углу. Вместе с Тасей я поднимаюсь наверх, а самому не терпится бежать туда, в глубь переулка… А что, если будет снова знак судьбы? Вдруг снова она и я, одни на пустынном тротуаре? Но даже если нет, так хотя бы в окна загляну — может быть, почувствует, отодвинет занавеску, выглянет… Кира! Кира! Нет-нет, я не закричу. Даже камешек в окно не брошу… Так что же делать? Ах да! Нужен телефон.

Я в нетерпении, весь погружен в свои желания, в мечты, а Тася смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Кажется, вот-вот заплачет… Сейчас, сейчас, только дыхание переведу… Ты не мешай…

— Барышня! Тридцать два ноль семь… Да-да… Поскорей, пожалуйста… Да!.. Здравствуйте! Я Михаил, военный врач. Вы помните, вы не забыли меня, Кира?

В ответ слышу знакомый, бесконечно дорогой, но поразительно спокойный голос:

— Я? Как я могла забыть вас? Разве мы знакомы?

Такое впечатление, что это не она. То есть она, конечно, но совсем другая.

— Ну как же! Это было прошлой осенью… — пытаюсь напомнить ей, как все это началось. — Мы шли по скучному, кривому переулку. Я помню, что не было в том переулке ни души. Я пристально следил за вами, пока вы шли, и понял, что нет никого прекраснее на свете. И долго мучился, не зная, как заговорить. И боялся, что вот уйдете, а я никогда вас больше не увижу… Вы помните? Какое было счастье, когда все же решился подойти!

— О чем вы?

Вот те раз! Так Кира это или же не Кира?