Читаем без скачивания Искатель. 2009. Выпуск №06 - Андрей Пасхин

Между тем за пределами моего детского внимания события стремительно развивались и послужили причиной целой цепи трагических и загадочных происшествий. Все началось со встречи Татьяны со своим иногородним ухажером в ресторане «Арагви», где «воздыхатель» сделал ей предложение «руки и сердца» в обмен на жилплощадь с пропиской. В Москве в то время «осесть» было очень трудно, но Татьяна придумала план, как это сделать и одновременно улучшить свои жилищные условия. Ключевая роль здесь отводилась некоему Феклистову, старому знакомому матери Татьяны. Этот прожженный комбинатор заведовал местным райжилотделом и имел нужные связи в Моссовете. Именно Феклистов помог им с матерью получить комнату и прописаться в Москве. Сделал он это, разумеется, не за красивые глаза Веры Павловны. Кандидат в мужья полностью одобрил план и обещал выделить нужную сумму денег.

Вернувшись домой, Татьяна подпоила мать и решила порадовать ее поступившим предложением.

— Что, твоему хахалю уж невтерпеж стало? Московскую прописку ему подавай, да еще с жильем.

— Ты что, мать, его прописывать не хочешь? — озлобилась Татьяна.

— Успокойся, — миролюбиво успокоила та дочь, разливая по стаканам портвейн, — я для родной дочки на все пойду, да только не пропишут его в нашей комнате, народу больно много, а метров мало.

— А ты к своему Феклистову пойди.

— Все одно не пропишут, вот если бы у нас две комнаты было, тогда другое дело.

— А может, две и будет, — загадочно взглянула Татьяна на мать и отпила из стакана.

— Это каким же образом?

— Старуха-то наша совсем древняя, вот-вот копыта отбросит, комната и освободится, — прошептала Татьяна.

— Да ты что надумала? Она нас с тобой еще переживет, — испугалась мать.

— Ты не бойся. Твое дело провентилировать возможность. Встреться с Феклистовым, переговори. Дескать, так, мол, и так, у нас соседка еле жива от старости, на ладан дышит. Если случится что, можно ли так устроить, чтобы ее комната нам отошла. Ну и о Жорике вставь, дескать, сватается ко мне, а жить негде.

— Ой, доченька, чует мое сердце, что в темное дело меня впутать хочешь.

Однако уже на следующий день Вера Павловна была в кабинете Феклистова. Разговор состоялся долгий и трудный, но в конце концов тот обещал «по старой памяти» посодействовать за солидное, конечно, вознаграждение.

Как-то ночью я отправился в тапочках в туалет. Оставшись незамеченным, стал свидетелем разговора, который вели на кухне Татьяна с матерью.

— Коль дело на мази, надо действовать, а не ждать, когда старуха сама копыта отбросит, помочь ей, — свистящим шепотом говорила Татьяна.

— Убить, что ли, предлагаешь?

— Я говорю «помочь», а это не одно и то же. Я все продумала. Старухе за семьдесят, помрет, никто ее вскрывать не будет, я это точно знаю. Мало ли что в таком возрасте бывает — инфаркт, инсульт. А мы ей в еду крысиного яду подсыплем, и все. Никто никогда и не узнает, отчего окочурилась.

— А если она запах иль вкус почует?

— Он без вкуса и запаха, иначе бы крысы есть не стали. Надежный. Я уже купила, достаточно будет. Единственно, потом посуду надо будет вымыть, на всякий случай, но это не проблема.

— Ой, доченька, на что ты решилась! Как же ты подсыпать хочешь, если она жрет теперь у себя, а когда в уборную ходит, то даже дверь в комнату запирает. Не доверяет, зараза, может, чует что?

— Не боись, мамаша, я уже все разведала. Днем, с двенадцати до часу, она всегда спит как убитая. Несколько раз заглядывала в это время, и сегодня тоже. Накроется пледом и храпит. Там кастрюля с супом, она его утром варила, и на завтра еще осталось. Давай завтра с утра позвони кому надо, прикинься, что заболела. и на работу идти не можешь, а днем мы все это и провернем. В это время в квартире никого быть не должно. Борька в школе, Ирка из комнаты не высовывается, а их родители на работе. Я на шухере постою, а ты к старухе.

— Ты что же меня на такое толкаешь? Сама придумала, а я делай?

— Если не хочешь, я сама сделаю, а ты хотя бы на атасе постой.

Дальше я не стал слушать, с замиранием сердца тихонько выскользнул из туалета и благополучно скрылся в своей комнате. Надо было все рассказать бабушке Насте. Однако заранее пугать ее я не хотел, а решил проследить за соседями в это время и потом уже сказать. Для этого завтра мне надо было сбежать после второго урока и постараться незаметно пробраться в свою комнату.

Однако на следующий день все получилось не так, как я наметил. Сразу после первого урока нам велели одеться в верхнюю одежду. На улице всех организованно посадили в автобус и повезли на экскурсию в Исторический музей смотреть, откуда пошла Русь. Я страшно нервничал, боясь опоздать к нужному часу. Но сбежать пока не было никакой возможности, и я не столько смотрел на экспонаты, сколько озирался по сторонам, надеясь улизнуть. Наконец такой случай представился, и я, предупредив приятеля, чтобы меня не искали, опрометью бросился в раздевалку, оделся и выбежал на улицу. Доехав троллейбусом и трамваем до своей улицы, я понесся к дому. В обычное время это расстояние в полкилометра кажется пустяковым, но я бежал из всех сил, весь мокрый от пота, задыхаясь, волоча тяжелый портфель. Вскоре у меня заболели ноги, стали будто свинцовые, икры свело судорогой. Каждый шаг давался с неимоверным трудом, а сердце страшно колотилось о ребра. Я уже не мог больше бежать. Остановился, чуть не падая на землю, и схватился за водосточную трубу. Слегка отдышавшись, мелкими пробежками опять устремился к дому. Вот наконец и он. Вбежав в подъезд, я подлетел к лифту, моля, чтобы он был на месте. Лифт стоял на первом этаже, и даже дверь его была открыта. Поднявшись на свой этаж, тихонько открыл входную дверь и прислушался. Никого.

Я стремглав проскочил отрезок коридора и скрылся за дверью бабы Насти. Она лежала на своем огромном диване, накрывшись пледом, и с улыбкой смотрела на меня. На столике перед ней стояли тарелка, кастрюля, лежали ложка и недоеденный кусок хлеба. Тарелка была почти пуста. Лишь на дне ее виднелись остатки супа. Я со стоном опустился на пол.

— Вы уже ели это?

— Разумеется, Боря, посмотри на часы, время обеда, — спокойно ответила она.

— Я не знаю, как вам сказать, — начал я, заикаясь, — но этот суп вам сегодня хотели отравить Танька с матерью. Я спешил предупредить, но, кажется, не успел. — И тут я разревелся.

— Успокойся и не плачь, вытри слезы, — она в упор, сурово посмотрела на меня. — Не время плакать. Ты становишься мужчиной. Ты сейчас не только свидетель мерзости некоторых людей, но скоро станешь и свидетелем правосудия, высшего правосудия. — Она поманила меня пальцем к себе и, погладив по голове, продолжала: — Не расстраивайся. Ты сделал все, что мог. Это главное. А о том, что ты хотел мне сказать, я знала. Завершается цикл Божий. Если бы я могла, то возопила бы, как Христос: «Боже, пронеси мимо меня чашу сию». Но я не могу. Чему суждено быть, то будет. — Она замолчала, погладила меня по голове, задумалась, затем решительно сказала: — То, что я тебе сейчас открою, никогда никому не рассказывай. Люди не должны это знать. Ты будешь исключением и убедишься в этом вскоре не только здесь, но и там, — она показала рукой вверх. — Дело в том, что я живу уже далеко не первую жизнь и, в отличие от других людей, знаю об этом. Здесь, на земле, я прохожу свой земной путь, а после смерти там, в эфире, у меня есть свое место и круг обязанностей. Сейчас я завершаю свое последнее воплощение. Когда-то много веков назад я, будучи еще молодой, совершила тяжкое преступление. На меня была наложена епитимья — тринадцать земных воплощений с насильственной смертью в конце жизни. Исполнена Божья воля, и я счастлива. Теперь я уйду к нему навеки. Ну, понял теперь, глупыш, что плакать не надо. Я скоро уйду в свет. Поэтому успокойся и никому ни о чем не говори. Это будет нашей тайной. А теперь иди, мне надо отдохнуть и собраться с силами перед смертью. Я умру ровно в двенадцать часов ночи. Передай, кто хочет проститься со мной, пусть придут за пятнадцать минут до полуночи.