Читаем без скачивания Письмо Т. В. Черниговской, или Чем жив социум - Иван Андреянович Филатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как это ни странно, но мы принимаем функционирование этой способности как само собой разумеющееся, как данное нам от века благодеяние. Мы даже не задаемся вопросом, когда и каким образом эта способность была внедрена в наш мозг. Ведь когда-то – а когда именно? – мы, наверняка, этой способностью не обладали, и в какой-то «момент» она у нас вдруг появилась. Что это был за «момент», чем именно он определялся? Не говоря уже о том, что мы ничего толком не знаем о том, от чего зависит продуктивность нашего мышления и как именно протекает этот процесс на уровне функционирования нейронов нашего мозга.
И вообще встает вопрос, с чего начался человек разумный: с обретением способности рационально, логически, мыслить, или с добавлением к этой способности еще способности мыслить иррационально, то есть генерировать новые идеи в спонтанных актах инсайта, озарения, прозрения и т. д? Ясно одно: возникновение человеческой разумности связано с увеличением массы мозга и толщины неокортекса в последние несколько сотен тысячелетий под влиянием мутации, произошедшей в гене ARHGAP11B, ответственном за рост количества нейронных клеток уже в процессе эмбрионального развития плода (Science. V. 369, № 6503, 2020, P 546-550). Но не ясно, связано ли – а если связано, то каким образом – увеличение количества нейронов со спонтанностью генерирования новых идей?
Вот здесь мы плавно переходим от вопроса возникновения способности генерировать идеи к вопросу появления у человека потребности в речевом выражении того, что так внезапно – для нашей психики – являет себя из нашего бессознательного в наше же сознание в акте инсайта, озарения, прозрения.
4. Возможное влияние инсайтов (озарений, прозрений) на зарождение и развитие способности говорить
Дело в том, что мысль, только что явленная нашему сознанию, доступна исключительно нашему пониманию – никто другой не имеет к нему (к пониманию) доступа. Но наличие в нашей психике выше означенного «эскорта» интеллектуальных ощущений, – сопровождающих инсайтное явление нового смысла в наше сознание, – в буквальном смысле принуждает нас к тому, чтобы не только выразить этот, только нам принадлежащий и нами понимаемый смысл, но и поделиться этим, ошеломляющим нас новшеством со своим ближним окружением.
Именно в этой точке бифуркации, – точке проявления способности иррационально мыслить – как мне представляется, заложены истоки:
– и социализации человека в виде объединения людей, преимущественно, вокруг тех, кто был способен продуктивно мыслить;
– и появления и развития языка (вместе с сознанием и самосознанием), стремящегося, во что бы то ни стало выразить совершенно новый для нас самих смысл идеи, и тем самым поделиться им со своим близким окружением;
– и нашей (что совсем даже не исключено) способности к альтруизму;
– и бурного развития мало развитой способности логического мышления, обогащенной с некоторых пор даром дедукции, ранее нам не свойственным;
– и увеличения массы нашего мозга.
Так что именно эмоционально-интеллектуальные ощущения, как можно предположить, сыграли решающую роль – роль триггера – в запуске развития тех наших способностей, которые непосредственно содействовали социализации на уровне нашего разумного существования, в том числе и способности говорить.
И это, конечно же, помимо того, что в нашем объединении «повинно» наше стремление к коммуникации. Но как мы знаем, приматы прекрасно обходятся выражением своих эмоций без речевого общения – им достаточен язык жестов, телодвижений, гортанных звуков и т. д. И нет у них речи, скорее всего, только потому, что нет того, что им бы хотелось – настоятельно необходимо! – выразить. А именно, у них не было и нет способности генерировать идеи. Будь она у них, разумный примат (положим, шимпанзе) появился бы на много тысячелетий ранее человека разумного.
Так что вовсе не исключено, что в древности эмоции, в первую очередь, в виде вышеозначенных интеллектуальных ощущений, сыграли решающую роль в становления человека разумного и в его социализации. Это сейчас явление новой мысли в наше сознание кажется нам обыденным явлением. И мы достаточно редко обращаем внимания на уникальность и универсальность этого явления. Тем более что продуктивность нашего мышления мы ухитрились в немалой степени приписывать нашей развитой способности логического мышления. Поскольку логика всякий раз стремится нивелировать ступени нашего иррационального мышления – «шаги» последнего, зачастую, принимаются нами за шаги логического мышления и приписываются последнему.
Мы никак не можем смириться с тем, что самая продуктивная часть нашего мышления свершается не на подвластном нашей сознательной воле уровне логического мышления, а на спонтанном, от нас не зависящем, бессознательном (природном) уровне взаимодействия нейронов нашего мозга, на том уровне, к которому у нас нет сознательного доступа. Видать, наше самолюбие до сих пор шествует впереди нашей рассудочной деятельности.
Вот и получается: как можно предположить, наша речь возникла не столько как средство потребности в коммуникации, сколько как Необходимость выражения спонтанно приходящих в наше сознание смыслов идей (к чему, отчасти, склонялся Н. Хомски). Язык в виде речи стал наиболее доступным и наиболее эффективным способом и средством выражения эмоционально окрашенных (по своей Природе) идей-мыслей. Надо было – на начальных стадиях развития речи – всего лишь связать то, на что обращалось внимание, – положим, жестом руки, направлением взгляда и т. д., – с отдельно произносимыми на разные лады фонемами нашего голоса и их сочетаниями в определенной последовательности. Изобретатель языка был не менее гениален, чем Ньютон или Эйнштейн.
И если бы мы напрямую задались вопросом, почему возникновение у человека способности генерировать идеи должно было непременным образом сопровождаться возникновением способности к речи, то в первую очередь следовало бы ответить: да только потому, что явление смысла новой идеи в наше сознание было бы бессмысленным – и напрасным! – актом нашего мышления, если бы у нас не было какого-либо достаточно верного (и быстрого) средства выражения этого смысла. И, как оказалось, самым подходящим средством стала речь. Ее-то как раз и следовало развивать. То есть вполне вероятно, что возникновение и развитие языка шло рука об руку с возникновением и развитием способности генерировать идеи.
Именно с этих «моментов», как можно предположить, начиналось «бракосочетание» языка (говорения) со смыслом того, что настоятельно требовало своего выражения. (Не забудем и об эмоциональном характере
