Читаем без скачивания Бобовый король - Владимир Николаевич Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Щелкают фотоаппараты. Мы нигде не видели такой массы репортеров, даже в столице. Объективы направлены главным образом на меня.
Вероятно, я должен улыбаться.
Мы входим в зал — по-церковному высокий, с фигурой святого патрона города. У патрона белое гипсовое лицо, черная борода и золотой нимб.
Эх, жаль, что не в клубе!.. Там было бы не так официально. Расселись бы за столики — по два, по четыре человека, — и ораторы держали бы речи, облокотившись о стойку бара.
Здесь, в зале, большой полукруглый стол. Слева от меня поместился молодой человек с камерой, справа — другой репортер с блокнотом. От газетчиков нет спасения. Им стоило большого труда сидеть тихо, пока раздавались приветствия. Зато потом началось...
— Где вы воевали?
— Кем вы были — офицером или солдатом?
— Как вы очутились у нас, среди партизан?
Словом — подавай биографию с начала. Почти с начала... Ведь я ушел в ополчение с первого курса. Месяца не провоевал, как попал в окружение, раненный в ногу, оказался в плену. Первый концлагерь, — поляна в лесу, обнесенная колючей проволокой. Ни бараков, ни даже простых навесов — ничего! Бежать? Было такое намерение. Но нога еще не зажила вполне и хромота не прошла, когда нас, молодежь, погрузили в вагоны и отправили в Германию. Помнится, я утешал себя, мечтал дорогой, как мы там, на заводе, вместе с немецкими пролетариями поднимем восстание против Гитлера...
Полгода — батраком на ферме, полтора года — грузчиком в Кельне. Потом перегнали дальше на запад — за рубеж Германии, на шахты...
— Каковы ваши впечатления от нашей страны, мсье Максимов?
— Мне очень интересно, благодарю вас,
Что еще я могу сказать? Впечатления разные. Вот вчера, например... «Доктор Аппельс, врач-терапевт» — стояло на эмалированной табличке у подъезда виллы, белой, богатой, с подстриженными шариками деревцами.
Серж Лакретель, ехавший с нами, сказал мне, что это несомненно тот самый доктор Аппельс, врач на шахте... Как мне хотелось позвонить, толкнуть калитку, пожать руку доктору!
...К врачу меня вел конвоир, но он остался в приемной, листал парижские журналы с голыми красотками. Правда, Аппельс был в кабинете не один, возле него постоянно вертелся санитар-немец. Но дверь из кабинета вела на рентген, и там мы с доктором один на один, в отрадной темноте... Напрягаясь от усилия, я выслушал, вдавил в память инструкцию. На будущей неделе, когда нас отвезут в город, в баню, туда же явится местный житель, принесет штатскую одежду. Он возьмет, свернет в узел мою арестантскую робу. Если меня все же задержат на улице, тогда, значит, мне страшно не везет...
Неделю спустя я проснулся не в бараке за колючей проволокой, а в сторожке лесника Фелисьена. Он держал меня несколько дней, очевидно проверял меня, прежде чем отправить на ферму мадам Мари...
Нет, я не нажал кнопку звонка, не вошел к доктору Аппельсу, к человеку, который вызволил меня с каторги. «Вряд ли стоит делать визит, — сказал Серж Лакретель, строгий, рассудительный ветеран. — Доктор Аппельс — вожак реакционеров, он болтает массу глупостей о Советском Союзе...» Я посмотрел на виллу, заросшую плющом, на деревья, обстриженные в форме пушечных ядер, на домик для птиц с филигранным балкончиком и отошел.
Нужно ли репортерам знать обо всем этом? Я и сейчас не силен в дипломатии. Пока я колебался, раздумывал, подоспели еще вопросы.
— Ваши товарищи считали вас погибшим. Как вы считаете, почему?
— Вообще пленных партизан нацисты расстреливали, — отвечаю я.
— Говорят, вас кто-то опознал.
— Не имею понятия.
— Почему вы не писали вашим друзьям?
Один из журналистов, пухленький господин весьма благополучного вида, оживляется — ему, наверно, надо, чтобы я так или иначе сослался на железный занавес.
— Я писал. Два письма пришли обратно... После войны ведь адреса у многих переменились.
Это не вся правда. Но объяснение принято, хотя толстяк прячет усмешку. До второй причины им нет дела. Да и не поверили бы, пожалуй... На ферму я не писал, потому что не хотел мешать Анетте. Я был уверен, что мы никогда больше не увидимся. А сказать ей — не жди меня, забудь, твой Мишель женился... Нет, не мог я так... Юность умерла, и незачем об этом сообщать.
— Вы поедете в Тюреннский лес, к вашим товарищам по отряду?
— Да, надеюсь их повидать.
Молодой человек с упругими движениями гимнаста, красивый, подчеркнуто любезный, выспрашивает меня с особой настойчивостью. Назвав себя, свою газету, он прибавил, что она католическая, но независимая. С ним плоскогрудая девица в черном свитере. Она пришла, должно быть, просто так, поглазеть на меня.
— Вы, конечно, неверующий? — спросил журналист.
Это безапелляционное «конечно» меня почему-то кольнуло.
— Да, — ответил я коротко.
— Следовательно, вы полагаете, что вас выручил случай.
— По-моему, дело ясное, — сказал я. — Пуля случайно не задела сердце. Посудите сами, с какой стати Провидение стало бы заботиться обо мне — безбожнике.
— Между нами говоря, я согласен с вами, — сказал репортер, а девица развеселилась и зазвенела бахромчатой медной подвеской, мерцавшей на свитере.
Часть газетчиков уже схлынула. Позади католика обнаружился господин, которого я до сих пор не замечал, хотя галстук его — слишком яркий для приема в ратуше — привлекал внимание. Возможно, господин подошел только сейчас. Тоже от газеты?
Сперва он сидел и слушал. Католик спросил меня, когда я угодил в плен последний раз и долго ли фашисты продержали нас, партизан, перед расстрелом. Я сказал, что всего четыре дня. Шло наступление союзников, нас нужно было поскорее использовать на оборонных работах и прикончить.
— Позвольте... — произнес тот, в красно-черном галстуке.
Девица оглянулась на него.
— Извините, мадемуазель, — сказал он ей. — Вы где именно работали, мсье Максимов?
Манеры у него отменно вежливые, не в тон галстуку. Даже приторно вежливы.
— Недалеко от Виллеруа, — сказал я.
— Да, да, представляю себе... Немцы строили там свою линию Германа.
Он еще несколько раз мягко, но настойчиво вмешивался в беседу. Его интересовали всякие подробности — например, днем мы копали траншеи или ночью.
Наконец, ему понадобилось выяснить, куда меня отвезли американские танкисты, в какой именно лагерный госпиталь. Затем он встал, поблагодарил меня и вышел.
— Ваш коллега? — спросил я католика.
— Н-нет... Адвокат один... Правда, он сотрудничает в некоторых изданиях.
