Читаем без скачивания Бобовый король - Владимир Николаевич Дружинин

Девица при этих словах поморщилась.

Мне он тоже не понравился. Для меня человек с первого взгляда близок или чужд, и я доверяю первому впечатлению. Оно редко обманывало. С чем его сравнить? Бывало, в детстве я выбегал на бережок к нашей деревенской речке. Быстрая, чистая насквозь, она текла среди камней, горячих от солнца, вся настоянная на ивняке, полоскавшем в ней свои остролистые ветки. Как дохнет от нее ясной, привольной свежестью! Так же резко ощущаю я человека. С одним дышится легко, как над водой, на весеннем ветерке, с другим душно, хочется расстегнуть воротник. Вот и адвокат этот... Нет, не только нарочитость в манерах, но и дотошность отталкивала меня. Он и любопытен был ко мне, и в то же время как-то неприятно, холодно безразличен ко мне, к моей судьбе...

В гостинице Полетта сказал мне:

— Вас спрашивали. Толстый господин, по-моему иностранец.

— Он хотел меня видеть?

— Нет, — она засмеялась, — совсем не хотел почему-то... Ему надо было знать, куда вы поедете завтра, послезавтра, где вы бываете... Не вся ваша группа, а именно вы, вы, мсье...

— Значит, ты жив? — раздалось в телефонной трубке. — Черт побери, вот здорово! Наш Мишель!

— Он самый, — сказал я.

Голос взрослого мужчины. Мембрана прогибается и хрустит под тяжестью этого сильного, гулкого баритона. Однако какие-то прежние нотки остались. Недаром передо мной сразу же блеснула улыбка Этьена, двадцатисемилетнего сорвиголовы.

— Ай да Бобовый король! Какую штуку выкинул! Его похоронили, а он живой. Когда увидимся?

— Я как раз собираюсь в ваши края.

— Отлично! За тобой приедет Андрэ. Мой сын. Помнишь его? Сидел на коленях у бабушки и требовал вина.

— Помню.

— Орал как бешеный. Давай, и баста! Он и сейчас озорник, — добавил Этьен другим, менее веселым тоном. — Андрэ к полудню доберется до тебя.

— Так скоро?

— Вот увидишь. Ты не давай ему безобразничать за рулем, хорошо?

Он примчался еще раньше полудня. Я сидел в вестибюле и листал рекламный журнал для туристов. Отели, пейзажи, отели, пейзажи, всюду отличные шоссе, бензоколонки... Местность, где мы, бывало, принимали парашюты с оружием, где погибли наши товарищи, отбиваясь от гитлеровцев, — сейчас она всего-навсего пейзаж для приезжих, вид из окна, который предоставляется в гостинице за доплату.

Размашистый, большерукий верзила оторвал меня от размышлений.

— Вы готовы, мсье?

Я попрощался с нашими, и доцент Карсавич, сдавив мне руку, сказал «будьте осторожны» — так, как говорят детям, собирающимся перейти улицу.

Андрэ берет мой чемодан, и я выхожу из гостиницы, провожаемый чуть ли не всеми служащими «Золотой подковы» — сицилийцем Ринальдо, Полеттой, ее дядей — портье.

Сын Этьена превысил скорость, как только взял старт. На улицах он еще сдерживал себя, а за городом мы понеслись пулей. Я пытался узнать места. Деревья по обочинам дороги выросли, раскудрявились, за ними смутно мелькали ленты жнивья, колокольни, красные и серые крыши ферм. Впереди, на перекрестке, возникла желтая точка, увеличилась, стала автомашиной технической помощи и исчезла.

Где-то здесь, невдалеке, мы ехали с Этьеном на грузовичке, везли оружие. Мотор был при последнем издыхании. Что ожидало нас на перекрестке? Того гляди застава гитлеровцев.

Для Андрэ это, вероятно, древняя история: Ведь вот рядом с ним сидит Бобовый король, а ему все равно!

— Мсье! — говорит Андрэ. — Папаша вам про меня ничего не говорил?

— Он сказал, что вы большой проказник.

— Ха!..

Андрэ выпускает баранку и закуривает сигарету. Минуту-две малолитражный «фиат» катится сам по себе. Достаточно небольшой неровности на шоссе — и нас ничто не спасет. Дежурная машина технической помощи не сможет принести нам никакой пользы.

Я не осознал опасность, так как я вдруг увидел Этьена. Меня рывком отбросило в прошлое. Но Андрэ уже курит, держит баранку, отцовская улыбка слетела с его губ.

Руки Андрэ словно переросли его самого. В них есть что-то наивное, они как будто на ощупь хотят постигнуть жизнь и смерть.

Что он, решил испытать мои нервы?

Я должен был пожурить его за сумасбродство, но мне не захотелось повторять то, что обычно произносит в таких случаях поколение старших. За это я получил награду — Андрэ сделался разговорчивее.

— Мы, бывало, набъемся в машину... Кто первый схватит руль, тот проиграл. Игра на выдержку...

— Ради чего?

— Тренировка воли, мсье.

— Прелестно... Но с какой целью?

Он не ответил, только повел плечом. Ясно! Вам, старшим, мол, все равно не понять. Помолчав, он сказал:

— Вам было проще, мсье... В наше время важно вовремя плюнуть.

Я не понял.

— Я бросил университет, — сказал он веско, явно рассчитывая потрясти меня.

Он проучился два года. Он уразумел самое главное — человек должен быть независим. Нет, не из лекций, конечно. Профессора — те готовят человека для службы. А в студенческом клубе, на дискуссиях, брал слово бродяга, обыкновенный бродяга, ночевавший под мостом. В пальто, продранном на локтях, подпоясанном веревкой. Зато абсолютно свободный...

— Ты не жалеешь?

— Нисколько! — он мотнул головой с вызовом.

— А отец доволен?

Он опять умолк.

Мы катим в гору. Лес, синевший кое-где полосками на горизонте, там нависший бровью над виноградником, тут черневший островком на равнине, выбритой вокруг косилками, жнейками, теперь как бы ринулся с высот в атаку. Лес берет в кольцо населенные пункты. Виноградники кончились, появились сосенки на песчаных косогорах, и все вокруг стало еще более знакомым.

Она должна быть вон там, впереди, в седловине между холмами, — просека, куда спускались парашюты с оружием. А поближе сюда, слева, торчат из леса скалы Чертовой западни. Мы с Этьеном разжигали костер, сигнальный костер, означавший — «друзья, посылки прибыли, идите на подмогу». И друзья, квартировавшие на фермах окрест, являлись к нам, чтобы перенести и как следует спрятать оружие в Чертовой западне, в курьезном природном лабиринте каменных зубьев, каменных башен и стен.

Еще час, не больше, — и ферма мадам Мари...

Я хотел этой встречи и боялся ее. Голос внутри предостерегал меня: не лучше ли сохранить в памяти прежнюю Анетту, прежнего Этьена — все, как было? Сохранить, как заповедник. Двадцать лет — долгий срок, очень долгий в наш век сверхзвуковых скоростей. Может, лучше ездить тут обыкновенным туристом, посещать музеи, разглядывать витрины, восхищаться рыцарскими замками, крепостями, которые давно отвоевали. Старинными домами, в которых так неудобно жить сегодня.

Странным образом прошлое не приблизилось, а отдалилось, когда