Читаем без скачивания Колиивщина - Иван Собченко

«Забыли внести», – подумал он. Поснимал кувшины, ногой толкнул дверь в сени. Мать сидела на скамье возле воткнутой в брусок лучины и что-то чинила. На полу, прикрытые дерюжкой, спали два маленьких брата Федора.

– Мамо, налейте поесть, – бросил с порога Федор.

Набрав в корец воды, умылся над ведром. Вытираясь обтрепанным на концах рушником, глянул в маленькое, без рамы окно: в хате, через дорогу, где были посиделки, уже зажгли свет.

– Ну, и борщ, – сказал Федор после нескольких ложек, – волны по нему так и ходят.

Мать вздохнула.

– Завтра снова к писарю думаешь идти? Праздник престольный, грех работать. В церковь сходил бы, уже и батюшка говорил, что это Федор храма Божьего чурается?

– Ладно, разбуди утром, к писарю все равно идти надо, я обещал завтра закончить работу, начатую раньше, а сейчас я на посиделки пойду, – бросил Федор и вышел из хаты.

– Куда же ты, не евши? – забеспокоилась мать, – хоть узвару выпей.

– Поставь в погреб, я утром выпью, – ответил Федор на ходу.

VI

На дворе разгулялся ветер. Он вырвал из старой, низко нависшей стрехи пучки почерневшей соломы и разбрасывал их по двору, по дороге, швырял за ворота и катил вдоль улицы.

В небольшой хате бабы Ониски, где нынче были посиделки, негде было повернуться. Играла гармонь, но никто не танцевал. В предпраздничный вечер по обычаю девчата с собой ничего для вязания не брали, они сбились в углу и о чем-то шептались между собой. Галя тоже была с ними. Когда Федор вошел в хату, одна из девушек ущипнула ее за руку. Галя встрепенулась, но, увидев Федора, опустила черные, цвета спелой смородины глаза. На ее нежных полных щеках разлился чуть заметный румянец. Сесть было негде. Федор пробрался к лежанке и там встал, опираясь рукой о стену. В хате, кроме своих, было несколько парубков с соседней улицы. Несмотря на уговоры и брань бабы Ониски, они бросали шелуху от семечек куда попало. Ловя девушек, забирались на настил с ногами, разваливали подушки. Наконец, закурили трубки, стали собираться.

– Что, хлопцы, споем на дорогу, – сказал один из парубков. – Чтобы светильник погас!

Они стали полукругом у стола, взялись под руки, другие начали петь:

Розпрягайте хлопци коней,Та й лягайте спочивать,А я пиду в сад зеленый,В сад крыныченьку копать.

Огненный язычок над светильником испуганно задрожал, метнулся в сторону, зашипел конопляный фитиль, но Галя, схватив с чьей-то головы шапку, успела прикрыть светильник.

– Отдай! – пытаясь обнять Галю, закричал парубок. – Хлопцы, заберем и ее вместе с шапкой.

Галя завизжала тонким голосом и, бросив шапку, метнулась на печь. Парни с соседней улицы со смехом и шутками, прихватив на дорогу из решета, стоящего на лежанке, по пригоршне семечек, двинулись к двери.

В хате стало просторнее. Федор сел за стол, где курносый, толстогубый Петро тасовал захватанные игральные карты. Федор тоже стал играть в карты. Ему в них не везло, уже трижды подряд ему пришлось сдавать. Он так увлекся игрой, что даже не заметил, как в хату вошли еще двое других парней. Оба они были одеты одинаково: кунтуши из красного сукна, синие шаровары, новые, будто инеем припорошенные смушковые шапки.

– Кто это? – шепотом спросил Федоров напарник.

Федор поднял голову.

– Тот, что ниже, писаря сын, а того, с маленькими усиками, впервые вижу. Видно, с писарчуком в городе учатся вместе.

Поскрипывая хромовыми сапогами, вновь прибывшие прошли к настилу, сели среди девчат. Некоторое время Федор не смотрел в сторону парней, а когда взглянул, то увидел, что Галя смущенно улыбаясь, уже сидела между ними. Писарчук шептал ей что-то на ухо – Федор видел, как вспыхнула Галя от тех слов – и, оставив ее с незнакомым с усиками, подошел к столу. Вынул из кармана колоду новых карт, лениво бросил их на стол.

– Сдай.

Парни некоторое время рассматривали диковинный рисунок на картах. Петр зачем-то даже понюхал их, а потом быстро стал тасовать.

– Кто это? – указал Федор глазами на парубка с усиками.

– Этот со мной! Одноклассник! Хочет наши медвинские обычаи посмотреть, – усмехнувшись, писарчук сменил тему: – Галя ему приглянулась.

Федор вздохнул, нахмурил густые брови.

– Ты бы посоветовал ему за кем-то другим поухаживать.

– Не тебя ли он должен спрашивать, за кем ему ухаживать?

– А может, и меня!

Федор сверху вниз взглянул на писарчука. Он был не только на голову выше его, но и раза в два шире в плечах. Все село знало о его богатырской силе, не одна девушка заглядывалась на его высокий стан, не одной снилось его красивое, смуглое лицо.

– Здесь наши парубацкие порядки! – громче сказал Федор.

– А мы заведем свои, – процедил сквозь зубы писарчук.

– Парни, чего вы шепчетесь, давайте играть в кольца, – вдруг подбежала к ним одна из девчат.

Федор бросил играть в карты, вылез из-за стола.

– Может, лучше во вдовца сыграем? – обратился к парням.

– А как же, давайте играть во вдовца. Садитесь по парам, – заговорили парни. – Кто же будет вдовцом?

Троим не хватало пары, и два парня, шутя, сели рядом, третий остался «вдовцом».

Федор снял широкий ремень, сложил его вдвое. Началась игра.

– Кого хочешь в жены? – спросил Федор белоголового круглолицего «вдовца».

– Ох, и нужна ж мне жена! Некому ни поесть приготовить, ни рубаху выстирать, – приняв жалостливый вид, запричитал парубок. – Мне бы такую жену, как Галя.

– Отдаешь? – спросил Федор парня, составлявшего пару Гале, который был другом писарчука.

– Нет, – ответил тот.

– Сколько? – повернулся Федор к белоголовому.

– Один горячий, – ответил белоголовый.

Федор снова обратился к прибывшему с писарчуком парню:

– Давай руку.

Ремень больно полоснул парню ладонь, и тот резко отдернул руку.

Не отдал парень Галю и во второй раз, хотя от трех горячих вся ладонь покраснела. В третий раз подставил уже левую руку.

– Отдашь? – еще раз переспросил Федор.

– Нет, – нетвердым голосом ответил парень. Его вытянутая вперед рука мелко дрожала.

Все затихли, выжидая, что будет. Ремень свистнул раз, второй.

– Он ребром бьет! – вдруг закричал писарчук и схватил рукой ремень. – Ему самому нужно десять горячих.

– Врешь! – выскочил парень, сидевший рядом с незнакомцем. – Не бил Федор ребром.

– Бил! Я сам видел! – продолжал писарчук.

– У нас тогда игры не получится, – Федор с ремнем направился к дверям. – Я ухожу.

– Мы тоже уходим, – девушки стали снимать с жерди свитки.

– Чего бежите, и без Федора играть можно, – сказал Петро.

Девушки снова повесили свои свитки на место. Сели играть, только ушла за Федором Галя. Однако игра без Федора и Гали не клеилась.

Парни собрались возле настила, где уселись девушки, поставили посередине решето с семечками.

VII

Федор и Галя медленно пошли в сторону пруда. Под ногами тихо шуршали сухие листья, иногда потрескивали ветки. Они долго шли по безлюдной улице. Наконец, хаты кончились: прошли еще немного, возле трех верб Галя остановилась. Недалеко плескалась о берег пруда освященная месяцем вода.

– Не надо дальше идти, – тихо промолвила Галя, – отец может увидеть, он часто выходит из хаты за мельницей посмотреть. – Галя говорила чуть слышно. – Ты не сердишься на меня за сегодняшнее? Я того парня совсем не знаю. Чудной он какой-то.

– За что же на тебя сердиться? – Федор легонько привлек Галю к своей широкой груди. – Хорошая моя!

– Не хорошая я, – Галя спрятала свою руку в рукав Федорова свитка. – Не нужно мне было вовсе возле того парня садиться.

– Нет, хорошая, – не слушая ее, шептал Федор. – Ясочка моя!

Галя склонила голову ему на плечо. Федор слегка коснулся губами ее холодной щеки. Она не отклонялась, а, крепко прижавшись к плечу, закрыла глаза, сама подставила полные, пьянящие губы для поцелуя. Потом спрятала голову у парня на груди, платок сполз на плечи и Федор гладил ее по голове, как маленькую. Вдруг Галя оторвала голову, поправила платок.

– Мне пора, уже поздно.

Федор хотел задержать ее, но Галя успела отбежать, погрозила ему пальцем и крикнула:

– Приходи завтра, мы раньше уйдем от бабы Ониски!

Федор возвращался домой по другой улице. В голове мысли одна другой лучше, одна другой светлее. Представлялось, как станет хозяином, построит новую хату и пошлет сватов к Гале. Нет, пошлет раньше, хату они потом поставят, с четырьмя окнами. А с молодой нарочно поедут мимо двора писаря, и не одними санями, а тремя, а то и четырьмя. Коней разных достанут, дуги обовьют лентами, а к кольцам – звоночки. На передние сядет он с Галей. Пускай видит писарчук, какую молодую, в цветочном на голове венке со свисающими разноцветными лентами, он, Федор, высватал, пусть кусает он от зависти губы.

VIII

Среди проблем (экономических, социальных), требовавших разрешения в Польше, был и так называемый диссидентский вопрос. Диссидентами назывались представители иных христианских конфессий (применительно к римокатолической Польше – греко-католиков и православных, вместе составляющих большинство диссидентов Польши и Великого княжества Литовского). К грекокатоликам и православным относились, главным образом, жители обширной территории Украины и Белоруссии, находившихся тогда под властью польских панов. По сравнению с римокатоликами их гражданские права были урезаны в Польше, которой принадлежали украинские земли, православные были вообще вне закона, а в Великом княжестве Литовском существовала всего лишь одна епархия. Правительство Екатерины II добивалось ликвидации такого положения. Сейм 1767-го года постановил, в основном, уравнять в правах римокатоликов и диссидентов. Несмотря на сохранение римокатолической религии, как единственной государственной религии и гарантирование римокатоликам, составлявшим меньшинство населения, для них отводилось 2/3 мест в посольской палате сейма и полного господства в сенате, в котором римокатолические епископы, в отличие от епископов других конфессий, заседали по должности, и признали православных диссидентов (ранее в самой Польше они вообще были вне закона государства и признавались только канонически правом грекокатолической церкви, которая официально называлась только униатской, чтобы оскорблять грекокатоликов, а в Литве дискриминировались не только римокатоликами, но и униатами). В условиях равенства римокатоликов и диссидентов право депутата сейма лишало римокатоликов-реакционеров возможности дискриминировать диссидентов. Это вызывало недовольство консервативных римокатолических кругов страны.