Читаем без скачивания Белый князь - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это был самый болезненный момент, последний, когда у подножия королевского катафалка начали разбивать и ломать хоругви сначала этого королевства, потом всех земель.
Приглушённый плач отозвался стоном и рёвом; треск ломаемых древков, ржание испуганных коней, крики толпы, песнь ксендзев – все это, вместе смешанное в один голос, дикий и страшный, пронимало самых крепких людей дрожью тревоги и каким-то безумием. Некоторые забывали, что были в костёле, сильно рыдая, поднимая кверху руки. Над ропотом и рыданием возносились сетования.
Король Людвик не мог уже дольше слушать выражения этой скорби – вместе с семьёй и двором он вышел из костёла, возвращаясь в замок.
На венграх и на них видны были обида и гнев от того, что такой скорбью хоронили прошлое, точно уже никакого будущего не было. И действительно, новый король мог подумать, что при величайшем усилии о своих двух королевствах, никогда этого королевства не получит так, как умерший, не заменит его…
Со стоном и плачем медленно выливался люд и все участники погребения на двор. Они стояли там у костёльных дверей, под стенами, на дороге, точно не в состоянии бросить этот гроб и расстаться с ним.
Отовсюду вокруг были слышны только похвалы умершему и суровая скорбь по нему. Старшие панские слуги рассыпались так, чувствуя себя ненужными, потому что король и старая Елизавета уже окружались новыми. Мало кто из Казимировских слуг должен был остаться при них.
Те, кто заранее предвидели смерть Казимира, сбежали в Буду, старой пани и сыну её принося лесть и покорно предлагая службу.
Что было лучшего, стояло на обочине, не думая о себе, более ловкие заранее занимали места. Из бывших любимцев и приятелей короля мало кто имел доступ в замок.
На скорбный хлеб самые достойные шли к королю и королеве, другие – в город, в котором в этот день были полны не только гостиницы, но и всевозможные углы. Ибо прибыли и великополяне в достаточном количестве, в надежде, что нового короля, словно на другую коронацию, заберут с собой в Гнезно, и куявы, серадзяне и русины, и немного мазуров.
Через час после окончания звона траурных колоколов в замке уже можно было увидеть только преимущественно венгров, снующих по дворам, на улицах разговаривал народ, рассказывая и вспоминая, что видел в этот день; в деревянной усадьбе пана Добеслава из Курозвек, воеводы Краковского, была большая толпа гостей.
Там, говорили друг другу люди, панская милость рассветала новой зарёй, а на такой свет люди всегда стремятся.
Это были старшие местные землевладельцы Рожицы, от которых Добеслав вёл свой род, и люди немалых имен; все-таки ни с Топорами и Старжами, ни с Леливами и Сренивятами идти наравне не могли, потому, может, живо занимались своими делами, чтобы взбираться в гору.
Но покойный король как милостивым паном был для всех, так слишком предприимчивых льстецов около себя не любил, не доверял им. Особенной его милостью Рожицы также не хвалились, хотя за службу их награждал, и старшего Добеслава поднял на первое воеводство.
Рыцарские были люди, особенно старый, который любил не только военное дело, рыцарские забавы, охоту и турниры, но и сам тот гордый, крикливый, панский, прекрасный обычай, который во время мира заменяет военный шум.
Пану воеводе было около шестидесяти лет, хоть их на нём видно не было, потому что подвижная жизнь, более долгая или более короткая, не даёт человеку одряхлеть и постареть.
Поэтому он держался молодо, невзирая на то, что имел двух взрослых сыновей; выступал нарядно и блестяще, а в доме – гостеприимно и щедро, и хотя был могущественный, всегда хотел стоять выше своего могущества.
Его также окружал панский двор, его конюшни и возницы славились, он носил самые дорогие доспехи, одевался в бархат и любил порисоваться перед людьми.
Сын Кжеслав был полной копией отца, и хотя красивое лицо было моложе, обычаем, речью, голосом точь-в-точь был на него похож. Оба понимали друг друга и угадывали очень хорошо.
Второй сын, Завиша, хотя равно горячей крови и по характеру им подобный, лучше бы подошёл к коню и мечу, чем к алтарю и сутане, по отцовской воле должен был идти в духовное сословие, призвания к нему не имея. Отец не спрашивал об этом, ему был нужен ксендз в семье, потому что заранее назначил ему в костёле высокий сан. Поэтому он отправил Завишу в Италию, велел ему учиться и дал его постричь; а когда вернулся на родину, быстро сумел его втиснуть на двор и в капитул.
Быстрого ума, ловкий, хитрый молодой священник счастливо прокладывал себе дорогу, хоть жил не как священник.
Его привлекало то же самое, что отца и брата: панская свобода, пиры, кони, охота, песни, весёлое общество и ухаживание за женщинами.
Немного обуздывая себя, чтобы не дать себе испортиться, когда вырывался в деревню, отпуская поводья, Завиша на людские языки вовсе не обращал внимания.
С ним было много людей, потому что знаний ему было хоть отбавляй, хорошо писал, умел привлекать людей и, когда было нужно, подстраивался под них.
Сразу после смерти Казимира, когда ксендз Сухивилк с епископом Флорианом ехали в Буду, присоединился к ним Завиша, чтобы пораньше попасть на двор.
Старую королеву Елизавету он знал раньше и льстил себе, что был у неё в милости. Уже немолодая пани Безрука любила весело развлекаться и окружать себя молодежью обоих полов.
Не было у неё дня без музыки, песен, плясок и забавных бесед. Рекомендовалась к ней молодежь, как могла, а она потом ею заправляла, когда та заслуживала милости.
Но в то же время немолодая пани начинала быть набожной, и с утра благодарила Бога, а вечером людей.
Молодой ксендз, который и молитвы мог с ней читать, и умные беседы с остроумием вёл, и льстил старушке, превознося её до небес, и даже прославляя красоту, добился расположения королевы.
Она помнила о том, и когда он приехал в Буду с новостью о смерти её брата, ему легко было покорным словечком добиться от старушки канцелярии.
Тогда уже было понятно, что Людвик, сам относящийся к Польше враждебно, не желая в ней жить и не в состоянии, отдаст бразды правления матери. Из канцелярии королевы была простая дорога к митре.
Завиша уцепился за платье Елизаветы и стал её слугой. Отец и брат аплодировали. Через Завишу они попали к старой матери, а через неё к молодому
