Читаем без скачивания Новая встреча. Неизданные беседы - Хорхе Борхес

Но слепота оказалась счастливой помощницей вашей памяти и воображению.

Если это даже не так, я во всяком случае склонен так думать. Я склонен думать, что слепота, как и все, что есть на свете, — дар. Конечно же, любое несчастье — дар, ведь благодаря несчастьям родилась трагедия, родилась, вероятно, и… почти вся поэзия. В данном случае счастье навряд ли является благом; счастье замкнуто само в себе, несчастье — нет. Это должен понимать любой человек искусства — допустим, был бы я музыкантом или художником, как моя сестра[9]. Но я — писатель, я должен превращать случившееся в нечто иное. Конечно, в моем случае я ограничен словом, а кроме того, я знаю: моя судьба — писать на испанском языке. Я должен стараться сделать все возможное внутри этого языка, внутри его традиции, так как всякий язык — это традиция. Сегодня утром я написал стихотворение, одна из его тем такова: языки не эквивалентны друг другу, каждый язык — иной способ ощущать мир. В настоящее время я пытаюсь выучить японский язык, и трудность не в том, чтобы запомнить слова, она в том, что мир японцев очень далек от меня, хотя я его и люблю; да, я прожил в Японии около пяти недель — самых счастливых в моей жизни, каждый день был подарком, я побывал в семи городах, японцы обращались с нами чрезвычайно вежливо; с Марией Кодамой[10] мы побывали в храмах, садах, святилищах, на берегах рек.

Не хотите ли хоть коротко вспомнить об этой поездке?

Я разговаривал с буддистскими и синтоистскими монахами, раньше я и помыслить не мог, что подобное возможно, и тем не менее я разговаривал с ними. Мне это казалось нереальным.

Воображение и реальность были поставлены лицом друг к другу?

Да, я думал, что мне, в моем-то возрасте, ничего нового испытать уже не доведется, что я уже пережил все, что только возможно, и мне теперь остается лишь повторение прожитого. И вдруг — неожиданный подарок: приглашение в Японию. Меня пригласили провести в Японии четыре недели. Эти четыре недели оказались пятью. Никто меня не торопил, каждый день был для меня новым сюрпризом, таким сюрпризом мог стать буддистский храм или сад; маленькие сады в Японии созданы не для того, чтобы гулять в них, а для того, чтобы созерцать их, камни и вода значат в них более, чем растительность. И кроме того, я получил возможность беседовать с писателями и монахами — буддистскими и синтоистскими.

То есть в течение довольно долгого времени вы смогли жить в согласии со своим воображением?

Да.

Но здесь, в Буэнос-Айресе, я хочу упомянуть, Борхес, о вашем уникальном и неистощимом даре выдумывать. Здесь уже привыкли слышать о способности Борхеса хитроумно строить сюжеты…

Нет, нет, я не хитроумен, во всяком случае, я не стремлюсь быть таковым…

Я говорю о хитроумии литературном…

Нет, нет, когда я веду беседу, я просто размышляю вслух, и я отнюдь не стремлюсь выглядеть хитроумным. Подобная игра слов вызывает во мне только досаду…[11]

Но когда хитроумная изобретательность касается юмора, политики…

Ну, это другое дело…

Касается общества, литературы; речь идет о хитроумном, изобретательном видении мира.

Может быть. Но в моем случае…

Хитроумие, ум, дух, гений — немного да похожи.

…Вероятно, но слово гений звучит амбициозно. А слово хитроумие — тщеславно, разве нет? Я бы не хотел быть хитроумным…

Предполагать быть хитроумным? Но им можно быть и не предполагая.

Будем играть словами? Вы к этому подводите? Но я больше люблю играть хитросплетениями сюжета, чем словами; лично я игру слов презираю. Хотя мне нравятся рифмы, а ведь они, строго говоря, игра слов. (Смеется.)

Разумеется.

Но это игра с поэтическими возможностями слова. Принято думать, что рифмы всегда одни и те же, а человек должен искать, как бы там ни было, иные ассоциации, хотя мы и знаем, что после слова «день» должно стоять «тень», так ведь?

Конечно, но, Борхес, сейчас мы должны попрощаться со слушателями…

Да? Черт возьми, как жаль!..

Мы встретимся с ними в ближайшую пятницу…

Но ведь мы беседовали не более трех минут…

Да, да, кажется, что не прошло и трех минут. Но вместе с тем время эфира вышло…

Ну что же, большое спасибо.

Спасибо вам, Борхес.

Нет, вам спасибо.

2. «Книга Небес и Ада». Стивенсон, Беньян

Освальдо Феррари: В «Книге Небес и Ада»[12], которую вы, Борхес, составили вместе с Биой Касаресом, есть отрывок из Стивенсона, он называется «Опровержение неба».

Хорхе Луис Борхес: Да.

Он начинается словами: «Не счастья, вечного или временного, ищет человеческий род…»[13].

Ну что же, Бернард Шоу в комедии «Майор Барбара» говорит нечто подобное: «Я отказываюсь от подкупа блаженством на небесах»[14]. Та же самая мысль, разве не так?

Разумеется, похоже.

Но ведь это может также означать и нечто иное; может означать, что счастья недостаточно, что необходимо… усилие. У Теннисона есть стихотворение, в котором он говорит о душе, говорит, что она не желает вкушать отдых среди златых небес, но желает «the work of going on and not to die» («продолжать работу и не умирать»). Он хочет сказать, что душа жаждет активности в самой себе, она хочет, чтобы ей позволили работать и не умирать, я правильно истолковываю?

Способ быть вечной.

Но быть вечной не в праздности, а прилагая усилия, работая.

Далее Стивенсон говорит: «Я не стану кричать об этом, ибо человеку нравится верить, будто он любит то самое счастье, которое постоянно отвергает, мимо которого проходит; и вера в какое-то посмертное счастье подходит ему как нельзя лучше. Он не обязательно должен остановиться и испытать это счастье; он, может быть, увлечен каким-то грубым, жестоким предприятием, к которому лежит его сердце; и все же тешить себя сказочкой о вечном чаепитии, ублажать себя мыслью, будто в нем, кроме известной его природы, есть что-то еще; и друзья его снова с ним встретятся, плоские, бесполые, но такие любимые…».

(Смеется.) Да, я припоминаю эти последние слова. Полагаю, что нам предстоит весьма долгий, без споров, разговор по поводу общества, о котором писал Стивенсон — да? — как о некой гармонии; у этого общества нет границ. Стивенсон знал, что он не будет очарован, но сама надежда могла принести ему удовлетворение; надежда, но не единение с ней или исполнение желания; тут важно желание само по себе. А название — «Опровержение неба» — оно, без сомнения, придумано Биой Касаресом, ведь мы должны были хоть как-то озаглавить этот отрывок из большого эссе.

Он из писем Стивенсона.

А, да, да.

Последняя фраза в отрывке чрезвычайно интересна; она заканчивается словами: «…Как будто любовь не живет лишь в недостатках любимого человека».

Да, это из его писем. Из писем тысяча восемьсот восемьдесят шестого года.

Мы знаем, что долгое время вы, Борхес, всячески способствовали распространению писем Стивенсона в Буэнос-Айресе.

…Кажется, я уже рассказывал об одном из самых приятных в своей жизни воспоминаний; это случилось недавно, на улице ко мне подошел какой-то юноша и сказал: «Позвольте мне поблагодарить вас, Борхес». «За что?» — спросил я, и он ответил: «Вам я обязан своим знакомством с Робертом Льюисом Стивенсоном». И я подумал: ну что же, в таком случае я могу чувствовать себя удовлетворенным. Я не знаю, как зовут юношу, я ничего не знаю о нем; но все и так было сказано, и ни к чему было называть имя.

Было достаточно уже сказанных слов.

Было достаточно уже сказанных слов, было достаточно упомянуть имя Стивенсона, и все; ведь если бы юноша сказал мне: вам я обязан знакомством с Мильтоном или Шекспиром, — фраза бы утратила свою действенную силу, верно? А в данном случае важно, что он сказал о столь любимом мною писателе — о Стивенсоне.

Вы говорили мне однажды, что Стивенсон до сих пор не оценен в полной мере читателями мира, включая аргентинцев, поскольку считается, что он писал для детей; подобное происходит и с другими писателями.

Да, писать для детей — это большое испытание для писателя, ведь в таком случае все начинают думать: все, что он написал, он написал для детей. Так случилось, например, и с Киплингом, его все знают как автора «Just so stories» («Сказок просто так») и «Книги джунглей», а это несправедливо. Подобное произошло и с Льюисом Кэрроллом, его «Алису в Стране чудес» принято считать написанной для детей. Да, конечно, для детей, но и для взрослых тоже; об этом все забывают и упорно говорят об этой книге как о детской.