Читаем без скачивания Драматицко позорище - Роман Воликов

– Вы не пробовали сменить фамилию? – участливо поинтересовался Артур.

– Я её сменил, – сказал Штульберг. – Вот паспорт – Негривода Кузьма Степанович. Смотрите.

Аглая взяла паспорт и прочла: – Штульберг Аполлон Меирович.

– Вот так постоянно, – сказал Штульберг. – Когда я смотрю в паспорт, написано – Негривода. Когда кто-нибудь другой, нате вам, с кисточкой, Аполлон Штульберг.

– Вы, случайно, не гей? – спросила Алла.

– Я – кобель! – гордо возвестил Штульберг.

– А если и гей, я потерплю, – вздохнула Алла. – Я так устала от этой нищеты, неопределённости, пустоты.

– Не, не, не! – крикнул Васёк. – Театра хочу, а не блядства.

– Да угомонись ты! – я с силой треснул его по плечу. – Придурок недоделанный!

Всё творившееся у меня на глазах лучше всего было охарактеризовать коротким непристойным словцом: «Это пиздец!» Я нисколько не сомневался, что оказался жертвой наркотического дурмана, только не понимал, как им это удалось. Ноги мои сделались как ватные, подняться и уйти не было ни сил, ни, как ни парадоксально прозвучит, желания.

– Любезны друзи! – несравненная Гюльчетай села к Артуру на колени и подбросила сигару в небо. Сигара обратно не вернулась. – Я вряд ли смогу вас удивить, но что есть имя как не знак. А всякий знак выражает вещь. Вещь есть скрытое свойство знака. Произнести имя значит осудить и низвернуть его воздействию силы. Да, имена или благодетельны или зловредны. Всё зависит от букв, их составляющих, и чисел, соответствующим этим буквам. Но что тогда карма – неизбежное страдание или предупреждение?

Гюльчетай встала и широко раскинула руки.

– Вот я сейчас Тау. Две горизонтальные линии – мои руки – означают мужское и женское начало. Как гроздья, они свисают, но с чего?

Сари слетело с Гюльчетай, к моему изумлению, тела у неё не было, только голова и руки.

– Что ты видишь в пустоте? – Гюльчетай пристально посмотрела мне в глаза.

– Мяу! Мяу! Мяу! – недовольно промурлыкал Васёк. – Я так надеялся увидеть достойные сиськи. На фиг Брахмапутру!

Глумницы Алла и Аглая подскочили к Ваську и ловко схватили его за уши.

– Я тебя предупреждал на прошлом спектакле?! – негромко произнёс Артур.

– Предупреждал, – ухмыляясь, подтвердил Васёк.

– И таки что? – спросил Штульберг.

– Нам, матерьялистам, фильдеперсово! – заносчиво ответил Васёк. – Легче вырвать перо из жопы полярной совы, чем заставить меня замолчать. Нирвана не за горами, быдлота!

– Как хочешь! – Артур сделал знак глумницам, те резко дернули Васька за уши, голова его раскололась как орех на две половины, и бурный поток крови хлынул прямо на меня.

Я заорал, вскочил, ударился лбом о фонарный столб и грохнулся оземь. Затуманенным взором я рассмотрел метрах в пятнадцати подъезд гостиницы, где остановился. Было темно. Вокруг меня никого не было. Потирая шишку, я тихонько прокрался в номер, включил свет, подошёл к зеркалу и обомлел. Моё лицо, рубашка и джинсы были испачканы кровью. Чужой кровью.

«Значит, не пригрезилось, – вяло подумал я. – Ну, я и попал!»

Я снял рубашку и дотошно изучил пятна. Я, конечно, не криминалист, но в том, что это именно кровь, не было никаких сомнений. Почти как робот я затолкал вещи в полиэтиленовый пакет и пошёл под душ.

Потом я лежал в кровати и, наплевав на правила, курил.

Хорошо, предположим, это всё действительно было на самом деле. Я приехал в командировку, от нечего делать отправился на спектакль в местный театр, где во время представления изуверским способом убили человека. Предположим, я сейчас, посреди ночи, явлюсь в ментовку и сделаю соответствующее заявление. По горячим, так сказать, следам. Правда, возникает, как минимум, один неприятный вопрос. Каким образом в мгновенье ока я переместился с улицы Наримановской, дом 11 к подъезду гостиницы, то есть километров на шесть. Хорошо, спросят меня, как убили этого человека? Очень просто, скажу я, даже элементарно, две актрисы, которых почему-то называли глумницами, потянули разбушевавшегося зрителя за уши и разорвали ему голову. В самом деле, скажут менты, как просто, но мы, признаться, с таким способом раньше не сталкивались. Там вообще было много всякой мистики, расскажу я, но, видимо, уже санитарам, поскольку из отделения меня незамедлительно этапируют в психбольницу.

Я поднялся с кровати и достал рубашку из пакета. Ткань впитала кровь, сделав пятна тёмно-бурыми. А ведь какая хорошая жизнь была. Работаю в Москве, в серьёзной организации, квартира собственная, пусть и однокомнатная, но своя, без всякой там ипотеки, у девушек популярностью пользуюсь. Как же всё это глупо.

В командировки я всегда беру с собой снотворное «феназепам», я плохо сплю в чужих кроватях. «Как удачно!» – подумал я, выпил две таблетки и заснул дурным беспокойным сном.

Утром меня разбудил Машкин звонок. Машка – моя подружка, немного моложе меня, учится на последнем курсе в Бауманском университете.

– Ты где? – спросила Машка. – В Москве?

– Нет. В командировке. Директор холдинга приехал. Задерживаюсь до понедельника.

– Жалко, – сказала Машка. – Мы же на выходные в Коломенское собирались. Погода такая чудесная стоит.

– Да я и сам не рад в этой дыре торчать, – сказал я. – Но против воли начальства не попрёшь, сама понимаешь.

– Понимаешь, – согласилась Машка. – Ладно, не скучай.

С Машкой у нас как-то сразу установились лёгкие отношения. Спим, разумеется, вместе, но живём по отдельности, я у себя, она – у родителей. Сцен ревности из-за этого не устраиваем, вообще, стараемся проблемами не грузить. Как говорится, секс без обязательств. Наверное, Машке хотелось бы чего-нибудь более серьёзного, но она хоть и девушка учёная, никогда не мог выговорить название её специальности, нечто, связанное с на-на технологиями, но ненавязчивая. «Да и проблем до нынешней ночи у тебя, как я сейчас понимаю, никаких и не было», – грустно подумал я.

Я достал из пакета рубашку и джинсы. Пятна не испарились, зато испарилась моя последняя надежда на возврат в нормальную жизнь.

«Речь, во всяком случае, связная, – констатировал я. – И мысли тоже. Значит, я не сошёл с ума. Это радует». Первым делом уничтожить улики. Если возьмут за жопу, пойду в отказуху: не видел, не слышал, не участвовал, требую адвоката. Городишко-то крохотный, подумал я, подходя к стойке портье, если ночью действительно произошло убийство, сорока уже должна была по всем углам разнести.

– Как спали? – приветливо поинтересовалась всё та же тётушка.

– Спасибо, я хорошо сплю.

– Это такое замечательное свойство молодости, – сказала тётушка. – Ни тебе давления, ни тебе мигрени.

– Подскажите, пожалуйста, как мне доехать до кладбища?

– Вам на Центральное или на еврейское? – тётушка с интересом посмотрела на меня.

– В городе живёт много евреев?

– Жило, – сказала тётушка. – Даже синагога была. Она и сейчас есть, просто закрыта. Мы в Чернобыльскую катастрофу сильно пострадали, большинство евреев под эту сурдинку в Израиль переехали за казённый счет. Такие хоромы бросали, честным трудом за пять жизней не заработаешь. А вам на кладбище проведать кого?

– Мне, вероятно, на Центральное, – сказал я. – Знакомая в Москве просила могилы родственников навестить.

– А как звать вашу знакомую, – тётушка явно запала на любимую тему. – Может, и я её знаю.

«Старая дура!» – выругался я про себя и назвал фамилию наугад. – Аниканова. Лидия.

– Незнакома, – разочарованно сказала тётушка. – Она, наверное, давно из города уехала.

– Давно, – сказал я. – Ещё ребенком. Так как на кладбище доехать?

– Садитесь на любой автобус, который едет через Наримановскую улицу. Не перепутайте, через Наримановскую.

– Спасибо! – поблагодарил я и снова выругался: «Опять эта Наримановская. Чтоб её переименовали, заразу!».

Уже сидя в автобусе, я, наконец, задал себе давно напрашивающийся вопрос: «Зачем, собственно, я еду на кладбище?» Это желание возникло самопроизвольно, будто кто-то осторожно, но настойчиво подсказал, что лучшего места сжечь улики в городке N не существует. «Да с какой стати не существует? – возмутился я. – Что я вообще про этот город знаю? Вернусь в гостиницу, посмотрю в интернете симптомы психических заболеваний. Наверное, у меня та форма, когда человек постепенно сходит с ума и осознаёт, что с ним происходит. Блядь, мне этого только не хватало для полного счастья».

На кладбище было пустынно, будний день. Я побродил среди могилок, отыскал мусорный бак, набросал туда сухой листвы и сжёг пакет с окровавленными вещами. Я не любитель кладбищ, никогда не понимал, какие философские меланхоличные мысли может навевать посещение последнего пристанища. Рядом с баком была заросшая могилка с неказистым памятником. Я присел на скамеечку, закурил и мимоходом взглянул на памятник. В ту же секунду сигарета выпала из моих пальцев. На меня смотрел фотопортрет ухмыляющегося Васька. Я прочитал: