Читаем без скачивания Бунт в «Зеленой Речке» - Тим Уиллокс

Хоббс взглянул на второй ярус и, повернувшись к Биллу Клетусу, приказал:

— Уилсона!

Клетус и четверо его людей загрохотали вверх по стальной лестнице. Наверху тучный зэк по фамилии Диксон, отбывавший срок за двойное изнасилование, загородил им дорогу. Клетус с ходу окатил его газом из баллончика „мейс“. На миг ослепнув и задохнувшись, Диксон отшатнулся к стене; Клетус шагнул мимо, а охранники сзади с дубинками обрушились на Диксона, как лесорубы. Когда окровавленный и сломленный Диксон к их удовлетворению прекратил все попытки сопротивления, ему завернули руки за спину, вздернули вверх и грубо швырнули мордой вниз в крошечный туалет у дальней стены ближайшей свободной камеры.

Легкий как перышко, Уилсон принял защитную стойку, подняв кулаки на уровень лица. Стоя на возвышении, Хоббс видел выражение лица заключенного, следившего за приближением Клетуса и его парней.

В свое время Уилсон был первым претендентом на звание чемпиона мира по боксу в среднем весе, и молодые братки по крови из негритянских гетто, верхом карьеры которых было успешное ограбление мелочной лавчонки, его боготворили. Честно говоря, Хоббс и сам относился к Уилсону с глубоким уважением, тем более что преступления, за которое боксер отсиживал уже восьмой год, он не совершал.

Пока охранники подбирались к нему, Уилсон посмотрел вниз, на Хоббса. Их глаза снова встретились, и Уилсон мгновенно сообразил, чем может обернуться его сопротивление для других заключенных. Опустив руки, он встал перед Клетусом:

— Это сделал не я, капитан, — сказал он.

Клетус концом дубинки двинул Уилсона в живот, а затем ударил рукояткой в висок. Уилсон откинулся на ограждение, а охранники сгребли его сзади. Изо всех сил они заломили ему руки за спину и потащили вниз по лестнице. Хоббс обратил внимание, что никто из заключенных и не подумал вмешаться.

В блоке стояла мертвая тишина, нарушаемая только топотом охранников, тащивших Уилсона по лестнице, да кашлем и хлюпанием Диксона, ворочавшегося в камере. Хоббс присмотрелся к зэкам: те притихли, явно мучаясь от безнадежности и стыда. Охранники подтащили Уилсона к возвышению, где стоял Хоббс, и отпустили его руки. Боксер сперва покачнулся и чуть не упал, но затем выпрямился и, не мигая, уставился на Хоббса.

Тот отвернулся и в первый раз за все это время обратил внимание на ударивший его темный предмет. Это оказался разломившийся от удара надвое кусок человеческого дерьма. Хоббс наклонился и поднял половину побольше, взяв большим и указательным пальцами. Чуть выпрямившись, он замер, коротко взглянув боксеру в глаза. Тот все понял, но был не в силах что-либо предпринять. Хоббс выпрямился и, подняв кусок дерьма над головой, показал его всем заключенным. С ярусов донеслось бормотание. Дав всем возможность хорошенько рассмотреть зажатый в его пальцах предмет, Хоббс шагнул к микрофону:

— Это то, что вы есть на самом деле…

Всеобщее внимание было приковано к нему. Начальник не торопясь, с выражением удовлетворения на лице, положил кусок дерьма на ладонь и спокойно раздавил в кулаке.

Высокая стеклянная крыша отразила вырвавшийся из пяти сотен глоток вздох отвращения и возглас: „О Господи!..“ Хоббс отвернулся от ярусов и посмотрел вниз, на Уилсона. Тот облизнул окровавленные губы и, проглотив слюну, поинтересовался:

— Вы соображаете, что творите?

Хоббс выдержал взгляд темных глаз боксера в течение целых десяти секунд. Негр был слишком интеллигентен для того, чтобы остаться в блоке… Хоббс не мог позволить поставить под удар весь свой план. Это было не совсем справедливо, но необходимо: Уилсону придется отправиться в карцер. Хоббс кивнул Клетусу:

— В карцер его.

Охранники вцепились в Уилсона и поволокли его к задним воротам, выходящим во двор тюрьмы. Его товарищи следили за происходящим в полном молчании. Хоббс вернулся к микрофону:

— А теперь расходитесь по камерам. Работа, прогулки и посещения отменяются на неопределенный срок. Одним словом — полная изоляция…

В вакууме, установившемся после ухода Уилсона, заключенные приняли приговор почти безмолвно.

— И поскольку у вас теперь для размышления целых двадцать четыре часа в сутки, подумайте вот над чем. — Хоббс поднял повыше свою перемазанную руку и открыл ладонь. — Я могу отмыть это за тридцать секунд. А вот вы останетесь нигерами на всю оставшуюся жизнь.

С этими словами Хоббс повернулся на каблуках, спустился с возвышения и прошел во двор.

Выйдя на свежий воздух, начальник обнаружил, что его сердце бешено колотится наперегонки с дыханием. Первая часть плана прошла немного лучше, чем можно было ожидать. Достав платок, Хоббс, чувствуя на себе взгляд Билла Клетуса, вытер ладонь. У капитана было чутье, и он лучше всех знал, как надо управлять тюрьмой, — исключая, конечно, самого Хоббса. Но ему недоставало интеллекта начальника и его силы воли.

Хоббс поднял глаза к небу и, убедившись, что солнце печет вовсю, перевел взгляд на Клетуса.

— С завтрашнего дня, — распорядился он, — систему кондиционирования воздуха в блоке „B“ отключить.

Клетус моргнул:

— А как насчет полной изоляции?

— Я же сказал — на неопределенное время.

— Дело может закончиться большой кровью, — предупредил капитан.

Хоббсу было прекрасно известно, что Клетус почти удваивал свою зарплату, принимая мзду от Невилла Эгри — главаря шайки „пожизненников“ из блока „D“. Начальник хотел было намекнуть об этом капитану, но затем счел преждевременным.

Вместо этого он сказал:

— Каковы бы ни были последствия моих распоряжений, ваш долг, капитан, заключается в том, чтобы их исполнять.

Клетус сделал шаг назад и отдал честь:

— Слушаюсь, сэр!

Хоббс кивнул, повернулся и зашагал прочь. В первый раз за обозримый промежуток времени он пришел в согласие со своей совестью. Он делал то, что должно быть сделано. Надо же кому-то исполнить свой долг… Это, конечно, отвратительно, но необходимо. Давление будет нарастать, и решающий час не замедлит разразиться. Хоббс убрал платок в карман и направился к своей башне.

Часть I. Бунт

Глава 1

За час до первого развода и первой переклички, время которых наступило в 7.00, доктор Рей Клейн открыл глаза, думая об океанских чайках, парящих высоко в небе над внешними стенами тюрьмы. Вернее, он их себе вообразил. Вполне вероятно, что чайки сюда не залетали. Если бы он, Клейн, был чайкой, он облетал бы эту убогую серую дыру за тридевять земель, предпочтя ей любую другую кучу мусора. Впрочем, даже самую шумную и крикливую во всем Восточном Техасе стаю стервятников Рей Клейн все равно не смог бы расслышать за постоянным бормотанием пятисот шестидесяти с чем-то заключенных, которые метались, храпели и стонали на своих узких койках.

Клейн моргнул и обозвал себя кретином.

Птицы, свободно парящие в бескрайнем небе, — не самый подходящий образ для заключенного, поскольку не вносит ни малейшего успокоения в его душу. И все-таки Клейн думал о чайках — отчасти оттого, что был упрям как осел, а отчасти из-за своей дурной привычки делать именно то, что заключенному делать не пристало. Этим он походил на своих соседей по тюрьме. Но, в отличие от них, сегодня у Рея Клейна была более веская причина мысленно представлять себе птиц, кружащих на фоне воображаемого восхода: после трех весьма суровых лет в этих стенах у доктора появился шанс — правда, довольно зыбкий, — что здешние ублюдки-начальники выпустят его наконец на свободу. Клейн решительно вышвырнул птиц из головы и перебросил ноги через край койки.

Каменные плиты пола под его босыми ногами были плотными и прохладными. Доктор уперся в плиты пальцами ног, затем в тусклом зеленом сиянии ночника наклонился, доставая обеими ладонями пол, разгоняя застоявшуюся кровь и разминая подколенные сухожилия и мышцы спины. Он вовсе не горел желанием подниматься ни свет ни заря и делать растяжку. Вообще-то он терпеть этого не мог и предпочел бы провести еще один час в забвении, сонно бредя по закоулкам своего сознания, полностью вмещавшего огромную вселенную, исключая разве что присущую ей жестокость. Тем не менее он провел следующие десять минут, терзая свое тело довольно болезненными упражнениями на растяжку, подбадривая себя заученными когда-то словами Уильяма Джеймса:

„…постоянно придерживаться аскетических принципов и проявлять мужество даже в самых незначительных ситуациях, совершать каждый день деяния, для которых нет причин иных, чем твое нежелание это делать, — все для того, чтобы по приближении часа испытаний ты не встретил его изнеженным и слабым…“

Покончив с растяжкой, Рей Клейн опустился на колени, усевшись на пятки и положив ладони на бедра. Даже после трех лет тюрьмы эта часть тренировки заставляла его ощутить себя почти хладнокровным. Вообще-то он не считал себя таковым, так что при редких оказиях позволял себе насладиться этим чувством. Доктор прикрыл глаза и резко втянул воздух через нос.