Читаем без скачивания Наша фантастика, №3, 2001 - Андрей Дашков

Люди! Люди, люди, люди, человеки, что же вы наделали? Нам же было так весело…

Александр Зорич

КОРАБЛЬ СТРЕКОЗ

Мы оба мечтали победить, как девушки мечтают о мужчинах. Только, в отличие от девушек, мы мечтали деятельно — так воры мечтают о деньгах. Пусть хотя бы выйти в третий тур — так думали мы оба, когда подали заявки на участие. Нас мутило от нашего честолюбия.

Оказалось, что мы действительно фехтовальщики, первый тур был для нас как семечки. Выяснилось также, что мы хорошие фехтовальщики, — я об этом как-то раньше не задумывался, Олли, по-моему, тоже. От этой новости мы пришли в страшное возбуждение. Мы были одержимы самыми разнообразными беседами, наши рты не закрывались, наши глаза — тоже. Вечером первого дня мы просто не могли заснуть. А поутру нас прорвало — принесли испытательные задания, и для говорильни появилась наконец тема…

— А если мы вот тут и построим качели? Вот здесь установим ту балку, что лежит на берегу, из канатов сделаем поручни, а сиденье — да из чего угодно, — сразу предложил Олли.

— Из чего, например? А вообще, можно приспособить кресло, — не растерялся я.

— Можно. Только где его взять? Что-то я кресел поблизости не вижу.

— Тогда, может, лучше подвесить лодку? — предложил я. — Не забывай, в задании написано, что качели должны быть крепкими! Даже если бы у нас было кресло, оно не выдержит трех человек. Сам подумай!

— Можно и лодку. В лодке есть скамейки. Удобно. Значит, попросим у рыбаков.

— А дадут?

— А чего спрашивать — давай купим. Не люблю одолжений, — задрал нос Олли. — И прямо вечером начнем. После тренировки.

— А долго эти качели делать? — допытывался я. Я никогда в жизни не качался на качелях. И уж тем более никаких качелей не мастерил. Я вырос в провинции — уезд Медовый Берег, город Вая. Неофициальное самоназвание — Жопа Жопская.

— Успеем.

— Ну, в принципе времени до хера.

— Ну ты даешь…

— В смысле?

— Да ты ругаться вообще закончишь когда-нибудь?

Это я-то? Если «до хера» — это ругательство, тогда поцелуйте меня в залу… задни… зардевшиеся от стыда щеки. Как можно закончить, когда я еще не начинал? Но ладно, ради Олли я был готов не начинать.

Милостивые гиазиры, что это был за тип!

Весь какой-то обесцвеченный, в смысле природой, а не в цирюльне, долговязый, напряженный — будто скрученный из воловьих жил.

Его тазобедренные суставы, когда он танцевал передо мной кровожадные танцы своей южнопиннаринской школы боя с хищными выпадами и ленивыми отходами, казались железными, несмазанными, даром что не скрипели в такт посверкиванию его шикарного меча. Движения его туловища были показательно эротичны, как у циркачек, изображающих змей или лебедей. Можно было подумать, что в поединке с воображаемой тенью он думает не о победе, а об удовлетворении своих немудреных страстей. Не удивительно, что в этой школе всегда так много мастеров-женщин. Не удивительно, что с Олли произошло все то, о чем я собираюсь рассказать.

Руки его двигались рывками, абсолютно независимо друг от друга, словно конечности марионетки. Между сдвинутых бровей у Олли ясно читалось напряжение заряженной метательной машины. А ведь фехтовальщику опасно быть напряженным, он должен быть текучим и расслабленным (меня лично так учили)! Ну да это его проблемы, Олли. Когда он закончил, я крикнул «Круто!» и больше ничего не сказал.

Да, звали его Олли, ясно, что сокращенно от Нолак.

Этот Олли был пай-мальчиком: не переносил ругани и не имел вредных привычек, кроме одной — он с обожанием гляделся в небольшое карманное зеркальце и делал это до неприличия часто. И был он якобы аристократ. «Якобы» — это я так думал поначалу, мне показалось, что для аристократа у него чересчур много денег. Он привез с собой тяжелый мешок копченого мяса, посыпанного тмином и молотой гвоздикой, без него, оказывается, он не мог жить! И еще два ящика всякой вкуснятины. По его уверениям, он пошел на эти соревнования оттого, что «любил фехтование больше всего на свете» (это его выражение — не мое).

В принципе я не жалел, да и до сих пор не жалею, что в пару мне достался именно Олли. Жалеть — это вообще идиотизм.

Чтобы получить право на участие в третьем туре соревнований, мы — я и Олли то есть, на казенном языке циркуляров «пара соискателей» — должны были пройти несколько испытаний второго тура. Как и все другие пары.

Когда госпожа наблюдатель принесла нам наше задание, оказалось, что испытаний ровно два. «А третье — секретное», — шепотом добавила она.

В том году таких, как мы, на соревнованиях было девяносто пар. Наверняка сочетания получились такие же взрывоопасные, как я и Олли.

Предполагалось, что задания у всех разные. Могу себе представить, подумал тогда я, какая это засада с точки зрения судейского совета! Попробуй еще придумай сто восемьдесят достойных занятий для соискателей, когда их у фехтовальщика вообще-то ровно три — спать, тренироваться и соблюдать диету. А тут сто восемьдесят! Понятно, что не только наши испытательные задания родились недоношенными, успокаивал себя я.

В десятый раз я перечитал свиток, извлеченный из инкрустированного стилизованными сапфирами футляра.

«1) Построить качели. Качели должны быть крепкими, т. е. выдерживать тяжесть обоих соревнующихся и наблюдателя.

2) Поджарить и съесть человеческое мясо весом не менее варанского фунта. Еще один фунт представить на рассмотрение специальной комиссии».

Каково? Вот и я сказал то же самое, когда это прочел.

Олли тут же сделал мне дежурное замечание, мол, надо следить за речью. Да я слежу, слежу, слежу-у-у! Все время говорить непривычно, то есть в моем случае чисто, все равно что питаться исключительно блюдами заморской кухни, всякими там маринованными змеями с папоротниковым гарниром. Я чуял — мне угрожает несварение мозгов.

Мне не хотелось драконить Олли. Но ветви моей собственной души уже тяжелели первой завязью раздражения — и задание, и сама госпожа наблюдатель Нин исс Ланай, все это меня злило.

Помимо заданий, в свитке запрещались: поединки на «живом» оружии (хотя наши мечи оставались при нас) и занятия любовью.

Нин исс Ланай принесла нам футляр и тут же исчезла — мы даже не заметили когда. Как выяснилось впоследствии, с пространством у нее отношения были своеобычные, панибратские, как у крылатого насекомого. Летай куда хочешь, пока не ударят морозы.

К полудню, правда, Нин материализовалась невдалеке от кедровника, маскирующего забор нашего «квадрата», т. е. тренировочной зоны, за пределы которой также категорически запрещалось выходить.

Теперь мне кажется, что я с самого начала ее возненавидел. Хотя, конечно, не с самого — это если говорить по правде.

Это была подтянутая барышня лет около двадцати пяти, с атлетической поступью салонной воительницы на хорошем жалованье. Чувствовалось (а точнее, мне всего лишь так казалось), что в ее жизни уже сбылось все, о чем я только грезил. То, ради чего, собственно, я вклеил свой непородистый анфас в альбом этих соревнований, — служба в хорошем доме, покладистые, в меру вялые ученики (сыновья хозяйки от первого и второго браков), тренировочные пробежки с питомцами по орошаемому фонтанами саду, соседская челядь кланяется на улицах… Молочницы называют «наш дорогой учитель»… В продуктовых лавках дают в бессрочный кредит кедровые орешки и перченую курагу, полезную для здоровья…

— Имею честь представиться, я — Нолак окс Вергрин! — заблестел своими сахарными зубами Олли, наше знакомство с Нин только начиналось.

— Я — Игрэ, — промямлил я с несветским запозданием. Я все еще переживал шок от второго имени Олли — «окс Вергрин». Мне он представился просто Нолак, типа сыграл в ровню! Вергрины — третий по могуществу род в моем славном княжестве. Вчетвером с семействами Тамаев, Ингуров и Миданов Вергрины трахали Варан спереди и сзади. Словом, Олли был неприлично родовит, если, конечно, не соврал.

— Нин, — лаконично отрекомендовалась наблюдатель. — А что означает ваше чудесное имя? Игрэ! Что-то же оно должно значить? — Это уже ко мне.

— Почем мне знать? — соврал я.

Имя и впрямь было оригинальным. Когда я родился, а родился я на дальнем огороде, среди недомерочных тыкв, сухостойных стен укропа и закорюк фасоли, на мой красный новорожденный нос села гигантская желтая стрекоза. Моя мать увидела в этом значительное событие и тут же дала обет назвать меня Игрэ, что на языке Аюта, ее родном языке, значило что-то вроде «геройский стрекозел». Она не нарушила обета. Но меня как-то никогда не тянуло распространяться о происхождении моего имени, тем более что мне не нравилось само слово «стрекозел».

— Жаль, что твое имя ничего не значит, — отозвалась Нин.