Читаем без скачивания Чужое сердце - Джоди Пиколт

– Я открою! – крикнула она, хотя мы обе знали, что это невозможно.

Я отложила нож, которым нарезала сельдерей, и вытерла руки о джинсы.

– Наверно, это тот странный парень, который торгует журналами, – сказала Клэр, когда я проходила мимо.

– А мне кажется, не он.

Тогда это был полный мальчик, вскормленный кукурузными початками штата Юта, и он пытался хоть кому-нибудь всучить подписку на благотворительный вестник Церкви Иисуса Христа Святых Последних Дней. Я принимала душ наверху, а Клэр разговаривала с ним через тонкую дверь с проволочной сеткой (за что после схлопотала нагоняй). Внимание ее привлекло слово «святые» – она не знала, что это эвфемизм для мормонов. Я предложила ему пройтись по городку, в котором странствующий разнорабочий не совершал двойного убийства, и позвонила в полицию.

Ну уж нет, это точно кто-то другой.

Каково же было мое удивление, когда на своем крыльце я увидела священника. На подъезде стоял его мотоцикл. Я открыла дверь и растянула губы в вежливой улыбке:

– Вы, наверное, ошиблись адресом.

– Не думаю, мисс Нилон, – ответил он. – Меня зовут отец Майкл, я из церкви Святой Катрины. Мне бы очень хотелось побеседовать с вами.

– Простите… Мы с вами знакомы?

– Нет, – нерешительно ответил он. – Но я, если честно, надеюсь это изменить.

Первым моим желанием было, естественно, захлопнуть дверь. (Это же не смертный грех, правда? Да и какая, по сути, разница, если все равно не веришь в смертные грехи.) Я могу с максимальной точностью назвать тот момент, когда разуверилась в религии. Мы с Куртом росли в семьях католиков. Мы крестили Элизабет, и священник на похоронах читал заупокойные молитвы. После этого я поклялась, что ноги моей отныне не будет в церкви. Ведь Бог ничем не сможет возместить мою утрату. Тем не менее этого священника я видела впервые. И насколько я поняла, речь шла не о спасении моей души, а о спасении жизни Клэр. Вдруг ему известен какой-то донор, которого не знают в СОДО?

– В доме беспорядок, – предупредила я, открывая дверь и пуская его внутрь.

Когда мы проходили через гостиную, где Клэр по-прежнему смотрела телевизор, отец Майкл ненадолго остановился. Лицо девочки вынырнуло из-за спинки дивана, как бледный диск луны.

– Это моя дочь, – представила я и тут же осеклась: священник смотрел на Клэр с таким ужасом, словно она превратилась в призрака.

Я уже готова была выставить его, когда Клэр поздоровалась и опершись локотками о диванную спинку, спросила:

– А вы что-нибудь знаете про святых?

– Клэр!

Она устало закатила глаза.

– Я просто спросила, мама!

– Знаю, – сказал священник. – Мне всегда, в общем-то, нравился Святой Ульрик. Он отвечает за то, чтобы людям не мешали кроты.

– Да ну!

– У вас здесь когда-нибудь жил хоть один крот?

– Нет.

– Значит, он со своими обязанностями справляется, – сказал он с улыбкой.

– Просто за то, что отец Майкл развеселил Клэр, я позволила ему остаться. Подключила презумпцию невиновности. Мы прошли в кухню, где Клэр точно не могла нас услышать.

– Извините за этот допрос с пристрастием, – сказала я. Клэр очень много читает и в последнее время увлеклась святыми. Еще полгода назад она была одержима кузнечным ремеслом.

Я жестом пригласила его присесть.

– Я как раз хотел поговорить с вами о Клэр. Я знаю, что она больна.

Хотя я на это надеялась, сердце все равно запрыгало в груди лягушкой.

– Вы можете ей помочь?

– Возможно, – сказал священник. – Но сначала мне понадобится ваше согласие.

Я готова стать монахиней. Готова ходить по раскаленным углям.

– Я согласна на все.

– Насколько я знаю, к вам уже обращались из прокуратуры насчет реституционного правосудия…

– Убирайтесь из моего дома! – не дав ему закончить, крикнула я.

Но отец Майкл не шелохнулся.

К лицу прихлынула кровь – то ли от злобы, то ли от стыда: я ведь не смогла элементарно сложить два и два! Шэй Борн хотел отдать свое тело на органы. Я всюду искала новое сердце для Клэр. Несмотря на постоянные репортажи из тюрьмы, мне почему-то не приходило в голову связать эти обстоятельства. Интересно почему: потому что я слишком наивна или потому что даже на подсознательном уровне пыталась защитить свою дочь?

Понадобилось немало усилий, чтобы вновь взглянуть этому священнику в глаза.

– С чего вы взяли, что я захочу принять хоть какую-то часть этого мужчины, все еще коптящего небо? Тем более – позволю поместить эту часть в тело моего ребенка?

– Джун, прошу вас, выслушайте меня. Я духовный наставник Шэя. Я веду с ним беседы. И мне кажется, что вам тоже стоит побеседовать с ним.

– Но почему? Потому что за симпатию к убийце вас мучает совесть? Потому что вы по ночам не спите?

– Потому что я считаю, что хорошие люди подчас совершают дурные поступки. Потому что Бог прощает, и я должен прощать тоже.

Знаете, как оно бывает, когда ты на грани нервного срыва и весь внешний мир начинает пульсировать у тебя в ушах потоками крови? Когда правда разрезает язык на тонкие ленты, а тебе все равно приходится говорить?…

– Его слова ничего не изменят.

– Вы совершенно правы, – согласился отец Майкл. – Но ваши слова могут изменить многое.

В этом уравнении не хватало лишь одной переменной: я-то ничего не была должна Шэю Борну. Чтобы еще раз испытать обжигающую боль, чтобы еще раз умереть, мне хватало ежевечерних выпусков новостей. Хватало голосов его сторонников, разбивших лагерь у здания тюрьмы. Хватало их больных детей и умирающих родителей, приведенных в надежде на исцеление. «Идиоты! – хотелось кричать мне. – Неужели вы не понимаете, что он обманул вас, как когда-то обманул меня?! Неужели вы не знаете, что он убил мою девочку, самое дорогое создание в мире?!»

– Назовите хоть одну жертву Джона Уэйна Гейси, – потребовала я.

– Я… Я не помню, – промямлил отец Майкл.

– А Джеффри Дамера?[17]

Он покачал головой.

– А вот их имена вы помните, не так ли?

Он встал и неуверенно подошел ко мне.

– Джун, людям свойственно меняться…

Губы мои скривились в язвительной усмешке.

– Ага. К примеру, спокойный бездомный плотник может внезапно стать маньяком.

А маленькая фея с паутинками волос может превратиться в несчастное существо, на чьем сердце с каждым ударом распускается кровавый пион. А любящая мать – в женщину, какой она и не думала стать: отчаявшуюся, сломленную, выжженную.

Я понимала, почему этот священник хочет, чтобы я встретилась с Шэем Борном. Я помнила завет Иисуса: «Не отплачивай той же монетой, но возвращай сторицей. Ответь добром врагу своему».

Я вам одно скажу: Иисус не хоронил своих детей.

Я отвернулась, потому что не хотела, чтобы он видел мои слезы. Уж он бы им порадовался… Но он вдруг обнял меня одной рукой и, усадив в кресло, протянул бумажную салфетку. И тут его неразборчивое бормотание начало распадаться на отдельные слова:

– Святая Фелиция, покровительница всех, кто пережил смерть ребенка, прошу тебя: помоги этой женщине обрести покой…

Я и не знала, что во мне живет такая сила, пока не оттолкнула этого священника.

– Не смейте! – дрожащим голосом сказала я. – Не вздумайте молиться за меня! Потому что если Бог сейчас меня слушает, то он опоздал примерно на одиннадцать лет.

Я подошла к холодильнику, единственным украшением которого служила фотография Курта и Элизабет. Крепилась она магнитом, который Клэр сделала в садике. Я так часто касалась этого снимка, что концы загнулись, а краска перетекла в кожу моих пальцев.

– Когда это случилось, все говорили, что Курт и Элизабет обрели покой. Что они отправились в лучший мир. Но знаете что? Никуда они не отправились. Их туда забрали. Меня ограбили.

– Не вините в этом Господа, Джун, – сказал отец Майкл. – Он не отнимал у вас мужа и дочь.

– Верно. Их у меня отнял Шэй Борн. – Я уставилась на него ледяным взглядом. – А теперь, пожалуйста, уходите.

Я проводила его до двери, потому что не хотела, чтобы у них с Клэр завязался разговор. Девочка лежала на диване в причудливой позе – должно быть, пыталась подслушивать. Однако моих невербальных подсказок – вроде неестественно прямой спины – было достаточно, чтобы она помалкивала. Уже на пороге отец Майкл остановился.

– Возможно, это происходит не тогда, когда мы этого хотим, и вовсе не так, но в конечном итоге Бог воздает по заслугам, – сказал он. – Вы не должны мстить.

– А это и не месть, – сказала я. – Это справедливость.

После его ухода мне стало так холодно, что я не могла унять дрожь. Надела свитер, потом еще один, потом завернулась в одеяло, но нельзя согреть тело, которое обратилось в камень изнутри.