Читаем без скачивания Чужое сердце - Джоди Пиколт

– А это и не месть, – сказала я. – Это справедливость.

После его ухода мне стало так холодно, что я не могла унять дрожь. Надела свитер, потом еще один, потом завернулась в одеяло, но нельзя согреть тело, которое обратилось в камень изнутри.

Шэй Борн хотел отдать свое сердце Клэр, чтобы она не умерла.

Какая мать позволила бы это?

Но какая мать отказалась бы от такой возможности?

Отец Майкл сказал, что Шэй Борн хочет уравновесить чаши весов: подарить одной моей дочери жизнь, потому что отнял жизнь у другой. Но Клэр не заменит Элизабет. У меня должны были быть обе. И все-таки уравнение довольно просто: «У тебя может быть одна дочь – или ни одной. Что ты выберешь?»

Это я ненавидела Борна, не Клэр: она даже не была с ним знакома. Если я откажусь от сердца, каковы будут мои мотивы? Желание оградить Клэр от беды или… или же мое собственное упрямство?.

Я представила, как доктор By извлекает сердце Борна из холодильника. Вот оно, похожее на увядший орех, угольно-черный кристалл. Одна капля яда может отравить весь водоем.

Если я откажусь от сердца Борна, Клэр, скорее всего, умрет.

Если приму, то словно бы признаюсь, что согласна на компенсацию за мужа и дочь. А этого я допустить не могла.

«Я считаю, что хорошие люди подчас совершают дурные поступки», – сказал мне отец Майкл. А еще они подчас принимают неправильные решения из лучших побуждений. К примеру, лишают свою дочь права на жизнь, потому что не могут позволить сердцу убийцы биться в ее груди.

«Прости меня, Клэр», – подумала я, и озноб тотчас прошел. Теперь меня охватил жар, а по щекам покатились раскаленные слезы.

Я не могла довериться внезапному милосердному порыву Шэя Борна. Возможно, это знаменовало его победу: я стала такой же жестокой и скверной, как он. Но это лишь добавляло мне решимости высказать ему в лицо, что на самом деле означает выражение «уравновесить чаши весов». Оно не означало донорство, оно не означало будущее, которое сможет подсластить горечь прошлого. Оно означало одно: я знала, что Шэю Борну чего-то очень хочется, и на этот раз я разрушу его мечту.

Мэгги

Огорошенная, я нажала «отбой» и уставилась на трубку. Соблазн позвонить в справочную, чтобы убедиться, не розыгрыш ли это, был очень велик.

Ну, может, чудеса и впрямь случаются.

Но прежде чем я успела переварить новую информацию, внимание мое привлекли чьи-то шаги. Из-за утла показался отец Майкл, и лицо у него было такое, словно он прошел по всем кругам ада.

– Джун Нилон знать не хочет Шэя.

– Забавно, – сказала я, – учитывая, что она только что позвонила мне и сказала, что согласна на реституционное правосудие.

Отец Майкл побледнел как полотно.

– Перезвони ей. Это плохая идея.

– Но это же тебе она пришла в голову.

– Тогда я еще с ней не говорил. Она пойдет на эту встречу вовсе не затем, чтобы выслушать Шэя. Она пойдет туда, чтобы помучить его, пока он еще жив.

– Ты действительно думаешь, что слова Шэя окажутся менее болезненными, чем ее собственные слова?

– Не знаю… Я думал, что после встречи они, возможно… – Он опустился в кресло. – Я сам не ведаю, что творю. Наверное, некоторые убытки все-таки невозможно возместить.

– Ты делаешь все, что в твоих силах, – тяжело вздохнула я. – Никто не может прыгнуть выше головы. Я, вообще-то, не всегда борюсь за права смертников – а вот мой босс раньше посвящал этой борьбе все свое время. Прежде чем переехать на север страны, он работал в Вирджинии. Это просто минные поля эмоций: ты сближаешься с заключенным, прощаешь ему чудовищные преступления под предлогом несчастного детства, или алкоголизма, или нервного перевозбуждения, или наркотиков… А потом знакомишься с семьей жертвы и узнаешь совсем иной уровень страданий. И тебе становится немного стыдно за то, что ты как бы принадлежал к лагерю обвиняемого.

Я достала бутылочку воды из холодильника и протянула ее священнику.

– Шэй виновен, отче. Об этом нам уже сообщил суд. Джун знает об этом. И я знаю. Все понимают, что нельзя казнить невиновных. Вопрос лишь в том, можно ли казнить виновных.

– Но ты же пытаешься добиться повешения, – сказал отец Майкл.

– Я не пытаюсь добиться повешения, – поправила его я. – Я хочу отстоять его гражданские свободы и по ходу дела привлечь всеобщее внимание к недочетам системы наказаний в этой стране. И достичь обеих целей одновременно я могу только так – дав ему возможность умереть так, как он того хочет. В этом-то и разница между нами. Ты пытаешься найти возможность, чтобы он умер так, как хочется тебе.

– Ты сама сказала, что сердце Шэя, возможно, не подойдет для трансплантации. А даже если подойдет, Джун Нилон ни за что не согласится его принять.

Вполне возможно, не стану спорить. Но кое-что отец Майкл все же предпочел опустить, увлекшись приготовлениями к судьбоносной встрече. А именно: чтобы простить, нужно для начала вспомнить, как тебе было больно. А чтобы забыть, нужно принять свою роль во всем случившемся.

– Если мы не хотим лишать Шэя надежды, – сказала я, – то сами не должны ее терять.

Майкл

В те дни, когда мне не нужно было отправлять полуденную мессу, я ходил к Шэю. Иногда мы обсуждали сериалы: к примеру, нас огорчало поведение Мередит в «Анатомии Грея», а девушки из «Холостяка» нам обоим казались симпатичными, но до ужаса глупыми. Иногда речь заходила о плотничьем деле: как кусок древесины порой подсказывает, чем ему угодно стать, так и я понимал нужду прихожанина. Иногда вспоминали его дело: отклоненные апелляции, уволенных адвокатов. Но иногда он терял самообладание и начинал метаться по камере, как зверь в клетке. Раскачивался взад-вперед, перескакивал с одной темы на другую, как будто только так, окольными путями, можно было продраться сквозь джунгли его мыслей.

Однажды Шэй спросил, что о нем говорят за стенами тюрьмы.

– Ты же сам знаешь, – ответил я. – Новости-то смотришь.

– Они думают, что я могу их спасти.

– Hy, в общих чертах, да.

– Гребаные эгоисты, тебе так не кажется? Или это я эгоист, потому что не делаю попыток?

– Я не могу ответить на этот вопрос, – признался я.

Шэй тяжело вздохнул.

– Мне надоело ждать смерти, – сказал он. – Одиннадцать лет – это очень долго.

Я придвинул табурет ближе к двери, чтобы создать более доверительную атмосферу. Мне понадобилась целая неделя, чтобы отделить свое отношение к делу Шэя от его собственных чувств. Меня поразило, что сам Шэй считал себя невиновным; впрочем, начальник тюрьмы говорил, что все арестанты мнят себя невиновными, независимо от тяжести совершенного преступления. Я не знал, удалось ли ему сохранить воспоминания о тех событиях. Я, допустим, помнил все те кошмарные улики с такой четкостью, будто мне показали их вчера. Однако стоило мне надавить – попросить рассказать побольше о несправедливом обвинении, пообещать, что Мэгги использует эти сведения в суде, спросить, почему он охотно идет на смерть, если никого не убивал, – и Шэй замкнулся. Принялся повторять, что это уже неважно. Я начал понимать, что, утверждая свою невиновность, он не ссылался на реальные факты, но, скорее, пытался упрочить хрупкую связь между нами. Я становился его доверенным лицом – и ему хотелось предстать в лучшем виде.

– Как ты думаешь, что легче? – спросил Шэй. – Знать, что умрешь в назначенный срок, или знать, что это может случиться в любой момент, без предупреждения?

В голове моей, точно рыба в аквариуме, проплыла мысль: «А ты задавал этот вопрос Элизабет?»

– Я бы предпочел не знать, – сказал я. – Проживать каждый день так, будто он последний. Ну, сам знаешь… Но мне кажется, что если ты уже знаешь, когда умрешь, то Иисус подал тебе пример достойного поведения.

Шэй надменно усмехнулся.

– Подумать только. Сегодня ты упомянул старину Иисуса только на сорок второй минуте разговора.

– Прости. Профессиональное, – сказал я. – Когда в саду Гефсиманском Он говорит: «Да минет меня чаша сия», – Он борется со своим уделом… Но в конце концов принимает Божью волю.

– Хреновый у него удел.

– Понятное дело. Ноги у Него, наверное, дрожали, как мармелад, пока Он тащил свой Крест. Не стоит забывать, что Он был человеком. Можно быть храбрецом, но колики в животе от храбрости не пройдут.

Когда я договорил, Шэй пронзил меня невидящим взглядом.

– Ты никогда не думал, что можешь ошибаться?

– Насчет чего?

– Насчет всего. Насчет слов Иисуса. Насчет смысла этих слов. То есть он же не писал Библию, так? А те люди, которые ее писали, они ведь тогда еще и не родились. – Должно быть, вид у меня был совершенно ошеломленный, поскольку Шэй продолжил: – Я не говорю, что Иисус не был клевым парнем: да, отличный учитель, оратор что надо и все такое. Но… Сын Божий? Где доказательства?