Читаем без скачивания Как организовали «внезапное» нападение 22 июня 1941. Заговор Сталина. Причины и следствия - Борис Шапталов

Почему именно троцкизм? Потому что Ленин не успел разработать конкретные пути строительства нового общества. Общие рекомендации не годились, а конкретные, что предлагались Лениным в последних статьях – «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Лучше меньше, да лучше», «О кооперации», – были мелкотравчатыми, вроде рекомендации увеличить численность ЦК до 50—100 человек и дать более широкие права так называемой «рабоче-крестьянской инспекции». Предложение опереться на кооперацию не решало проблему накопления капиталов для индустриализации, а значит, и проблему выживания большевиков во враждебном мире. А у Троцкого и его сторонников были не только идеи, но конкретные разработки, которые можно было претворить в жизнь. Правда, сначала Сталин решил воспользоваться другим «кладезем» – идеями Бухарина. Его теория «классового мира» в деревне, использования рынка для поднятия экономики сулила плавный, эволюционный путь развития СССР без социальных потрясений. Недаром потом модели «рыночного социализма» внедрялись в Югославии при Тито, в Венгрии при Кадаре, в Китае при Дэн Сяопине. Пытались сделать это и при Горбачеве… Но эта модель могла работать лишь при одном условии – благоприятном отношении мирового рынка к проводимой внутренней политике. Югославию и Китай на этом пути «мировой рынок» (точнее, те силы, что его контролировали) поощрял, а как получится у социалистической России – вопрос! (У Горбачева ровным счетом ничего не вышло, в том числе потому, что «мировой рынок» обрушил цены на нефть.)

Сталин быстро понял плюсы и минусы такого курса. И по зрелом размышлении в 1928 году решительно отвернулся от группы рыночников (Бухарин, Рыков, Томский, покойный Дзержинский) в сторону предложений «левой оппозиции».

Помимо экономических проблем в обоих вариантах важную роль играла политическая сердцевина – вопрос о характере власти. «Бухаринская» модель не могла не быть хотя бы полудемократической, раз признавала права кулаков и нэпманов в деле развития экономики страны, а «троцкистская» сулила совершенно иные перспективы. Основу ее экономической модели составляла мобилизационная экономика – концентрация ресурсов в руках государства. Но концентрация капиталов и рабочей силы предполагает и концентрацию власти. Таковым центром может стать коллективный орган, вроде Центрального комитета партии, а может и один человек – диктатор, или, по принятой терминологии в ВКП(б), вождь. Правда, сам Троцкий, прекрасно понимая наличие такого варианта, настаивал на укоренении демократии в партии (реальная выборность руководителей партийных организаций, их подочетность партийным массам, право меньшинства на дискуссии), как гарантии того, что диктатура партии не приведет к диктатуре бюрократии, а она – к «термидору», то есть к буржуазному перерождению власти. О том, что центральный партаппарат может переродиться в нечто напоминающее фашистский орден, он тогда не предвидел, а когда понял – поезд ушел. Удар ледорубом по его голове был свидетельством того, что перерождение руководства пошло не по буржуазному пути. Правда, пока. А потом объективный ход вещей вновь вернул партийный аппарат на дорожку, которую предвидел Троцкий.

Отметим отдельно: после смерти Сталина началось не просто развенчивание культа личности. Сразу же, с марта 1953 года, началось избавление от элементов властвования, которые можно с полным основанием назвать «полуфашистскими».

Поясним: фашизм не равен нацизму. Фашизм в переводе с латинского – пучок прутьев, которые без перевязи рассыпаются. В старой армии фашинами называли связки толстых прутьев, из которых делали ограждения, защищающие солдат от стрел и ружейного огня. Фашизм олицетворял защиту государства от внешних и внутренних врагов. В Древнем Риме в фашину втыкали топор, как символ не только единства народа, но и права применять силу от его имени.

Сталин создал «монолитное» государство, крепко связанное бюрократической системой управления, идеологической нетерпимостью к любому отклонению от установленной диктатором «нормы», с милитаризованной экономикой и сверхмощным репрессивным аппаратом, готовым выполнить любое указание «партии». А во главе системы стоял Вождь с непререкаемым, практически божественным авторитетом. Такая система сильно «что-то» напоминала. Сталинская империя стала слишком имперской, переходящей грань идеологического отличия от фашизма. И верхи это поняли, и даже такие сталинисты, как Молотов и Каганович, не посмели перечить процессу либерализации системы. В результате СССР к 1957 году избавился от налета фашизации. Именно в этом состояла политическая суть десталинизации.

Как именно Сталин строил свою систему вождистской власти? Сначала дадим слово исследователям, которые шли по горячим следам и видели процесс воочию.

В 1931 году в Берлине вышла книга бывшего советского дипломата С. Дмитриевского «Сталин: Предтеча национальной революции». Книгу переиздали в наше время сталинисты в серии «Сталиниана». Раз переиздали, значит, с выводами автора в целом солидарны. А выводы наблюдателя за складывавшейся в СССР системой (написанные, правда, корявым стилем) были следующими: «Наверх подымаются все в большем количестве люди народа. Они несут с собой большой – у одних еще не осознанный, у других уже осознанный – национализм. Национализмом является окончательно победившая там идея «социализма в одной стране»… Люди полностью еще себя там не осознали – и многие не в состоянии пойти до конца на путь чистого великодержавного русского национализма. Но то, что мы сейчас имеем там, есть не только полная материальная подготовка здания будущей национальной империи. Там идет и подготовка ее идеологии. Там идет и подготовка ее людей»[91].

Автор понимал, что для этого требуется новая перетряска государства и без большой крови не обойтись: «Нынешняя жизнь – жестокая и трудная борьба. Мы и должны быть людьми этой борьбы. Белые и всякие перчатки надо снять: и для того, чтобы видеть, у кого в чем руки, и потому, что перчатки вообще сейчас ни к чему. Весь хлам старых предрассудков и истлевших идей, с которыми нас вели в прошлом от поражения к поражению, надо бросить. Мир перестраивается заново. Работа предстоит черная и кровавая»[92]. И ведь как предугадал Дмитриевский «1937 год»!

Близок к истине оказался эмигрант и в другом пункте: «Стройте небольшую, но тщательно отобранную, тесно сплоченную единством мысли и действия и самой жесткой дисциплиной, строго централизованную партию-секту воинов и монахов национальной революции»[93]. Сразу вспоминается НКВД, переформатирование которого в «орден» осуществил Ежов по поручению Сталина.

И окончательный, вполне сногсшибательный вывод: «Сталинская система есть переходный этап. Но уже сейчас сталинская система есть полная подготовка цезаризма: она – в положительной своей части – утвердила идею единоличной власти, показала ее преимущества, необходимость для страны; она вместе с тем – в отрицательной своей части – показала необходимость власти национальной, т. е. во главу угла ставящей интересы нашей страны»[94].

В одном Дмитриевский ошибся: Сталин со своей системой не захотел быть «переходным этапом». То была распространенная ошибка всех националистов, думающих, что смогут контролировать действия диктатора и, когда тот выполнит организационную работу, заменить его более «мягкой» фигурой. Так думали те, кто приводил к власти Муссолини, Гитлера и Мао Цзэдуна. Все эти силы капитально ошиблись и поплатились, в том числе своей жизнью. Пассионарные личности, от которых ждут выполнения грязной работы, приходят к власти не для того, чтобы с ней расстаться по завершении расчистки авгиевых конюшен. Они сами хотят пользоваться плодами своей работы.

С Дмитриевским фактически солидаризовался другой видный интеллектуал-эмигрант того времени Г. Федотов: «Сталинская система идей несложна… В основе всего у Сталина. лежит ленинская теория империализма «как кануна социалистической революции». Из нее Сталин выводит идею русского, вернее, русско-азиатского, совокупности русско-азиатских народов, объединенных в Советский Союз, мессианизма. А из этого, в свою очередь, естественно возникает идея «красного», «пролетарского», вернее же – русско-азиатского империализма»[95].

Показательно, что о том же говорил и Троцкий на XII съезде партии: «Москва наша искони была евразийской, т. е. имела, с одной стороны, архиевропейский характер, даже с намеком на американизм, и в то же время несла на себе черты чисто азиатские»[96].

Сам Г. Федотов, исходя из своего теоретического анализа, делал недвусмысленные выводы о реальных основах борьбы с троцкизмом: «Начиная с убийства Кирова, в России не прекращаются аресты, ссылки, а то и расстрелы членов коммунистической партии. Правда, происходит это под флагом борьбы с остатками троцкистов, зиновьевцев и других групп левой оппозиции. Но вряд ли кого-нибудь обманут эти официально пришиваемые ярлыки. Доказательства «троцкизма» обыкновенно шиты белыми нитками. Вглядываясь в них, видим, что под троцкизмом понимается вообще революционный, классовый или интернациональный социализм»[97].