Читаем без скачивания Столичный доктор. Том VII - Алексей Викторович Вязовский

штабной вагон, охрану и мою передвижную резиденцию. На борту парома, стоя у поручня, я хотел было полюбоваться Байкалом, но быстро разочаровался. Ветер, хлеставший по лицу, был едва ли не сильнее, чем на Симплоне, и в глаза тут же полетела колючая снежная крупа.

Я плюнул и вернулся в вагон.

...И бессовестно уснул, проспав до выгрузки на станции Мысовой. Хотя что бы я там увидел кроме льда и снега? Вряд ли здесь они какие-то уникальные.

Уже на твердой земле я собрался выйти из вагона, но буквально через секунду изменил свое решение. Почему-то мне не понравился ветер, швыряющий в лицо порции снега.

— Тройер, вы где? — позвал я, вернувшись назад.

— Слушаю, ваше сиятельство! — выглянул из своего купе мой заместитель.

— Пошлите кого-нибудь узнать, когда ожидать следующий рейс

Минут через двадцать выяснилось, что знает это только господь бог — именно он отвечает за внезапно испортившуюся ледовую обстановку. А это значит, что вполне возможно встречать Рождество нам придется тут, на станции Мысовой. Единственная радость, что есть телеграф — получится не только сообщить всем заинтересованным, где и как я, но и поздравить с праздниками.

Глава 12

КІЕВЪ, 27 декабря 1903 г. Попытка японцевъ завязать съ русскими сахарозаводчиками непосредственныя сношенія по сбыту русскаго сахара въ Японію успѣха не имѣла. Германскимъ экспортнымъ фирмамъ удалось, однако, ввезти русскій сахаръ въ Японію подъ видомъ германскаго продукта. По послѣднимъ сведеніямъ за текущій годъ Японія купила черезъ Гамбургъ — Нейфарвассеръ около 2 милл. пудовъ русскаго сахара.

ШАНХАЙ. Гоненія на китайскихъ либераловъ продолжаются. Кантонскій вице-король потребовалъ выдачи четырехъ студентовъ, укрывшихся въ американской миссіи, обѣщая при этомъ, что студенты не будутъ обезглавлены, а только посажены въ тюрьму. Американцы выдать студентовъ отказались, заявляя, что китайская тюрьма страшнѣе смерти.

Под утро я проснулся от холода. В купе было не просто зябко — ледяной воздух пробрался под одеяло, и даже халат, накинутый на плечи, не спасал. Выйдя в коридор, я быстро нашел источник проблемы: кто-то из альтернативно одарённых личностей открыл фрамугу, выпустив тепло наружу. И выстудил весь вагон. Который и так нельзя сказать, чтобы сильно хорошо отапливался.

Я закрыл окно, пошел дальше по поезду — проверить наличие умственно отсталых в других вагонах. Солнце уже начало вставать — появился ярко-красный краешек из-за деревьев. Судя по цвету, нас ожидал еще один холодный день.

Голоса из третьего купе заставили меня замедлить шаг. Узнал их сразу — доктор Гриневский и Семёнов. Славные парни, из первого московского набора скорой. Гриневский — опытный врач, отец семейства, человек крайне практичный. Поехал не из патриотизма, а потому что предложенные мной суммы позволяли спокойно содержать жену и детей. Семёнов — совсем другое дело. Звезда скорой помощи, прошедший путь от фельдшера до заместителя Моровского. Тот его и уговорил присоединиться к нашей экспедиции.

— ...а всё-таки Сергей Александрович — не чета Николаю, — прозвучало за деревянной перегородкой. Голос Гриневского, суховатый, как осенний лист. — Царь колеблется, а Государственный совет все решает. Без воли Великого князя ни один закон...

— Воли? — Семёнов фыркнул, прерывая коллегу. Услышал, как звякнул стакан о поднос. Завтракают? — Это вы называете волей? Задушить земства, запретить собрания, студентов в тюрьмы гнать пачками...

Сердце забилось чаще. Я встал у окна, как бы любуясь восходом.

— Порядок прежде всего, — отрезал Гриневский. — После убийства отца Александра Третьего страна едва не рухнула в хаос. Сергей Александрович — опора. Вон, в Москве, когда он генерал-губернатором был, сколько всего полезного сделал! И Эрмитаж тебе, и Верхние Торговые ряды. Открыли новый водопровод, создали городскую канализацию вместо лошадей с бочками и запретили сливать отходы в Москву-реку. А трамвай?

— Это уже после него пустили, — буркнул Семенов. — Да он пол-Москвы в сыскные отделения превратил! Вы бы спросили у Толстого, что он о его «порядке» думает! Или у тех, кто в Шлиссельбурге гниет за брошюры...

За окном появились снегири. Уселись на ветку, начали чистить перышки.

— Вы идеалист, Пётр Андреич, — тише произнёс Гриневский. — Государство — не благотворительное общество. Без жёсткой руки Россию разорвут. Вспомните Смутное время.

— Жёсткая рука? — Семёнов рассмеялся горько. — Она же и погубит страну. Народ не поймёт, что его душат ради «блага». Вон, вчерашние известия — опять стачка на Обуховском. Вызовут казаков, сколько крови будет?

— А вы предлагаете уступки? — Гриневский повысил голос. — Сдаться революционерам? Тогда конец империи!

— Империи? — Семёнов явно встал с полки, шаги зашаркали по полу. — Империя — это не только дворцы да указы! Это люди, Аркадий Степаныч! Если их спины гнуть — сломаются.

В конце коридора грохнула дверь — зашёл проводник с подносом. Я отлип от стены, сделал вид, что поправляю ремень.

— ...а ещё его жена, Елизавета Фёдотовна, — внезапно сменил тон Гриневский. — Благотворительностью занимается, больницы строит. Знаете, сколько они пожертвовали попечительским советам?

— Сто рублей выжали из народа, десятку вернули обратно, — хмыкнул Семенов. — Нате, подавитесь! Тоже мне благотворительность!

— Нет, не всё так однозначно!

— Милостыней систему не исправить. Вы же сами на скорой — повидали жизнь простых людей. Тиф в казармах, дети с фабрик — кости да кожа...

Проводник поравнялся со мной, почтительно поклонился: «Ваше сиятельство». Голоса в купе стихли. Услышали.

Я двинулся вперёд, не оборачиваясь. В ушах звенело: «Жёсткая рука... люди... сломаются». В кармане пальцами нащупал телеграмму Великого князя, что командировки Макарова и Куропаткина одобрены, прибытие в Порт-Артур ожидается в начале января. Увы, я с этой «подводной лодки» уже не спрыгну — она нырнула прямиком к русско-японской войне. Всплывет ли обратно?

***

— Евгений Александрович, начальник станции, — доложил Тройер, когда я вернулся к себе.

— Приглашайте.

Ну хоть здесь руководящие органы имеются. Начальник станции, высокий брюнет с жидкими бакенбардами и вислыми усами, представился: Варфоломей Христофорович Каменев. Говорил чётко, но как будто слегка нервничал.

— Ваше сиятельство, примите мои извинения за задержку. Лёд на Байкале...

— Насколько серьёзная проблема?

— Даст Бог, паром пройдёт. Но...

— То есть всё зависит от Господа Бога, — вздохнул я. — Хорошо.

Каменев кивнул, поколебался мгновение и выдал:

— А не окажете ли честь... Понимаю, день семейный, но позвольте пригласить вас на рождественский ужин.

Правильный ход. Учитывая, что начальник станции был лицом администрации, отказ мог бы прозвучать не лучшим образом. Но и