Читаем без скачивания Страсть - Дженет Уинтерсон

— Какое сейчас может быть время дня?

Вилланель засмеялась.

— Время ходить в гости. Я сегодня с другом.

Она причалила к вонючей нише, выбралась на хлипкий карниз из деревянных ящиков и присела на корточки. Там сидела женщина, такая опустившаяся и грязная, что ее трудно было принять за человека. Ее волосы светились; с приставшей к ним странной фосфоресцирующей плесенью женщина походила на подземного дьявола. С плеч свисали складки плотной ткани неопределенного цвета и рисунка. На одной руке было всего три пальца.

— Я уезжала, — сказала Вилланель. — Уезжала надолго, но больше не уеду. Это Анри.

Старуха продолжала рассматривать Вилланель. Наконец промолвила:

— Да, ты действительно уезжала, однако все это время я следила за тобой и иногда видела, как мимо проплывал твой призрак. Тебе грозила опасность. Она еще не миновала, но ты больше не уедешь. Во всяком случае, в этой жизни.

Там, где мы сидели, не было света. Дома по обе стороны канала стояли так близко друг к другу, что над нашими головами нависала арка. Так близко, что, казалось, крыши соприкасаются краями. Может, мы в сточной трубе?

— Я принесла тебе рыбу. — Вилланель вынула сверток; старуха понюхала его и спрятала под юбки. Потом обернулась ко мне.

— Берегись старых врагов в новых масках.

— Кто она? — спросил я, когда мы благополучно уплыли.

Вилланель пожала плечами, и я понял, что опять не получу истинного ответа.

— Изгнанница. Жила вот здесь. — Вилланель указала на заброшенный дом с двойными воротами. Дом тонул; в комнатах плескались волны. На верхних этажах устроили склады; из одного окна торчал шкив.

— Говорят, в те времена, когда она жила здесь, свет в доме не гас до рассвета, а в погребах хранились такие редкие вина, что человек, выпивший больше одного бокала, мог умереть. У нее было множество кораблей, и эти корабли привозили из-за моря товары, которые сделали ее одной из богатейших женщин Венеции. Люди говорили о ней с уважением, а ее мужа называли «Мужем Дамы со Средствами». Но она лишилась всего, когда Бонапарту приглянулись ее средства; говорят, ее драгоценности достались Жозефине.

— Жозефине достались драгоценности почти всех людей на свете, — ответил я.

Тайный город остался позади, и мы очутились среди квадратов солнечного света и широких каналов, где могли разминуться восемь или девять лодок и еще оставалось место для утлого кораблика, на котором катали приезжих.

— Сейчас их время. А если пробудешь здесь до августа, отпразднуешь день рождения Бонапарта. Но к тому времени он может умереть. В таком случае, тебе придется остаться до августа и отпраздновать его похороны.

Она остановила лодку у внушительного шестиэтажного здания, гордо возвышавшегося над чистым каналом — место считалось в Венеции престижным.

— В этом доме хранится мое сердце. Анри, ты должен забраться внутрь и вернуть его мне.

Она что, сошла с ума? То была аллегория. Ее сердце находилось в ее теле, как и мое — в моем. Я попытался объяснить это, но она взяла мою руку и приложила ее к своей груди.

— Проверь сам.

Я проверил. Честно водил рукой вверх и вниз, но не чувствовал ничего. Потом нагнулся, уперся ногами в дно лодки, приложил ухо к ее груди, и проплывавший мимо гондольер понимающе улыбнулся.

Я не услышал ни звука.

— Вилланель, если б у тебя не было сердца, ты была бы мертва.

— Ты жил среди солдат. Думаешь, у них были сердца? Думаешь, в жирном теле моего мужа бьется сердце? — Настал мой черед пожимать плечами.

— Ты сама знаешь, что так не бывает.

— Знаю. Но я уже говорила тебе, Венеция — город необычный. Здесь все иначе.

— Ты хочешь, чтобы я забрался в этот дом и нашел твое сердце?

— Да.

Фантастика…

— Анри, когда ты уходил из Москвы, Домино дал тебе сосульку с золотой цепочкой. Где она?

Я ответил, что не знаю. Должно быть, сосулька растаяла в моем ранце, а цепочка выпала. Мне было стыдно, но после смерти Патрика я перестал заботиться о вещах, которые когда-то любил.

— Она у меня.

— Ты взяла золото? — не веря своим ушам, спросил я. Должно быть, она нашла ее; если так, то память о Домино останется при мне.

— Я взяла ледышку. — Она порылась в сумке и вынула льдинку, такую же холодную и твердую, как в тот день, когда Домино отодрал ее от брезента и отправил меня в путь. Я повертел ее в руках. Лодка покачивалась на волнах, чайки летели по своим делам. Я посмотрел на Вилланель. В моем взгляде сквозило множество вопросов, но она лишь пожала плечами и отвернулась к дому.

— Вечером, Анри. Вечером они будут в театре «Ла Фениче». Я привезу тебя сюда и подожду. Я бы сделала это сама, но боюсь, что не сумею вернуться.

Она забрала у меня сосульку.

— Когда ты принесешь мне мое сердце, я верну тебе это чудо.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Ты мой брат, — ответила она, и мы уплыли.

Мы ужинали, и ее родители расспрашивали меня о моих родных.

— Я родился в деревне, окруженной ярко-зелеными холмами, на которых растут одуванчики. Зимой река между ними топит берега, а летом пересыхает и тонет в грязи. Мы зависим от реки. Зависим от солнца. Там нет ни улиц, ни площадей, только маленькие домики, обычно одноэтажные; тропинки между ними не проложены искусными руками, а протоптаны множеством ног. У нас нет церкви — вместо нее у нас амбар, в котором зимой хранится сено. Революции мы не заметили. Она застала нас врасплох, как и вас. Мы думаем о дереве у нас в руках и зерне, которое выращиваем, а иногда — о Боге. Моя мать была набожной женщиной; отец говорил, что когда она умирала, то протянула руки к иконе Божьей Матери, и ее лицо засветилось. Она умерла случайно. На нее упала лошадь и сломала ей бедро. У нас не было лекарств — лекарства у нас есть только от колик и безумия. Это случилось два года назад. Мой отец все еще ходит за плугом и ловит кротов, что кромсают поля. Будь моя воля, я вернулся бы к жатве и помог ему. Мое место там.

— Анри, ты в своем уме? — саркастически спросила Вилланель. — Ты учился у священника, путешествовал и сражался. Неужели тебе не терпится вернуться к своим коровам?

Я пожал плечами.

— Какой прок от ума?

— Ты мог бы нажить здесь состояние, — сказал ее отец. — Тут много возможностей для молодого человека.

— Ты можешь остаться с нами, — сказала ее мать.

Но Вилланель не сказала ничего, а я не мог остаться и быть ей братом, потому что мое сердце кричало от любви к ней.

— Знаешь, — сказала ее мать, взяв меня за руку, — этот город не чета другим. Париж? Я на него плюю. — Она действительно плюнула. — Что такое Париж? Несколько бульваров и дорогих магазинов. А здесь есть тайны, ведомые только мертвым. Я уже говорила, что у здешних лодочников на ступнях перепонки. Нет, не смейся, это правда. Я знаю это, потому что моим первым мужем был лодочник, от которого я родила нескольких мальчиков. — Она помахала ногой в воздухе и попыталась дотянуться до носка. — У каждого из них между пальцами были перепонки, и поэтому они ходили по воде.