Читаем без скачивания Седьмая жертва - Александра Маринина

– Слава богу! – Настя оглянулась и тайком перекрестилась.

– Это еще что такое? – вздернул брови Гордеев. – С каких это пор? Ладно, не отвечай, сам все понимаю. Между прочим, недавно поймал себя на том, что перекрестился перед дверью генерала, когда он меня на вздрючку вызывал. Ты Представляешь? Совершенно автоматически перекрестился, не задумываясь, да так легко, будто всю жизнь это делал. Во что гены вытворяют! На Руси тыщу лет крестятся, а они решино из нас за одно поколение безбожников сделать, мичуринцы хреновы. Так что насчет урода?

– Виктор Алексеевич, он действительно урод какой-то.

Наглый до предела. Экспертиза показала, что надпись на плакате и записка насчет денег на похороны выполнены одной рукой. Это раз. Пули, которыми убиты Старостенко и бомж, выпущены из одного и того же ствола. Это два. На «похоронных» деньгах и записке обнаружены следы пальцев, которые принадлежат одному и тому же человеку, но не нашему бездомному покойнику. Это три. Такие же следы обнаружены на керамических рыбках и пластмассовых куколках-пупсиках, оставленных убийцей на местах двух преступлений. Это четыре. Такое впечатление, что он сумасшедший и совершенно не думает об осторожности.

– Ну, насколько я помню то, что мне докладывал в прошлый раз Коротков, вы как раз и ищете сумасшедшего, – заметил Гордеев, – так что удивляться нечего. Псих – он и есть псих. Как идет розыск?

– Идет как-то, – неопределенно ответила Настя. – Ни шатко ни валко. А может, и наоборот, все на ушах стоят по всей стране, вылавливают из населения нашего Горшкова. Только суть от этого не меняется – его пока не нашли. А я каждую минуту жду новый труп с пламенным приветом от уважаемого Александра Петровича. Вчера Ольшанский получил наконец его личное дело и отправил экспертам, чтобы почерк и дактокарту посмотрели.

– Другие версии есть? Или вы в одного своего Горшкова уперлись и ждете у моря погоды?

Настя вздохнула. Других версий не было. Вернее, они были, но какие-то неопределенные. Совершать эти убийства мог и не Горшков вовсе, а любой другой человек, решивший свести счеты со следователем Образцовой или с оперативником Каменской. И Настя, и Татьяна служили больше десяти лет, и количество людей, которые остались, мягко говоря, не вполне удовлетворены результатами общения с ними, исчислялось далеко не одним десятком. Что же теперь, проверять всех поголовно? Татьяна вспомнила Александра Петровича Горшкова как наиболее вероятного подозреваемого с замашками сумасшедшего мстителя. Больше никто на ум не приходил ни ей самой, ни Насте.

– Понятно, – кивнул Гордеев. – Расслабились, девочки. О приятном стали думать, на Горшкова всех дохлых кошек повесить решили и отдыхаете. Ты мозги давно последний раз напрягала?

– В прошлом году, – пошутила Настя, – когда еще у Заточного работала. С тех пор как-то не довелось.

– Вот оно и видно. Ты что же, и в самом деле не знаешь, кто может иметь на тебя такой зуб? Стыдно, деточка. На тебя не похоже.

– Виктор Алексеевич, – горячо заговорила Настя, – поймите меня правильно, это же чистая статистика. Если бы каждый преступник, которого поймали, начинал после освобождения мстить операм и следакам, то нас всех давно уже в живых бы не было. Тот, кто все это затеял, чем-то отличается от общей массы преступников, поэтому и ведет себя не так, как остальные. И дело тут совершенно не в том, что он имеет на меня зуб, а в том, что у него мышление другое и психика другая. Этих, с зубами и с камнями за пазухой, – легион, и весь этот легион марширует в ногу, а наш урод – не в ногу. Я пыталась вспомнить такого вот, особенного… Сауляк покончил с собой. Галл расстрелян. Арсена убил его же собственный помощник, ко мне приревновал. Эти трое были личностями, причем незаурядными, неординарными, от них можно было бы ждать такой гадости. А все остальные – рядовые, обычные, ничем не выделяющиеся типы. Я не могу себе представить, чтобы кто-то из них…

– От тебя не требуется представлять, – сухо прервал ее начальник, – ты пока еще не писатель и не кинорежиссер. От тебя требуется будничная, повседневная сыщицкая работа. Работа с информацией. Ее поиск, сбор, накопление, анализ. Ты хочешь, чтобы я устроил тебе здесь курсы повышения квалификации на лавочке? Отправляйся в контору, доставай из сейфа все свои материалы начиная с первого же дня работы в розыске и принимайся за дело.

Завтра жду тебя в это же время с первыми результатами. Черт знает что!

Совсем от рук отбились, стоило мне чуть-чуть прихворнуть. Развалит Коротков отдел, чует мое сердце…

Выйдя за ограду, окружавшую госпитальный парк, Настя увидела выходящего из машины Короткова.

– Чего кислая такая? – спросил Юра. – От Колобка получила?

Она поежилась на пронизывающем ветру и молча кивнула.

– Ты, вероятно, тоже получишь. Их светлость не в настроении.

– Ничего, отобьюсь, я ж не такой нежный, как ты. Тебе плохую новость сразу сказать, или лучше завтра?

– Неужели… третий? – с тревогой спросила Настя.

– Пока нет. Хуже.

– Что же может быть хуже?

– А хуже может быть то, что мы опять не знаем, кого искать. Костя Ольшанский экспертам бутылку коньяку поставил, чтобы они побыстрее заключение дали по почерку Горшкова и по отпечаткам пальцев. Вот они и дали.

– Ну и?..

– Не Горшков это. Даже близко не лежало. Так что давай думай, подруга, Татьянино предположение не подтвердилось, с ее подозреваемым мы пролетели, как фанера над Парижем. Теперь твоя очередь.

«Ну вот, так я и знала! – с отчаянием думала Настя, впихиваясь в битком набитый троллейбус, идущий в сторону метро «Октябрьское Поле». – Я почему-то с самого начала чувствовала, что это окажется не Горшков. Я очень люблю Татьяну, я за нее боюсь и переживаю, но бояться за жизнь другого человека – это совсем не то же самое, что бояться за свою собственную. Если это направлено не против Тани, значит, против меня. Господи, какая же я мерзкая!

Как мне не стыдно так думать! Выходит, лучше пусть Таню убьют? Нельзя так думать, нельзя, нельзя! У Тани маленький ребенок, она – талантливый писатель, люди ждут ее книг, ее жизнь стоит дороже моей, я должна радоваться, что это оказался не Горшков. Я должна радоваться, что убийца пытается свести счеты не с ней, а со мной, потому что от моей смерти ущерба меньше, после меня дети сиротами не останутся. Я должна радоваться… Но я не могу. Мне страшно».

Он требовал от меня невозможного, но понимать это я стала только потом.

Сначала все было замечательно, похоже на сказку, которая будет длиться вечно.

Институт я не выбирала, скорее это институт выбрал меня. Не могу сказать, что я в семнадцать лет жаждала получить высшее образование. Учиться я вообще не очень любила, но школу закончила вполне благополучно исключительно благодаря своим спортивным данным. Меня включили в юношескую сборную страны по волейболу, я ездила на бесконечные сборы и соревнования, а в промежутках между ними – на ежедневные тренировки. Школа мной гордилась и все мне прощала за спортивные достижения. Меня даже в комсомол принимали заочно, не таскали в райком и не мучили вопросами по Уставу (я бы все равно никогда его не выучила). Я же в это время участвовала в матче на юношеской Олимпиаде.

Так что институт я выбрала тот, что был поближе к дому. Вступительные экзамены, конечно, сдавала, но и без того было ясно, что меня никто заваливать не станет. И высшие спортивные чиновники ходатайствовали, да и институтское руководство понимало, что я буду играть за студенческую команду на Универсиаде.

Когда он обратил на меня внимание, я даже не поверила сначала, что это происходит со мной. Самый лучший студент, гордость института, четверокурсник, о котором всем было известно, что его после пятого курса берут в аспирантуру, – и я, троечница-второкурсница. Хотя и хорошенькая была, спору нет. Его внимания добивались и страдали по нему все без исключения девчонки, а он выбрал меня. Мне завидовали. Мной восхищались: ну как же, сумела захомутать самого Ландау. Это прозвище у него такое было – Ландау. Гений физики и сопромата.

Я, конечно, не больно ученая была, но умишком своим практическим дотумкала, что нужно быстро беременеть и рожать, чтобы Ландау не соскочил.

Он, как оказалось, к моему удивлению, был девственником. Но я сообразила, что он не ханжа, а просто очень осторожный, не позволял себе ничего и ни с кем, чтобы не быть обязанным. Терпел-терпел, а когда терпение кончилось, тут и я случайно подвернулась, попалась на глаза. А могла бы на моем месте оказаться и любая другая. Мне просто повезло, и надо было торопиться, пока не появилась какая-нибудь еще более красивая девица на его небосклоне. Он был из такой семьи, попасть в которую мечтала бы каждая. Бабка – какая-то немыслимая профессорша, Ландау живет с ней в самом центре Москвы в огромной квартире с высоченными потолками и старинной антикварной мебелью, кроме того, у него есть и собственная квартира, двухкомнатная, в престижном районе. Отец тоже какая-то шишка, работает где-то далеко, появляется редко, так что болезненный по тем временам квартирный вопрос у молодой семьи решался без проблем.