Читаем без скачивания Последняя отрада - Кнут Гамсун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нам снова пришлось проходить мимо «Короны»- экипажей больше не было видно.
- Так я и думал!- сказал столяр.
Он был очень огорчен. По-видимому, он хотел присутствовать при разъезде общества. Он внимательно осмотрел всю улицу и то место, где стояли экипажи.
- Так я и думал!- повторил он. Теперь он заторопился домой.
- Нет, теперь мы войдем,- сказал я.
Зала была большая и красивая, в одном конце была эстрада для музыки, народу было много и раздавался гул голосов. Мы уселись на хорах и стали смотреть.
Публику была самая разнообразная; были тут моряки, ремесленники, лакеи из гостиницы, приказчики и поденные работницы. Дамское общество, по всей вероятности, состояло из портних, служанок, приказчиц и свободных прачек, не занятых при дневном свете.
Плясали вовсю. Помимо полицейского, который должен был блюсти порядок, содержатель залы сам поставил от себя распорядителя, у которого была палка и который повсюду расхаживал, не спуская глаз с танцующих. Каждый раз, когда кончался какой-нибудь танец, мужчины должны были подходить к эстраде музыкантов и уплачивать по десяти эре. Если у кого-нибудь являлось желание смошенничать, распорядитель осторожно ударял его своей палкой по плечу, если же какому-нибудь кавалеру приходилось таким образом несколько раз напомнить об установившемся порядке, на него начинали смотреть, как на подозрительную личность, и в крайнем случае даже выводили. Вообще, порядок был удивительный.
Вальс, мазурка, экоссес, рейндлендер, вальс…
Я обратил внимание на одного кавалера, танцевавшего без устали все время, это был высокий молодец, арапского вида, очень ловкий, вообще кавалер хоть куда, и дамы охотно танцевали с ним. «Да не Солем ли это отличался там?»- подумал я.
- А вы не хотите танцевать?- спросил я столяра Николая.
- Нет,- ответил он с улыбкой.
- Так мы можем уйти, если хотите.
- Да… хорошо,- ответил он, а сам сидит на месте.
- Вы думаете о чем-то другом? Долгое молчание.
- Я сижу тут и думаю о том, что у меня в усадьбе нет лошади. Я на себе вожу весь навоз и все дрова.
- Потому-то вы и стали таким сильным.
- На этих днях мне придется отправиться домой, чтобы навозить из лесу дров на зиму.
- Да, вам придется это сделать.
- Что я хотел сказать?- продолжал он, напрягая свою память, и замолчал.
- Что такое?
- Нет, об этом не стоит и думать. Было бы очень хорошо, если бы вы отправились со мной вместе, но у меня такая скверная комната.
- Я? Почему? Впрочем, эта мысль вовсе уж не так дурна.
- Да неужто? А это было бы очень хорошо!- сказал столяр.
Тут до меня доносится из залы имя Солема. Ну, да вон он стоит там, приосаниваясь, это, действительно, Солем с Торетинда своей собственной персоной. Он стоит один, он раздражен, он говорит и называет себя по имени - Солем! По-видимому, у него не было определенной дамы на весь вечер, я видел, как он брал первую попавшуюся даму для танцев. Но вот случилось так, что он поклонился даме, у которой был уже кавалер; кавалер покачал головой и сказал ему, что его дама не пойдет с ним. Солем намотал это себе на ус. Он дал парочке протанцевать следующий танец, а после этого опять склонился перед дамой. Он получил во второй раз отказ.
Да и дама эта была не совсем-то обыкновенная - она была или утонченная кокетка, или сама невинность, Бог ее знает. Белокурая, высокая, греческого типа, в черном платье без всяких украшений. Боже, до чего она была тиха и скромна! Конечно, это была девушка с улицы, но она была так скромна, это была монахиня порока, и лицо у нее было такое чистое, как у раскаявшейся грешницы. Что за удивительное создание!
Это была подходящая дама для Солема.
Когда кавалер этой дамы во второй раз отказал ему, то он стал громко кричать, хвастать и говорить, что он Солем, Солем. Но это всем надоело, его бахвальство никого не удивляло, здесь люди привыкли ко всему. Распорядитель подошел к Солему и попросил его успокоиться, и в то же время он указал ему на дверь, возле которой стоял полицейский. Это сейчас же укротило бурю. Солем сам сказал:
- Да, тише! не будем устраивать скандала!- Однако он не терял из вида гречанку и ее кавалера.
Он ничем не проявлял себя в течение двух танцев и сам приглашал дам и танцевал. Набралось много народу, многим не хватало места посреди залы, и они ждали своей очереди у стен.
Тут случилось нечто.
Одна пара упала. Это был Солем со своей дамой. Падая, он сбил с ног другую пару; это была как раз гречанка со своим кавалером они повалились на пол. Солем был очень неловок, он заболтал ногами и руками и свалил еще одну пару. Посреди залы образовалась целая куча барахтающихся людей, раздались крики и ругательства, все толкали и лягали друг друга. Солем руководил катастрофой очень ловко и со злым расчетом, одна пара за другой валилась на пол. Распорядитель старался навести порядок своей палкой и предлагал всем встать; подошел даже сам полицейский, музыка перестала играть. Солем был настолько умен и вместе с тем труслив, что воспользовался замешательством и улизнул в дверь.
Упавшие мало-помалу встали. Одни потирали себе руки и ноги, другие старались стереть с платья пыль, одни смеялись, другие ругались; у кавалера гречанки оказалась рана на виске, из нее струилась кровь, и он держался за голову. Послышались вопросы, как зовут того долговязого парня, устроившего эту свалку.
- Солем,- сказала одна из дам.
По адресу Солема раздались угрозы; стали требовать, чтобы его нашли и привели для расправы.
- Чем же он виноват?- заступились за него дамы. О, Солем и дамы!
Между тем гречанка тоже поднялась с пола, она будто вышла из ванны. Все ее черное платье было покрыто пылью, оно было усеяно звездами. Дама была очень смущена тем, что лежала на полу под всеми этими людьми, она сконфуженно улыбнулась, когда ей показали, что гребень, сдерживавший ее греческий узел, сломался.
ГЛАВА XXXIII
Сегодня 1-ое октября. Прошло сорок лет с тех пор, как мы расчищали дома снег треугольником. Увы, я могу вспомнить уже то, что было сорок лет тому назад.
Пока я еще ничего не упускаю из вида, но все проходит мимо моего носа. Я сижу на хорах и смотрю вниз. Если бы столяр Николай был более наблюдателен, то он заметил бы, как я сжимаю руки и делаю себя еще более смешным проявлением своего волнения, игрой моих лицевых мускулов; но, к счастью он ребенок. И вот я ушел домой и водворился на своем месте. Мой адрес - угол за печкой.
Снова наступает зима, север покрывается пеленой снега, англосакский театр.
И для меня наступает тяжелое время, колесо мое останавливается, мои волосы перестают расти, мои ногти перестают расти, ничто не растет за исключением моих дней. И хорошо, что дни мои растут, отныне это хорошо.
* * *В течение зимы не происходит ничего особенного… ах да, у Николая в первый раз в жизни завелось пальто. Оно ему не нужно, но он завел его, ради приличия, как он говорит, и пальто это дорогое, стоило двадцать крон наличными, но он получил его за восемнадцать! Несомненно, Николай гораздо более доволен своим пальто, нежели Флатен своим.
Кстати, пора вспомнить про Флатена. Его друзья устроили в честь его прощальный пир или, вернее, мальчишник: он женится. Это мне рассказала фрекен Торсен, когда я случайно повстречался с нею снова под фонарем у ее дома.
- И вы не носите траур?- спросил я.
- Ах нет,- ответила она с улыбкой.- Ведь я об этом уже давно знала. А, кроме того, я вовсе уже не такая постоянная, право, не знаю.
- Мне кажется, вы совершенно верно определили себя. Она удивилась.
- Каким образом?
- Мне кажется, вы очень переменились с лета. Вы были такая положительная, все для вас было ясно, вы знали, чего хотите. Куда же девалась ваша маленькая горечь? Или у вас нет больше оснований для горечи?
Это были жестокие слова, но ведь я был для нее как бы отцом и я желал ей добра.
Она шла, поникнув головой, погрузившись в думы. Потом она сказала нечто необыкновенно разумное:
- Летом я как раз была лишена куска хлеба. Говорю вам все, как было. Мне отказали от места, а ведь это нечто очень серьезное. И вот на некоторое время я задумалась. А потом… право, не знаю… я уже не молода, но, вероятно, я и не достаточно стара. У меня есть две сестры, вот они очень положительные и постоянные, обе они замужем, и они очень серьезно относятся к жизни, хотя и моложе меня. Не понимаю, что делается со мною.
- Хотите пойти со мной в концерт? - спросил я.
- Сейчас? Нет, спасибо, я не так одета. Пауза.
- Но как это мило с вашей стороны, что вы предложили мне это!- сказала она вдруг радостно,- это было бы очень весело, но… Нет, теперь я вам расскажу об этом обеде, мальчишнике… Господи, чего только они не придумали!
Она была права, веселая молодежь наделала много глупостей,- молодые люди ребячились и вели себя глупо, но не все в их поведении было так плохо. Начали с того, что пили вино тысяча восемьсот двенадцатого года. Нет, начали с того, конечно, что Флатену послали пригласительный билет; он был разрисован красками и представлял собою легкомысленную картинку в рамке, на ней было указано только место и время, а, кроме того, было написано: Ballade, Bachiade, Qffenbachiade, Bachanal. Потом виновнику торжества говорили речи по случаю того, что он покидает холостую жизнь и товарищей, и говорили все зараз, так что ничего не было слышно. Была тут и музыка, которая играла почти все время. Под вечер все это надоело, были позваны замаскированные девушки, которые танцевали некоторое время, но так как было выпито слишком много шампанского, то танцовщицы должны были удалиться. После этого молодые люди спустились в ворота гостиницы, чтобы поймать чтонибудь «случайное». Их расчеты оправдались: с воротами поровнялась молодая женщина с ребенком на руках; так как шел снег, то она тщательно обернула ребенка тряпьем.- «Тпру!»- крикнули молодые люди, останавливая ее. - «Это твой ребенок?»-«Да».-«Мальчик?»-«Да». Они вступают с ней в разговор. Это была молодая и худая женщина, по всей вероятности, служанка. Все начали рассматривать мальчика, а Хельгесен и Линд, оба очень близорукие, вытирали даже очки и надели их. «Ты, что же, идешь топить мальчика, что ли?»- спросил кто-то.-«Нет»,- ответила изумленная девушка. Тут кто-то другой заметил, что бессердечно задавать такой вопрос, и тот, кто задал его, согласился с этим. Он принес свой дождевой плащ и накинул его на плечи девушки. После этого он стал щекотать мальчика и заставил его улыбнуться - это был удивительный ребенок: человек, тряпье и грязь в одном свертке.- «Бедное, незаконное дитя,- сказал он,- рожденное девушкой!»-«Это сказано лучше!»- подхватили остальные.- «Надо будет кое-что устроить»,- сказали они. -«Где ты живешь?»- спросили они девушку.-«Я жила там-то и там-то»,- ответила она.-«Жила? В таком случае мы сделаем вот что»,- говорит один, вынимая из кармана бумажник. Остальные следуют его примеру и сейчас же собирается большая сумма денег, которые переходят в руку девушки.- «Погоди, стоп, с меня это слишком мало, ведь я задал такой бессердечный вопрос»,- говорит один.-«И с меня мало,- говорит другой - потому что мы подумали то, что ты сказал. Теперь же мы соберем маленький капитал для сына этой девушки». Начинается новый сбор. Хельгессен исполняет должность кассира. Вдруг Бенгт зовет извозчика, предлагает девушке сесть и садится рядом с ней.