Читаем без скачивания Тайна забытого дела (Справедливость - мое ремесло - 2) - Владимир Кашин

Гладиаторские дуэли на выгоне прекратились, а вскоре Петр вместе с родителями куда-то уехал. Только много лет спустя, уже будучи молодым слесарем, встретил его Митя в Летнем саду.

Они обрадовались друг другу. Сели на скамью в аллее, и Петр рассказал, что живет в Донбассе, работает на шахте и приехал к родным. Вспомнили школу, посмеялись над своими боями. Но Петр неожиданно предложил:

- Давай еще разок схватимся!

Коваль не поверил своим ушам.

- Победителем-то оказался ты, - объяснил свое стремление Петр. - А сильнее все-таки я.

Митя почувствовал, что Ковтюх не шутит, но сама по себе мысль о драке показалась ему теперь дикой. Положение спасла Зина, которая приближалась к ним.

- Что ж, если ты так хочешь... - улыбнулся Коваль, стараясь не выдать своего нежелания. - Только я здесь не один, с девушкой. И вообще, мне кажется, мы вышли уже из этого возраста. До свиданья. - С этими словами он поднялся навстречу Зине и пошел с ней по аллее.

Ох, Летний сад! Сколько воспоминаний ты можешь навеять!.. Но нужно вернуться к делу.

- Откуда вы знаете мою театральную биографию? - повторила Гороховская.

Коваль не ответил. Снова оглядел комнату и этим успокоил женщину. "Сейчас спросит, кто здесь со мной живет", - подумала она.

Он спросил:

- Брат не живет с вами?

Волнение снова охватило ее.

- О, давно, лет двадцать. С того времени, как женился. Но зачем вы об этом спрашиваете? С ним что-нибудь случилось?

- Нет. Мне, например, ничего не известно.

- А я уж перепугалась. Арсений человек мягкий, спокойный, но мало ли что...

Подсознательно Коваль почувствовал, что задел больное место.

- И часто он бывает у вас?

- Далеко ему ездить-то. Да и занят он - работа, семья, двое детей.

Коваль поддакивал ей. Гороховскую это не успокоило, и она не выдержала:

- Вы спрашиваете потому, что обратили внимание на кровати? У меня квартирантки живут, студентки. Я еще не прописала их, но завтра же сделаю это.

- Нужно, нужно, - согласился Коваль и внезапно спросил: - Брат у вас - родной?

- Что?! - вскричала Гороховская. - А как же!

- Мне казалось, что вы у родителей были одни.

- Их давно уже нет на свете.

- Бумаги живут дольше, чем люди, Ванда Леоновна.

Женщина схватилась за сердце.

- Вы были тогда в другом месте... - негромко, словно обращаясь к самому себе, произнес Коваль.

- Что вы имеете в виду?

- Дни вашей молодости.

Неспроста ей стало тревожно, едва начала она разговор с этим человеком. Но что они теперь могут ей сделать? Ничего! Ей недолго уже осталось топтать траву. К чему ворошить минувшее? Неужели кому-то стала известна ее тайна? Но ведь даже Арсений не знает...

- Я уже слишком стара, чтобы хитрить. Скажите прямо, чего вы хотите?

- Ничего особенного, - спокойно ответил Коваль. - Я тоже думаю, что хитрить нам нечего. Хочу, чтобы вы вспомнили свои двадцатые годы. Знакомства того времени, кто вас окружал. Занимаюсь сейчас историей ограбления одного банка. Если память вам не изменяет, помогите, пожалуйста. Быть может, у вас и фотографии тех лет сохранились?

- Банк? Какой банк? Какое ограбление?

- Существовал такой банк Апостолова. Его в двадцатые годы ограбили. Это была политическая акция врагов Советского государства, которые хотели подорвать экономику и без того разоренной, голодающей республики, да и просто поживиться. Вас, Ванда Леоновна, вызывали тогда в милицию, допрашивали. Просматривая архивные материалы, я натолкнулся на вашу фамилию. Но в документах немало пробелов и неясностей.

Актриса засуетилась, припоминая, где лежат фотографии. Но вот достала из шкафа пухлый альбом и положила его на стол.

Она торопливо искала какие-то фото, и на столе воцарился беспорядок. Черные, коричневые, пожелтевшие фотографии молодой и немолодой женщины, то загримированной и одетой в костюм какой-либо героини, то снятой в домашнем одеянии, во весь рост, вполроста, крупным планом - только глаза, нос, подбородок заняли весь стол.

С молчаливого согласия хозяйки подполковник внимательно рассматривал все это и невольно думал о том, что даже большая жизнь старого человека помещается в одном-единственном альбоме. Наконец актриса нашла то, что искала. Отодвинула остальные фотографии, а из пачки, которую держала в руке, стала подавать одну за другой Ковалю.

Вот Арсению восемь - фотография старая, ветхая. Это она держит братишку на руках и нежно прижимает его к груди. А вот они у родителей на Азовском море: берег, причал, и они с братом вдвоем.

С сожалением сказала, что фотографии, где они изображены всей семьей - она и Арсений с родителями, - потеряны. Говорила возбужденно - от профессионального умения сдерживать себя и следа не осталось. Подполковник не останавливал ее. Спросил только, как бы между прочим, рассматривая фото маленького Арсения:

- Ваш отец погиб на войне, а мать умерла от голода? В двадцать первом?

Гороховская кивнула.

- Фотографии ваших родителей с совсем маленьким Арсением и быть не могло. Но не это меня интересует. Не запомнилось ли вам, Ванда Леоновна, что-нибудь, касающееся той ночи, когда из особняка Апостолова вывозили ценности?

Она все еще не верила, что неожиданного гостя привела в ее дом эта давняя история. Кому это нужно, какие-то забытые преступления, да и при чем тут она? Просто товарищ подполковник, как настоящий милиционер, хитрит, придумывает какие-то сказки, а имеет в виду что-то другое.

Конечно, кое-что ей припоминается. Зима, мокрый снег, метель, и потом среди дождя и снега - уют, тепло и внезапная вспышка пламени. Матрос чиркнул зажигалкой. Зажигалка пылала, как факел, и Ванда боялась, как бы не загорелось все здание.

"Что я могу сказать этому милиционеру? Да и к чему? Какое я имею отношение к тому, что там творилось? Если бы матрос Арсений Лаврик не погиб, быть может, были бы свои дети. А так - только брат нареченный, маленький Сеня. И взяла его потому, что беспризорного мальчика тоже звали Арсением, - в память о любимом".

Но нужно что-то рассказывать подполковнику. И она рассказала о той зиме, о голоде и мраке, о молодом матросе Арсении, который стоял на часах у особняка.

- Когда вы были там, ночью, грабители вывезли золото, ценные бумаги, бриллианты.

- Нас все это не интересовало. Он мне, вспоминаю, даже статуэтку взять не разрешил. Такой, знаете, атлет, бросает диск. Маленькая серебряная фигурка. - Она мечтательно улыбнулась. - У Арсения, помнится, были очень мягкие, шелковистые волосы. А потом взяли его... - Лицо ее стало печальным. - И меня нашли. Арсения расстреляли. А меня выпустили, как видите.

Гороховская умолкла, посмотрела на гостя. На самом ли деле интересует его то, что она рассказывает?

- Не помните ли, как вас допрашивали? Кто вел допрос? О чем спрашивали? Не припоминаются ли какие-нибудь фамилии?

Из далекого тумана выплыли промерзшие глухие стены подвала, где ее держали несколько дней, какие-то лица. Лица эти что-то ей говорят, о чем-то спрашивают, угрожают, она отвечает. Но что именно? И чьи это были лица? Она даже и лица Арсения не помнит уже! А фамилий следователей она, пожалуй, не знала и тогда. Окоченевшая, онемевшая от страха девочка - что она могла знать? Странно даже, что спрашивают ее об этом через столько лет...

Тревога все еще не покидала ее. Скрывая эту тревогу, рассказывала все, что только могла вспомнить. Помнит себя голенастой, длинноногой, в черном фартуке. Работала в типографии, которая помещалась в подвале. Там было очень душно. Она стояла у наборных касс со свинцовыми литерами. В типографию взял ее дядя Войтех, к которому переехала она после гибели отца. Он был наборщиком. Потом дядя ушел на фронт воевать против Деникина, а дядина жена выгнала ее. Она пошла куда глаза глядят, набрела на какую-то воинскую часть, стала петь красноармейцам, ее одели, обули, и комиссар отвез ее в Одессу учиться петь профессионально. Ей долго еще чудился неповторимый запах типографской краски и хлопанье изношенных машин. Потом все это забылось в суматохе театральной жизни.

- А если бы вам довелось встретиться с теми, кто вас допрашивал по делу Апостолова, - перебил ее мысли Коваль, - интересно, могли бы вы узнать этих людей?

- Боюсь, ничем вам не помогу. Памяти нет совсем. Все стерлось, перепуталось, расплылось. А эта история была очень коротким эпизодом в моей жизни.

- Дело Апостолова?

- Да.

- Но ведь с этим делом была связана история вашей любви. Так вы и сами назвали когда-то свое чувство в разговоре со следователем Козубом.

Коваль не был уверен, что разговор со старой актрисой будет полезным. Но, как всегда, не разрешал себе упустить ни единого, пусть даже самого малого шанса. А Гороховская все думала о своем. Неужели подполковник и в самом деле заявился к ней только ради этой давней истории с банком? Он все время спрашивает о ее молодости, ну и что ж, пусть спрашивает, лишь бы только не касался тайны ее воспитанника Арсения. Целые куски жизни были ею забыты и почти никогда не возникали в памяти. Они не были ей нужны. А если все-таки возникали, она не старалась удерживать их в голове.