Читаем без скачивания Тайна забытого дела (Справедливость - мое ремесло - 2) - Владимир Кашин

Где же он теперь? Вернется ли? А если и вернется, то с презрением пройдет мимо нее.

Клава вытерла слезы уголком пододеяльника. И опять всплыла в памяти минувшая ночь, когда пришел Могилянский.

Мадам не разрешала девушкам капризничать и привередничать, они должны были делать все, что приказывала "кормилица" и что требовали "клиенты". Но до вчерашнего дня Клавы это не касалось. Несколько дней жила она в "меблированных комнатах" и сама не знала, почему хозяйка с ней миндальничает. Тешила себя надеждой, что Мадам даст ей какую-нибудь работу по дому или на кухне. Но вчера явился Могилянский, и Мадам отправила ее в зал...

Клава отодвинула подушку, отвернула угол перины и удостоверилась, что длинный нож, который она незаметно взяла на кухне, сама еще не зная зачем, на месте. Потом бросила взгляд на подоконник, где положила газету, которую вчера подобрала в зале, протянула руку и взяла ее.

Сколько уже времени не видела она ни книг, ни газет! А как любила носить в кабинет ежедневную почту отца: десятки писем и целую пачку газет и журналов!

Читать комиссарскую газету не хотелось - слова какие-то чужие, непонятные. Разве только объявления. Вот они, на последней странице.

"Пятьдесят долларов получит тот, кто сообщит, где находится Алексей Ярош родом из Галиции или что с ним случилось. По слухам, он с 1919 года живет в Подольской губернии, под Винницей. Его разыскивает мать по делу о наследстве".

"Украинский махорочный трест продает курительную и нюхательную махорку".

"Тов. Николаенко, не забывайте о своих обязательствах и пришлите свой адрес. Издательство".

"Красный суд. Дело инженера Дубицкого".

А вот и театральная колонка:

"Укргостеатр" - "Гайдамаки", "Новый театр" - "Поташ и перламутр".

Кино:

"Ампир" - немецкий фильм "Смертельный прыжок".

"Мишель" - "Трагедия любви". Серия вторая (последняя). С участием Миа-Май и В. Гайдарова.

"Миньон" - "Бриллиантовый корабль".

"Маяк" - "Приключения Фортуната".

Кто-то дернул дверь - раз, другой, третий. Вместе с дверью зашаталась вся фанерная перегородка.

- Клава! - это громкий голос Мадам.

Пение в соседней комнате прекратилось.

- Сейчас! - Клава отбросила одеяло, вскочила, подбежала к двери, открыла ее.

Полная хозяйка с трудом вошла в узкую дверь. Она молча осмотрела Клаву, которая еще не успела спрятаться под одеяло, и, видимо, стройная фигурка понравилась ей, толстый слой пудры на щеках шевельнулся, ярко-красные от помады губы растянулись в улыбке.

- Как спала?

- Спасибо.

- У тебя опухли глаза, деточка моя. Умойся холодной водой, и к вечеру пройдет. Опухшие глаза портят даже красивую женщину.

Мадам села на стул. Клава укрылась и молча ждала, что скажет хозяйка. А та высвободила руку из-под шали и протянула Клаве конфеты, которые делали из жженого сахара кондитеры-кустари.

Клава взяла, поблагодарила, но есть конфеты не стала, а положила их на подушку.

- Плакала? Почему? - строго спросила Мадам, и ее бесцветные глаза стали острыми как гвоздики.

Клава молчала.

- Я не хотела бы, чтобы в моем доме были заплаканные женщины. Мужчины любят веселых. А плачут теперь только голодные. Но разве я плохо тебя кормлю?

Клава отрицательно покачала головой.

- Тысячи людей голодают. И взрослые, и дети. - Мадам сделала паузу. Ты ведь не хочешь оказаться среди них? Не хочешь, я знаю. Ты еще, конечно, не забыла, как умирала, когда Семен Харитонович тебя привел?

Клава вздрогнула.

- Да, да... Именно он. Если бы ты это забыла, то тебя можно было бы назвать неблагодарной. Еще бы! Ты должна всю жизнь молиться за него, потому что эту жизнь вернул тебе он! А? Ты сама-то как думаешь?

Теперь Клава поняла, зачем пожаловала Мадам.

- На первый раз, - глаза Мадам стали строгими, - на первый раз будем считать, что ты не вышла на работу, и сегодня не будем тебя кормить. Но если это повторится...

Клава знала, что Мадам умеет расправляться со своими рабынями. В первое время после революции она притихла, закрыла заведение, но едва начался нэп, снова взялась за свое. С помощью бывшего "клиента", а ныне компаньона Семена Могилянского, открыла "меблированные комнаты" под видом частной гостиницы. О том, что происходит в ее гостинице, власть пока еще не знала. У ее представителей, чрезвычайно занятых борьбой с бандитизмом, голодом, разрухой, далеко не до всего доходили руки. К тому же Могилянский заверил Мадам, что имеет связи в милиции и поэтому никто ее не тронет.

И действительно не трогали. Но, хотя "живого товара" в голодном городе было сколько угодно, широко разворачивать свою деятельность Мадам не решалась и взяла для начала трех красивых девушек, а недавно Семен Харитонович привел еще и Клаву, заявив, что имеет на нее свои планы.

Вчера он снова пришел, и Клаву чуть не вытошнило от отвращения, когда он касался ее своими короткими и подвижными, как ящерицы, пальцами. Не подпускала к себе, в конце концов укусила его за руку.

- Я поражена его терпением! - отчитывала Клаву Мадам. - Он ведь мог убить тебя, и никто не узнал бы, - добавила она и встала. - Не смей больше так себя вести!

- Нет, нет! - вскочила с кровати Клава. - Я не впущу его! Ни за что! Кого хотите. Я согласна на все. Только не его!

Она стояла босая на холодном полу, в короткой нижней сорочке и вся дрожала от нервного возбуждения.

- Идиотка! - прошипела Мадам. - Посмей только! Сразу вышвырну на улицу!

Теперь она уже не выплыла из комнаты, а словно выпала, и так хлопнула дверью, что чуть не сорвала ее с петель.

* * *

Он все же пришел в эту ночь. Вместе с Мадам. Поставил на столик бутылку вина, развернул бумагу, в которой было два пирожных, и сел. На пальцах его Клава увидела большие коричневые пятна от йода. Мадам, изо всех сил стараясь казаться добродушной, улыбнулась Клаве:

- Если ты голодна... Я не кормила ее сегодня, Семен Харитонович, за вчерашнюю неинтеллигентность. Если хочешь, я скажу, чтобы тебе принесли ужин...

Клава молчала, чувствуя, что ее снова начинает трясти.

- Что вы! - возмутился Могилянский. - Разве можно! Принесите, пожалуйста, все самое лучшее. Чего бы тебе хотелось?

Клава не ответила.

- Конечно, ты виновата, - сказал Могилянский, когда Мадам вышла. - Ты меня очень обидела. Но не кормить - это все-таки свинство.

Клава, одетая в короткое открытое платье, сидела на кровати, не глядя на него. Могилянский умолк и с видом обиженного ребенка уставился на нее своими черными глазками.

Тем временем Мадам сама принесла бокалы, хлеб, две тарелки жареной картошки и сливочное масло.

Лавочник остался этим недоволен.

- Я не вижу ни шоколада, ни вообще чего-нибудь путного. Что вы, Мадам! Я же сказал - для Клавы ничего не жалеть!

Мадам снова вышла, и через несколько минут маленький круглый столик был весь уставлен самыми вкусными вещами. Выполнив волю компаньона, хозяйка улыбнулась Клаве и ушла, плотно прикрыв за собою дверь.

Могилянский встал, запер дверь на крючок, откупорил бутылку, налил в бокалы вина. Пододвинул свой стул поближе к кровати.

- Клава!

Она не шевельнулась. Смотрела на лавочника и снова вспомнила вчерашний вечер. Вчера он пил с друзьями в большом зале. Клава и Коко подавали и убирали со стола. Один из собутыльников Могилянского, тот, которого Клава называла Конем, рассказывал о Торговом кооперативном обществе, разрешенном большевиками, и обещал лавочнику большие прибыли. Другой, железнодорожник, предлагал вагоны. Могилянский убеждал их обоих, что вкладывать деньги в кооперативное дело сейчас рискованно, потому что власть, несмотря на объявленную новую экономическую политику, еще не потеряла вкуса к экспроприациям и остается на стороне не частника, а голодранцев. Она способна одним махом забрать все назад.

- Где бы взять денег? - продолжал Могилянский. - Были бы деньги, я мельницу бы пустил. И занять негде. Когда-то были банки. - Он замолчал и пристально посмотрел на Клаву, сидевшую в углу и не сводившую глаз с железной буржуйки, на раскаленных стенках которой возникали и гасли синие, розовые, золотые змейки.

Гости еще долго спорили, но Клава не прислушивалась. Коко сильным голосом затянула песню, и подвыпившие мужчины подхватили.

В это время Клава, как ей казалось, незаметно выскользнула на кухню. Но Могилянский побежал следом за ней и начал ее обнимать. Она не выдержала, укусила его за руку и убежала в свою комнату. Там заперлась, легла на кровать и сжалась в комок.

Могилянский стучал в дверь, ругался, угрожал, что сорвет крючок. Мадам тоже прибежала на шум, тоже кричала, угрожала выбросить на улицу, но Клава не отвечала. В конце концов от нее отстали.

На этот раз у лавочника было какое-то сдержанное, непривычное для Клавы выражение лица. В глазах его была не одна только похоть.

- Клава, ну что ты? - примирительно сказал он. - Давай выпьем, не сердись. Я ведь у тебя единственный на свете близкий человек. - Он хотел сказать "родной", но не решился. - Матери у тебя нет, отца тоже, а я тебе почти... - Он помолчал, подбирая слово. - Почти муж...