Читаем без скачивания The Cold War: A New History - Джон Льюис Гэддис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
VI.
А что, если проблема была в самом Сталине, и коммунизм можно было спасти при другом руководстве? Все те, кто стремился стать его преемником, считали, что диагноз точен, а рецепт адекватен. Каждый из них поставил перед собой задачу освободить марксизм-ленинизм от наследия сталинизма. Однако они обнаружили, что эти два явления неразрывно связаны друг с другом: попытка отделить одно от другого чревата гибелью обоих.
Первый послесталинский лидер, попытавшийся сделать это, был убит. Лаврентий Берия, шеф тайной полиции Сталина с 1938 года, был членом триумвирата, пришедшего к власти после его смерти, - Молотова и Маленкова. Серийный убийца и сексуальный маньяк, Берия был также впечатляющим администратором, которому, как никому другому, принадлежит заслуга создания советской атомной бомбы. Он был удивительно критичен по отношению к системе, которая дала ему такую власть. Он не мог скрыть своего восторга по поводу кончины Сталина - некоторые историки предполагают, что он даже организовал ее и сразу же после этого попытался устранить некоторые из худших сторон сталинского правления.
Берия приостановил очередной виток чисток, которые Сталин неразумно начал против собственных врачей. Вместе со своими коллегами Берия дал указание северокорейцам и китайцам прекратить затянувшиеся переговоры о перемирии и завершить Корейскую войну, а также поместил в "Правде" статью, в которой выразил надежду на улучшение отношений с США. Затем Берия пошел дальше своих коллег, предложив предоставить нерусским национальностям Советского Союза гораздо большую автономию, чем это было сделано Сталиным. Однако самым спорным его шагом была попытка разрешить дилемму, которую Сталин оставил после себя в отношении будущего Германии.
Образование в мае 1949 г. Федеративной Республики Германии (Западной Германии) разрушило все надежды Сталина на то, что коммунизм распространится там сам по себе. Для нового правительства Конрада Аденауэра воссоединение было менее важно, чем сохранение независимости от Советского Союза при тесных связях с США. В результате Сталину не оставалось ничего другого, как санкционировать создание в октябре Германской Демократической Республики (Восточной Германии), но он сделал это без особого энтузиазма. Он по-прежнему был готов пожертвовать этим режимом, возглавляемым ветераном немецкой коммунистической партии Вальтером Ульбрихтом, если бы удалось предотвратить вступление Западной Германии в НАТО. С этой целью в марте 1952 г. Сталин предложил воссоединение в обмен на нейтрализацию.
Это предложение ни к чему не привело: Мотивы Сталина были слишком прозрачны. Тогда Восточная Германия приступила к преобразованию в пролетарское государство, что было нелегко, поскольку она всегда была преимущественно сельскохозяйственным регионом, а также потому, что русские в счет репараций вывезли большую часть имевшейся там промышленности. Однако Ульбрихт, как хороший сталинист, настаивал на том, что восточные немцы могут решить эту проблему, просто работая больше: он ввел программу быстрой индустриализации, аналогичную той, которую Сталин проводил в Советском Союзе. Однако быстро стало ясно, что это углубляет экономический кризис, провоцирует беспорядки и побуждает тысячи восточных немцев эмигрировать в Западную Германию, что по-прежнему было возможно через открытую границу, разделявшую Восточный и Западный Берлин.
Новые кремлевские лидеры приказали неохотному Ульбрихту свернуть свою программу, что он выполнил лишь частично, и в мае 1953 г. Берия выдвинул действительно радикальное предложение: в обмен на нейтрализацию Советский Союз должен принять воссоединенную капиталистическую Германию. Ульбрихт и восточногерманские коммунисты были бы просто отброшены. Однако не успел этот план реализоваться, как в следующем месяце в Восточном Берлине и других городах вспыхнули беспорядки. В беспорядках участвовали в основном пролетарии - те самые люди, диктатура которых, по крайней мере, в теории, должна была принести им свободу. На практике же она их лишила, и это поставило преемников Сталина перед дилеммой: по крайней мере, один коммунистический режим сидел на пороховой бочке недовольства, подогреваемого тем, что марксизм-ленинизм не выполнил своих обещаний. А что, если есть и другие?
Коллеги Берии решили ближайшую проблему, использовав советские войска для подавления восточногерманского восстания, что стало позорным признанием провала для них и Ульбрихта. Затем арестовали самого Берию, обвинили его в том, что он был агентом англо-американского империализма, отдали под суд, осудили и расстреляли. Хрущев, организовавший эти события, затем тесно связал Советский Союз с репрессивным режимом Ульбрихта, чего Сталин никогда не делал. Это было не самое удачное начало для тех, кто стремился освободить коммунизм от сталинизма, но это была не последняя такая попытка.
VII.
Следующий шаг сделал сам Хрущев. Сместив и казнив Берию, он в течение последующих двух лет оттеснил Маленкова и Молотова, но не убил их, так что к середине 1955 г. стал доминирующим лидером постсталинского СССР. Совершенно не похожий на Сталина по своим личным качествам, Хрущев был также искренен и в основе своей человечен в своем стремлении вернуть марксизм к его первоначальной цели: лучшей жизни, чем та, которую дает капитализм. Укрепив свою власть в Кремле, он решил взять на себя наследие самого Сталина.
25 февраля 1956 г. Хрущев потряс делегатов XX съезда КПСС, откровенно перечислив, а затем и осудив преступления Сталина. Тем самым он разрушил фасад - продукт террора и отрицания, - скрывавший истинную природу сталинского режима от советского народа и от сторонников коммунизма во всем мире. Он делал это с целью сохранения коммунизма: реформа могла быть проведена только путем признания ошибок. "Я был обязан говорить правду о прошлом, - вспоминал он впоследствии, - чем бы это мне ни грозило". Но система, которую он пытался сохранить, со времен Маркса и Энгельса сама была основана на утверждении, что она не содержит ошибок. Именно это означало, что был открыт двигатель, который двигал историю вперед. В движении, основанном на науке, было мало места для исповеди, раскаяния и возможности искупления. Поэтому проблемы, которые Хрущев создал для себя и для международного коммунистического движения, начались практически с того момента, как он закончил свое выступление.
Одним из них был простой шок. Коммунисты не привыкли, чтобы ошибки признавались на самом верху, и уж точно не в таких масштабах. По словам государственного секретаря Даллеса, это был "самый уничтожающий обвинительный акт деспотизма, когда-либо сделанный деспотом". У лидера польской партии Болеслава Берута, прочитавшего речь Хрущева, случился сердечный приступ, и он вскоре умер. На других коммунистов это произвело почти такое же разрушительное воздействие, поскольку новый советский лидер как бы говорил им, что теперь недостаточно просто теоретически утверждать, что за ними стоит история. Необходимо еще, чтобы за ними стоял их народ. "Я в этом абсолютно уверен",
