Читаем без скачивания Скрижали - Владимир Файнберг

— До поворота семь километров. И там около тридцати. Правда, дороги практически нет. Песок.

Через семь километров они свернули с трассы в чёрную ночь пустыни. Звезды приветливо замигали кругом, словно заговорщики — мол, мы‑то знаем, что ты видел нас днём.

«Будь что будет, — думал Артур. — Кто‑то следит, интересуется, чего‑то ищет. Может, у меня больше поводов для волнений, чем у Бобо. Будь что будет!»

Машину тряхнуло. Она остановилась. Забуксовала.

— Съехал с колеи, — объяснил Бобо.

Вдвоем они вышли наружу. Ноги по щиколотки погрузились в песок. Дул холодный ветер. Бобо открыл багажник, вытащил две короткие доски, пристроил их под колеса.

— Толкайте, — сказал он, садясь за руль. Завел двигатель, включил дальний свет фар.

Вокруг волнами барханов простиралось безжизненное пространство. Совсем рядом две рубчатые колеи — следы колёс грузовика — уходили вперёд, в черноту. Им пришлось потрудиться, чтобы вернуть «жигули» на этот путь.

Суета с машиной, казалось, сняла напряжение, которое было между ними. Бобо вёл машину медленно, осторожно. И так же осторожно, подбирая слова, рассказывал:

— Помните последний кадр моей позапрошлой картины — человек с погибшим ребёнком на руках? Наверное, нельзя делать такие вещи. Оксана говорит, накликал. Сам накликал… У меня был друг детства. Вертолетчик. Учился у вас, то есть на Украине, в Киеве. Привез оттуда жену. Сироту. Молоденькую, красивую. Сначала всё было хорошо. Родилась Ая. Жили здесь в военном городке, имели квартиру. Потом началось в Афганистане… Запросился. Подавал рапорт за рапортом. Улетел. Сбили его. Сгорел вертолёт, а в нём Тимур. Хоронить нечего. Ладно. Осталась одна с ребёнком среди чужого для неё народа. Я к тому времени был в разводе. Первая моя жена — прима–балерина нашего театра оперы и балета. Короче говоря, женился на Оксане, удочерил Аю. И вот — на тебе! Началось с ручки, не может сжать пальцы. Наши врачи не понимали, в чём дело. А у неё отнимается сначала одна рука, потом другая, ноги… Ну, поставили наконец диагноз, сделали операцию. Не жалел ни денег, ни подарков, возил туда–сюда, в Москву. Что толку? Выписали умирать. Там и сказали — саркома, запущенная. Опухолевая ткань замещает костную в шейных позвонках…

— Знаю, — сказал Артур.

— Везу вас, если честно, только ради Оксаны. Стах ей наговорил — она просила. Бабам свойственно верить во всякую, извините, чушь. Многие осуждают — отвёз девочку в глушь, к своему старику и брату, сам мотается по заграницам. А я видеть не могу Аины глаза, чувствовать своё бессилие… Будь он проклят, ваш Бог, если он есть, и вместе с ним все другие!

Только сейчас Артур в полной мере осознал, насколько легкомысленно поступил, поддавшись уговорам Стаха. Получилось так, что теперь он должен был отвечать за все несовершенство мира. Только авантюрист вроде Борьки Юрзаева мог согласиться поехать…

— Сколько отсюда до города? — спросил Артур.

— Около четырёхсот километров.

Въехали в спящий посёлок. На фоне звёздного неба неожиданно замелькали силуэты больших деревьев; прогрохотали по мостику, под которым блеснула вода. Залаяла собака, другая.

Дом, где сейчас находилась Ая, оказался на отшибе.

Вслед за Бобо Артур взошёл на ступеньки веранды, как на Голгофу. Снял обувь. В дверях уже ждала худая, поникшая женщина, совсем не похожая на своё округлое имя — Оксана.

— Добрый вечер, — сказал Артур и почему‑то вспомнил теорию Исаака Марковича о потенциальных жертвах преступников.

Оксана поклонилась, пропустила его в комнату. Затем вошёл Бобо со своими пакетами, спросил:

— Что? Как она?

— Спит. Надо будить?

Бобо вопросительно посмотрел на Артура. Тот отрицательно покачал головой. Он чувствовал себя усталым, пустым. Нулем.

— Где Дурды? Где Ахмет? — Бобо выкладывал подарки на стол. — Почему никого нет дома?

— Ахмет дружка повёз на мотоцикле, дедушка скоро придёт. Сидайте, будем вечерять, — она увидела куклу, заплакала.

Бобо не подошёл к жене, даже не попытался утешить. Стало очевидным, что эту сломленную горем женщину с длинной поседелой косой, переброшенной через плечо, и красавца Бобо связывает пока лишь тоненькая ниточка угасающей жизни ребёнка.

— Хотите выпить? — предложил Бобо.

— Спасибо. Признаться, нет сил ни пить, ни есть.

— А я выпью. И тоже завалюсь. Оксана! Стели гостю.

Она послушно вышла.

— К понедельнику, через два дня, должен вернуться в город. Хватит вам двух дней? — спросил Бобо, доставая из буфета высокий бокал.

Артур пожал плечами. Он глаз не мог отвести от большой, увеличенной фотографии в деревянной раме, висящей высоко над буфетом.

На фотографии была изображена молодая дехканка со сложенными на коленях руками. Она силилась и не могла улыбнуться. Лицо её было не просто красивым. Оно казалось приветом из глубины веков от всего, что было лучшего в человечестве.

— У вас есть ещё мамины фотографии?

— Одна. Такая же. Висит у меня в кабинете, в городе. Больше нету. — Бобо сидел на диване, попивал джин из бокала. — Не было моды фотографироваться.

— В колхозе работала?

— Всю жизнь. Только за несколько лет до смерти, когда в первый раз посадили Ахмета, а я учился во ВГИКе, стала торговать на базаре грецкими орехами. У нас свои деревья. Целый сад. Правда, теперь запущенный.

— Как её звали?

— Фатима. Зачем вам это знать?

Артур ничего не ответил. Не мог же он сказать, что в нём возникло горячее желание помолиться за душу этой женщины.

— Зашивала на почте посылку для меня же, в Москву, уколола палец. Воспалилось. Заражение крови. За что он её забрал, ваш Бог? За что забирает Аю, будь он проклят!

Артур едва не сорвался снова. Чуть не закричал, что все это ему надоело, что не может он знать о сокровенных замыслах Творца, отвечать за Него. Что если есть рейсовый автобус, хочет немедленно уехать в город.

Но в ту же секунду ощутил рядом живое присутствие этой умершей женщины, матери, которая продолжала любить своего сына…

— Да простит вам Господь вашу хулу, — сказал Артур.

Оксана все не появлялась.

— Живете иллюзиями. — Бобо допил свой бокал. — О таком, как вы, нужно делать фильм. Будет успех всюду, во всём мире.

Скрипнула дверь. С улицы вошёл сутулый человек в синем стёганом халате, в тюбетейке. Седая борода окаймляла его щеки и подбородок. Подошел к гостю, поклонился. Один глаз его был закрыт морщинистым веком.

«Сущий басмач», — подумал Артур.

— Это Дурды, — сказал Бобо. Встал, обнял отца, и они заговорили на своём гортанном языке.

— Ой, простите! — Оксана появилась в дверях с такой же длинной полосатой подушкой, какая была в сторожке егеря. — Давно застелила, померещилось — Ая зовёт. Зашла — проснулось дитё, не спит. Побачила как, что, посидела, сказала — отец приехал, доктора привёз, с Москвы… Так пока уснула деточка… Может, ещё подушку? Здесь низко спят.

— Спасибо, — Артур взял подушку и прошёл за Оксаной через две большие комнаты в маленькую, где было ему постелено, закрыл за собой дверь.

Это была явно её комнатка. Вышитый украинский рушник висел на стене, в углу на полочке, прислонённая к стене, стояла бумажная иконка Христа. Артур перекрестился на неё. Поискал глазами фотографию Аи. На белёных стенах больше ничего не висело. Сундук. Кровать. Столик с настольной лампой. Да ещё новая заграничная швейная машинка на тумбочке.

Не раздеваясь, лёг на спину поверх цветастого одеяла, закрыл глаза. «Хорошо, что отказался от ужина, — думал он, — завтра же с утра уезжать на чём попадётся. Без разговоров. Без объяснений. Уйти, пока спят. Оказался в чужом мире. Варан, кобры, эта глушь… Господи, вернуться домой, вернуться к себе, в свой мир! Анны нет… Прежнего мира нет… Не вернуться тебе, Артур. Некуда».

Ему до того стало жалко себя. Он готов был заплакать.

В дверь постучали. Вошел Бобо.

— Это — ваше, — протянул свёрток, подаренный Исмаилом. — Ая обычно просыпается рано. Оксана отведёт.

Артур остался один. «Держат как заложника. За самого Господа. Если бы увидеть фотографию девочки… Что толку! Ну, увидел бы. Хоть саму девочку. Органические изменения. Что можно поделать? Осрамлюсь. Посрамлю самое дорогое для меня».

Так думал Артур, а тем временем руки его разворачивали тряпку, в которую была завёрнута коробочка, шкатулочка. С трещиной на крышке, где ещё остались следы чёрного лака.

Он приоткрыл крышку. В шкатулке лежала вторая шкатулочка. Артур перешёл к столику, сел на табуретку, вытащил вторую шкатулочку, открыл её. Там лежала третья. В третьей — четвёртая. В четвёртой — пятая. В пятой, самой крохотной, оказалась шестая.

Необычная тревога охватила eгo. Артур поднял крышку шестой шкатулочки. Там ничего не было. Чтобы удостовериться, что там действительно ничего нет, он встал, поднёс её к лампе.