Читаем без скачивания Она что-то знала - Татьяна Москвина

По дороге домой Миска очнулась и помогла донести до квартиры Хорошо Пописавшего, который ласково улыбался и хлопал чудными зелёными глазами в слипшихся ресницах. Куда бы он ни повернул голову, перед ним возникало женское лицо, и счастливый человек, красноярский бизнесмен, забытый на мосту одуревшими столичными товарищами, смекнул, что движется в сторону неба. Тем более в ухе звенел тот самый голос, из его любимого сериала «Звёздный час», голос Ангелины, роковой возлюбленной отставного полковника Мурина. Голос, правда, кричал и матерился, но это была вина Пописавшего, который позволил себе уйти в звёзды неприбранным, нераскаянным, вдребезги пьяным и укрывающимся от налогов.

А чего было не пить? Все равно уже три года как не стоял.

Теперь уходить не было сил, и пришлось, скорчившись в кресле, слушать записи Эдит Пиаф. Пописавший, сложив руки на груди, как бы обнимая что-то заветное, лежал на диване, Миска и Анна скорчились в креслах, а Марине не лежалось и не сиделось – она металась по зале. Марина все-таки добралась, допилась до души, и её душа, истеричная девчонка-подросток, редко выбирающаяся из-под завала профессиональных деформаций и спекулятивных построений хитрого ума, теперь требовала немедленной выпивки и себе – искренних слов, отчаянных воплей, слёз побольше, песен понадрывистей. «Mon Dieu, mors Dieu…» – завопила утробным голосом французская святая шлюха, душа получала свою дозу, и Марина принималась рыдать, поминая то Алёшу, второго своего мужа, отца Али, погибшего случайно в пьяной драке, то Лилю, и Анна остатками сознания пыталась было уловить какую-то информацию – вотще! Лиличка Лиля прости меня господи как я могла уехать я видела что ты погибаешь Лиличка и уехала тварь сука гадина выродок Лиличка я выродок ты просила помочь никогда себе не прощу Лиличка

И какая тут информация? Ноль информации. Как всегда, когда «в чистом поле душа гуляет». Анна тоже немножко поплакала, оросила свою душу – кроткую вежливую девочку, – всё-таки тридцать два года, а счастья нет. и накормленная слезами душа, всхлипнув, удовлетворённо заснула.

Неранним утром, когда тела ещё валялись в живописном беспорядке, Анна твёрдо решила избавиться от этой компании и нажитой с нею за два дня «маленькой жизни», которая её порядком уморила. Она тихо покинула квартиру. Внизу, на выходе из лифта, ей встретился носорожий мужчина-буржуин с оптимистическими пакетами в руках. Анна подумала, что это, наверное, и есть нынешний муж Марины Гарик, и заранее порадовалась за него, едущего навстречу оригинальной картине семейного счастья.

Якову Михайловичу Анна позвонила на следующий день после возвращения домой.

– Ну что вам сказать, – начала Анна. – Ничего особенно существенного я и не узнала. Так, детали прошлого, психологические подробности. Судя по всему, конечно, у Лилии Ильиничны было… ну, наложение разных факторов, стрессов… Я при встрече могу рассказать…

В трубке висело глубокое, тяжёлое молчание.

– Ау, Яков Михайлович, вы меня слышите?

– Аня. Мне позвонили из Москвы часа два назад. Марина…

– Что – Марина? – вскрикнула Анна, уже поняв, что – Марина…

– Остановка сердца. Официально – так. Вечером будет в новостях культуры…

– О господи. О, чёрт возьми. В новостях культурки, понятно… Мать твою мать твою мать…

– Согласен.

– Поедете на похороны?

– Наверное, поеду, придётся поехать. Всё-таки… И она у меня в биографии, и я у неё в биографии, куда денешься…

«Марина, боже мой, – подумала Анна. – А я её подначивала, помню, – не сделаете вы этого, не сможете… Ни черта я в людях не понимаю. Я же думала, она так, пустельга, поплавок, блуждающий огонёк такой… Но – почему? почему? Вторая лилия… Лимра… Ничего не догоняю…»

«А всё потому му-му, что деушка из Прбрга у нас… фъю-фъю-фъю… дурочка мрр… с переулочка…» – раздался в ушах знакомый голос.

Как, ты не полюбил мою Марину? Да почему, за что? Вот чугунок какой. До чего ж вы, солнечные, не любите их, лунных. Что ваше солнце-то? Зажарит, замутит кровь, наплодит червей. А что луна – безделушка! По ней человек гулял, она родная наша игрушечка, да… Мне нравится Марина, мне вообще нравится в избранных женщинах их красивое бесплодие, знак лунных и звездных привилегий. Я люблю то, чем не была и никогда не буду… Теперь соберись, мой дорогой, нынче придётся потерпеть. При всём моём бесстрашии, что-то цепенеет и замирает во мне – только бы мне выкрутиться на этот раз, как-нибудь извертеться, уйти от расплаты. Ах, только бы не отобрали слово, не ослепили за дерзость глаза…

Мы покидаем легкомысленный луна-парк Марины, мы приближаемся к угрюмой твердыне – нас ждёт Дом Розы.

Нас ждёт Дом Розы, сказала я, ибо имею власть открыть двери этого дома – где гостей никогда не ждут.

Действие третье:

РОЗА

Бог повелел быть равнодушию; Бог не желал, чтобы на земле стала известна Его ужасающая тайна… Он почувствовал, что на его голову обрушиваются все древние проклятия Господни; он вспомнил Илью и Моисея, которые на горе закрыли себе лица, чтобы не видеть Бога; Исайю, павшего ниц, когда его глаза узрели Того, чьей славой полнится земля; Саула, глаза которого ослепли на пути в Дамаск; раввина Симона Бен-Аззаи, который узрел рай и умер; знаменитого колдуна Джованни из Витербо, который обезумел, когда ему удалось узреть Троицу; мидрашим, которые презирают нечестивцев, произносящих Шем-Гамфораш, Тайное Имя Бога… А не стал ли он повинен в этом таинственном преступлении?

17п

…а мысли стреляли в космос. Они попадали где-то, может быть в глуши Млечного Пути, в сердце планет и расстраивали их пульс – и планеты сворачивали с орбит и гибли, падая и забываясь, как пьяные бродяги.

Как не хотелось Анне избежать этой встречи, после смерти Марины она стала неизбежной. Роза Борисовна Штейн, ещё не увиденная, мерещилась в полусне, слышался её хриплый надменный голос. Яков Михайлович хлопотал, Яков Михайлович, опечаленный и напуганный, храбрился и черпал силу, как все благоразумные люди, в мелких движениях но ходу жизни.

– Состоялось, – сказал он наконец промёрзшим январским голосом. – Иди. Она тебя приме!:..

Роза жила в доме на К.жовом канале, напротив Ни….ского собора, в просторной четырёхкомнатной квартире, в которой и родилась когда-то. Борис Иосифович и Анна Абрамовна, её родители, поначалу занимали две комнаты в этой квартире, а затем заполнили и её всю, по мере жизненных перемен у прочих обитателей жилплощади – старушки Захаржевской и семейства Петровых. Старушка Захаржевская решила свои проблемы с жилплощадью наиболее кардинально, Петровы – наименее: вступили в кооператив Борис Иосифович, критик, переводчик, драматург (как драматург он звался Борис Рурин и писал в соавторстве с Вадимом Бориным; Борин и Гурин – звонко верещало с афиши, Борин тоже был не Борин и даже не Вадим, но эту тропинку рассказа мы прикроем властной рукой: выживали себе люди и ладно, нам-то что?), жил с Анной Абрамовной, редактором ленинградского радио, мирно и согласно. Так же мирно и согласно в 1988 году они решили уехать из Советского Союза всем семейством, в котором кроме Розы было ещё двое детей, брат Дмитрий и сестра Соня.

И они уехали, и поселились в Нью-Йорке, и как люди толковые и работящие, нашли себе занятия – но без Розы. Она осталась одна в квартире, которую удалось закрепить за ней, прописав туда престарелых боковых родственников. Сколь отчаянно ни взывали новые американцы к своему упрямому отпрыску, сколько ни стращали разрухой, трусом, мором и гладом, на которые так щедра мать-Россия, девушка проявила характер, который в ней, впрочем, обитал с рождения.

«Если я говорю „нет», то это „нет», а если я говорю „да”, то это „да”», – не раз объясняла Роза своим родным, обескураженным библейской крутизной своей дщери. Но они и сами знали, что такое бывает, случается: среди тысяч конформных, услужливых, мерцающих, клубящихся вдруг зарождается ещё тот, ужасный, ветхозаветный, древлего письма образ, и тут уж вали в сторонку – не то раздавит.

А Роза была воистину ужасна. Роза была урод живописный, незабываемый. Из-за сильной сутулости и короткой шеи она выглядела горбатой, её длинное, бледно-жёлтое лицо с горящими чёрными глазами было точно вдавленным в плечи, и всё это в сочетании с огромным носом, крупными зубами и скошенным подбородком врезалось в память навечно. Над ней никогда не смеялись в школе – маленькие звери чуяли, что такая может запросто убить и ей за это ничего не будет. Ещё во втором классе случилось: шпанистый мальчик со смещёнными центрами безопасности отнял у Розы красивый карандашик, с резинкой на тыльной стороне. Роза взяла деревянный пенал и молча стала бить мальчишку по голове, вздымая руки так, как будто в них был меч. Очевидцы оцепенели. Она училась всегда лучше всех, и, чтобы не допустить Розу к золотой медали, ей пришлось поставить четвёрку по физкультуре, хотя она прекрасно сдала нормы ГТО, «Готов к труду и обороне», комплекс обязательных упражнений для учащегося. А не допустить Розу к золотой медали начальство было вынуждено: в параллельном классе на медаль шёл сын академика Раппопорта, и два еврея с золотом в зубах – это был уже сильный перебор по району. Слова незабвенного Передонова из «Мелкого беса» о том, что нельзя допускать евреев в профессора, потому что тогда все профессора будут из евреев, в истощённой войнами и революциями Красной России грозили сбыться буквально. Лучше пусть профессоров не станет вообще, чем допускать такое – решили жоповатые Иван Иванычи, но это им, правда, не помогло, а евреям не помешало. Ноль-ноль, главный русский счёт.