Читаем без скачивания Нарушитель границы - Сергей Юрьенен

— Иди, не рыпайся!

Меня вывели из Новодевичьего, втолкнули в милицейский «воронок». Не случайно я всю жизнь его боялся. Внутри он оказался клеткой. Как в зверинце. По обе стороны от входа в эту клетку сидели мусора, которые обрадовались:

— Гляди, да это же бегун!..

Удар по голени заставил меня согнуться и уйти в глухую защиту.

— Знает! Жизненные центры защищает, — похвалили меня.

— А документики, бегун, имеешь? Открывайся давай, не боись…

Я вынул мой новенький студенческий билет, который они тут же отобрали. Золотое клеймо «МГУ», видимо, вызвало известное почтение: в клетку мне дали войти с поднятой головой. Документ мне вернули в отделении милиции. Перед этим майор провел воспитательную беседу, то и дело прерывая себя вопросами ко мне:

— Ты же вроде не еврей?

— Не еврей.

— Вот видишь! — подхватывал он, вновь призывая меня «учиться, учиться, и еще раз учиться». Как, понимаешь, завещал. И не в свои дела — не лезть. — Или ты «половинка»?

— Что вы имеете в виду?

— Когда отец русский, а мать — того… нет?

— Нет.

— Как же тогда понять? Наш, русский парень, оказался по ту сторону баррикад? Там же все с прожидью, как минимум?

— Я не антисемит.

— А кто тут антисемит? Я, что ли? Товарищ из органов? — удивился майор. — Мы, брат, интернационалисты. Так нас учит партия. Эх, и дури у вас, молодых, в голове! Смотри. На первый раз прощается, в другой — придется вышибать. Не обессудь тогда. Иди. И больше на пути у нас не возникай.

— Минуточку! — подал голос присутствующий «товарищ» в виде спортивного парня, злой гений этого абсурдного дня.

— Вы позволите добавить пару слов? Если не возражаете, мне бы с товарищем Спесивцевым хотелось тет-а-тет…

Майор вышел из собственного кабинета. Возникла пачка «Мальборо»:

— Курите, Алексей Алексеевич! Американские — вы ж любите?

— Предпочитаю «Беломор». Он рассмеялся.

— Я, знаете ли, тоже. Все же угощайтесь. Да вы не бойтесь: одна канцерогеночка вас не обяжет ни к чему. Там, на Восстания, мы малость поконфликтовали… Забудем?

Я усмехнулся — с полицейской сигаретой в пальцах. Он щелкнул бензиновой зажигалкой, дал мне огня, прикурил и откинулся.

— Вы ведь филолог? Я кивнул.

— А к Хлебникову как относитесь?

— Не знаю такого.

— Неужели?

— Еще ни с кем здесь не знаком. Ни в МГУ, ни в Москве.

— Я поэта имею в виду.

— Ах, Велемира? Хорошо…

— А к Гумилеву?

— Еще лучше. Молча мы изучали друг друга.

— К нам на работу не хотите?

— К вам?

— В Комитет, — небрежно бросил он.

Я усмехнулся.

— Мне, знаете ли, еще учиться, учиться и еще раз. Так что насчет работы…

— А насчет «учиться»? Из МГУ вы, Алексей Алексеевич, завтра же вылетели бы, как пробка, не упроси я майора, в вашем случае, не сообщать на факультет. Это во-первых. А во-вторых, «учиться», знаете ли, отнюдь не исключает «сотрудничать». Это вещи вполне совместные.

— Вы думаете?

— Знаю.

— А вот я не знаю, — сказал я. — Просто не могу вообразить, какой интерес для вас может представлять мой профиль. Я же не с юрфака? И не мастер спорта.

— Это вы, Алексей Алексеевич, бросьте! — отмел он мои сомнения. — В мире идет война идеологий. Эту реальность у нас недооценивали, но новое наше руководство сейчас разворачивается на борьбу с идеологической диверсией. Речь же не о том, чтоб обезвреживать противника с помощью приемов самбо. Речь об активности сугубо интеллектуальной. Говорил же Владимир Ильич: овладевая массами, идея становится материальной силой. Так вот, пока вражеская идея еще не стала силой, способной нанести нам материальный урон, ее необходимо распознавать, выявлять, а о носителе ее давать своевременный сигнал. На идеологическом фронте, а МГУ, бесспорно, один из передовых его рубежей, вы, интеллектуалы, самые необходимые сейчас люди.

— Иными словами, вы мне предлагаете…

— Нет! — опередил он непристойное слово. — Сигнализировать.

— Вспыхивать, то есть? Как лампочка индикатора?

— Вот именно! Что при контакте с чуждой идеей для нашего человека вполне естественно. Как лампочка индикатора, да… — Вглядевшись в меня с подозрением, он успокоился. — А знаете? Мне нравится ваша нерешительность. Я не ошибся, предположив в вас серьезного человека. Вам нужно время для раздумья — понимаю. Действительно. Так вот, с бухты-барахты, оно не годится. Тем более, что, будем откровенны, решение ваше повлечет за собой последствия необратимые.

— В каком смысле?

— В смысле, что потом из нашей фирмы по собственному желанию не уходят. Не принято у нас. Так что обдумайте, взвесьте. В случае позитивного решения, звоните. Вот вам номер… — Написал и вырвал из блокнота листик, который взял я двумя пальцами. — Скажете, что по вопросу трудоустройства. Спесивцев, мол. Из МГУ. Там с вами войдут в контакт. Договорились?

— А в случае… другого решения?

— Тогда звонить, конечно же, не нужно. Поймем. Переживем. Каждый имеет право на ошибку; мы в том числе. Но в любом случае о нашем с вами разговоре… вы, понимаете, надеюсь? Никому. (Я кивнул.) Что ж, больше я вас не задерживаю. (Я встал и пошел с трепыхающим листиком.) Алексей Алексеевич! (Я остановился, повернулся.) Имейте в виду, что предложение в нашем случае на-а-много превышает спрос… Я тупо смотрел на него.

— Говоря попросту: от желающих отбоя нет.

Ровным шагом отдалившись от освещенной двери отделения на дистанцию свободы, я, как бы себя в ней удостоверяя себя, перешел на бег. Кость, подкованная при задержании, поднывала, но я пересёк все Лужники и последним усилием взбежал на Метромост. Посередине моста разжал кулак, в котором телефон «Комитета» превратился в совсем нестрашный катышек. Я сощелкнул его с ладони над перилами. Река маслянилась бликами. Периодически — от поездов метро — мост дрожал и наполнялся гулом. Бесшабашно я нахлопывал перила, но было мне совсем нехорошо. Непрочно. Я спустился в темноту, к подножию Ленгор, бесшумной тропкой под соснами вышел к застекленному эскалатору, который освещал себя и всю округу люминесцентным светом, в котором было нечто загадочное. С виду был вход на станцию метро, но которое почему-то забыли подвести. Я толкнул стеклянную дверь, внутри гулко зазвучали мои шаги. На эскалаторе, уходящем далеко вверх, не было ни души, но моторы гудели, лестницы работали. Я пошел на ту, что сползала вниз, и, отбивая ритм шлепками по толстой черной резине ползущего навстречу поручня, побежал вверх по уходящим из-под ног, сносящим меня обратно ступеням — против течения. На полпути меня догнала группа веселых подвыпивших негров, моих однокашников по МГУ. Сбросившие цепи черные ребята, которых неизвестно что занесло в эту страну, были на правильном пути. Некоторое время мне удавалось бежать с ними вровень, но потом они все равно обогнали, скалясь на меня с высоты:

— It's the wrong way, man! Go with us!

— It's the right one! — возразил я, работая ногами и локтями и обливаясь потом. — Just right for me…

— Where are you from, crazy boy? Завязнув в мертвой точке взаимоуничтожения скоростей, я подхлестнул себя отчаянным воплем:

— Saint Petersburg, USSR!

На следующий день в Комаудитории мне сунули туго скрученный бумажный завиток: Спесивцев! Взяв вчера полицейский кордон на похоронах Ильи Григорьевича, вы показали гражданское мужество. Но в одиночку стену не пробьешь. Не желаете ли присоединиться к единомышленникам? Ваши сокурсники, которым небезразличны судьбы этой страны.

Почерк был неустоявшийся, совсем детский. Я оглядел ряды. Курс старательно конспектировал за лекторшей, которая с отвратительными пятнами волнения на скулах повествовала о зарождении партии. Никто в ответ мне головы не поднимал. Я написал: То был не я… Вы обознались, милый друг. Пустил обратно по рукам и согнул шею над своим конспектом, продолжая поражаться преступному легкомыслию предков, не раздавивших гадючьи яйца, когда это было еще можно…

Глава седьмая:

Alma mater

В один прекрасный сентябрьский день на Ленинском проспекте я сунул первому попавшемуся мальчику мудрый флажок с «колесом жизни» и, уклонившись от встречи Индиры Ганди, на которую мобилизовали весь наш факультет, вернулся в общежитие, где заперся на ключ и начал свой роман. Я начал его с белой петербургской ночи, когда бабушке героя наскучило существование, но не успел закончить первую страницу, как постучали в дверь. Вот так всегда. Их не зовут, они приходят сами. И стучат. Самые неожиданные. Этот был штангист по габаритам. Из глубинки. Очень юн. Очки в пластмассовой оправе, мятый лавсановый костюмчик и северокорейские полукеды.

— Здравствуйте! Я ваш сокурсник. С отделения матлингвистики. Бутков моя фамилия.

— Честь имею… Чем обязан?