Читаем без скачивания Правила виноделов - Джон Ирвинг

Пожив в этих двух городках и познакомившись с их историей, вы бы узнали, что жена Уоллеса Уортингтона отнюдь не была королевой во всех отношениях. Держалась как королева – да и выглядела как королева с головы до пят. Но старожилы помнили, что Олив Уортингтон хоть и родилась в Сердечной Бухте, но не в лучшем районе. Человеческое общество так уж устроено, что даже в таких глухих городишках кварталы делятся на лощеные и малоприглядные.

Олив Уортингтон родилась на свет божий как Алис Бин. Она была дочерью Брюса Бина, сборщика моллюсков, и младшей, «умной» сестрой бурильщика колодцев Баки Бина. Прозвище «умная сестра», казалось, намекало на то, что брат ее особым умом не отличался. Но он был, однако, поумнее отца, неудачника Брюса. Бурение колодцев (профессия отца сестры Анджелы, давшая Гомеру фамилию) было делом доходным, моллюски отставали от него, как шутят в Мэне, «и в долларах, и в милях».

Олив Уортингтон выросла, торгуя устрицами с кузова грузовичка, который всегда подтекал из-за тающего в нем льда. Ее мать Мод целыми днями не разжимала рта, может, потому, что беспрестанно курила; на кухонном столе, заставленном косметикой вперемежку с раковинами, на толстой разделочной доске стояло треснутое зеркальце, перед которым она красилась. Иногда к флакону с помадой прилипал черный ошметок устрицы, а пепельницей ей неизменно служила большая раковина. Умерла она от рака легких, когда Олив еще училась в школе.

Алис Бин стала Алис Уортингтон, выйдя замуж за Уоллеса Уортингтона, а имя Алис сменила на «Олив», честно заполнив соответствующую форму в муниципалитете; в ее случае дело упрощалось тем, что в имени надо было сменить всего лишь две буквы. Местные острословы так и этак склоняли ее имя, оно каталось у них на языке, точно косточка малопонятного плода того же имени. За спиной кое-кто еще называл ее Алис, но только брату Баки позволялось называть ее так в лицо. Люди к ней относились с почтением и, раз уж ей так хотелось, величали ее Олив. Общий приговор был таков: пусть она вышла за Уортингтона, а значит, породнилась с деньгами, став хозяйкой яблочной фермы, но она все равно продешевила себя.

Веселый, общительный, любящий развлечения, Уоллес Уортингтон был к тому же человек добрый и даже щедрый. Он боготворил Олив, любил в ней все: серые глаза, светло-пепельные волосы с платиновым отливом, ее образованную речь, коей часто подражали в местном клубе. Этим последним она была обязана брату Баки: копая колодцы, он разбогател и отправил сестру учиться в колледж. Возможно, именно этим она и привлекла внимание Уоллеса Уортингтона. И скорее всего, поэтому, как благодарная сестра, позволяла Баки называть ее Алис. Она терпеливо переносила его набеги на свои владения, что само по себе было бы в порядке вещей, но его сапоги всегда облепляла рыжая глина, извлеченная из земных недр, какую только и мог принести в дом бурильщик колодцев. Олив прятала раздражение, когда он в своих сапожищах расхаживал по всему дому, называя ее «Алис-малышка», а в жаркий день, сняв только сапоги, нырял в чистейшую воду бассейна. После его ухода вода еще долго бурлила в нем, как океанский прибой, а на стенках оставался грязно-бурый окоем, как в ванне после купания чумазого мальчишки.

Выигрыш от замужества, спасшего Олив от судьбы Алис Бин, уравновешивало странное поведение Уоллеса Уортингтона, с которым явно творилось что-то неладное. Притом что он был настоящий джентльмен: радел о своих работниках (купил всем страховые полисы, тогда как работники других ферм влачили в то время жалкое существование), необидно подшучивал в клубе над республиканцами, любил радовать людей приятными затеями (все машины «Океанских далей» украшала его монограмма на большом красном яблоке) – словом, при всех его достоинствах у него был некий изъян: казалось, что он всегда в легком подпитии, – такое он проявлял иногда озорство и детскую непоседливость. И жители обоих городков были единодушны во мнении: жизнь с Уоллесом Уортингтоном не сахар.

Он был пьян, когда на теннисном корте укоротил сетку, откромсав от нее широкую полосу лезвием складного ножа, – наверное, долго мучился, натягивая ее. Он был пьян опять же в клубе, когда у доктора Дарриримпла случился инсульт. Уоллес окунул почтенного старца в бассейн (разумеется, на мелком месте), чтобы привести того в чувство, как он потом объяснил. Бедняга чуть не утонул в довершение к удару. Оскорбленные до глубины души Дарриримплы в знак протеста сложили с себя членство клуба. Уоллес был пьян и тогда, когда въехал у себя на ферме в пятисотгаллонный распылитель «Харди», забрызгав себя и свой белый «кадиллак» химикалиями, отчего колени у него покрылись сыпью, а красная обивка «кадиллака» пошла белесыми пятнами. Он был пьян, когда пожелал вести трактор с прицепом, нагруженным половиной всех ульев Айры Титкома; не доехав метров пяти до пересечения Питьевого шоссе с просекой Дей, он опрокинул на землю все улья вместе с медом и миллионами разгневанных пчел. Их жертвами стали он сам, Эверет Тафт, его жена Толстуха Дот и ее сестренка Дебра Петтигрю, которые работали в это время в соседнем саду.

Но в супружеской верности Уоллеса не сомневался никто; циники посмеивались: столько пить – ни с какой другой женщиной не получится; впрочем, наверное, и с Олив тоже. Хотя, очевидно, с Олив один раз таки получилось; у него был сын, которому в описываемое время шел двадцать первый год. Он был высок, красив и обаятелен, как отец; с сизо-дымчатыми глазами матери, но, в отличие от нее, светлый шатен – у Олив волосы были светло-пепельные, у него – цвета гречишного меда. Уоллес Уортингтон-младший был так добр и прекрасен, что все ласково звали его Уолли. А Уортингтона-старшего после рождения сына стали именовать Сениором, даже Олив, а со временем и Уолли.

Это, конечно, самая поверхностная информация о Сердечной Бухте и ее соседе Сердечном Камне. И если бы доктор Кедр знал только это, он, наверное, попытался бы помешать Гомеру отправиться жить в те края, решив, что жизнь там слишком сложна для сироты: вряд ли он отличит правду от злословия и не запутается в сословных предрассудках. Но Сердечная Бухта и Сердечный Камень были для него только романтическими названиями, к тому же видевшимися сквозь эфирные пары.

Если бы, однако, доктор Кедр поближе узнал Уоллеса Уортингтона, он бы скоро понял, что окружающие к нему несправедливы. Да, Сениор много пил, все пьющие много пьют, но мало кто так себя ведет. Дело в том, что Сениор алкоголиком не был, и доктор Кедр скоро поставил бы безошибочный диагноз. Уортингтон страдал болезнью Альцгеймера{15}. Для этой болезни характерны ослабление интеллекта и памяти, симптомы ее – гиперактивность, непоседливость, неадекватная оценка происходящего. Болезнь прогрессирует на глазах и за год-два сводит больного в могилу. Обыватели же Сердечной Бухты при всей своей сметливости не уловили разницы между алкоголизмом и болезнью и пребывали в уверенности, что владеют тайной семьи Уортингтонов. А это был классический случай органического прогрессирующего слабоумия.

Заблуждались они и насчет Олив Уортингтон. Она, бесспорно, заслужила свое новое имя. Конечно, она мечтала расстаться с устричным счастьем родителей. Но Олив умела работать, помнила, как быстро тает в грузовичке лед и как скоро портятся устрицы. В руках у нее спорилась любая работа. Она сразу сообразила, что муж ее, знающий толк в денежных операциях, в яблочном деле ничего не смыслит, и сама занялась фермой. Хорошим работникам повысила зарплату, нерадивых уволила, наняла молодых и добросовестных. Для тех, кто старался, пекла яблочные пироги и учила печь их жен. В яблочном павильоне поставила плиту с духовкой и стала печь пиццы – сорок восемь за один раз. И торговля в павильоне, где раньше продавались только сидр[3] и яблочное желе, сразу оживилась. Она щедро оплатила погибшие улья Айры Титкома, и скоро на прилавке появился мед «яблоневый цвет». В конце концов Олив поступила на курсы и постигла всю яблочную науку – что такое перекрестное опыление, как сажают молодые деревца, прививают черенки, прорежают кроны, как борются с мышами, какие химикалии используют для опрыскивания. Теперь ей было известно про яблони больше, чем ее управляющим, и она охотно делилась с ними всем, что знала сама.

В памяти Олив всплывали иногда молчаливый образ матери, завороженной собственным стареющим отражением в треснувшем зеркальце; грязная кухня, всюду раковины, полные окурков, ватные тампоны цвета глины с сапог Баки и присыпанные пеплом (ими она наносила на лицо румяна). Эти видения прибавляли ей сил. Она помнила, откуда вырвалась, и не сомневалась, что заслужила свое место в яблоневом раю. Приняв из ненадежных рук Сениора «Океанские дали», она завела на ферме образцовый порядок, неутомимо работая за него и для него.