Читаем без скачивания Я пел прошлой ночью для монстра - Бенджамин Саэнс

— Давай взглянем на него, — предложил он.

Я вытащил рисунок и положил его в середину круга.

Воцарилось долгое молчание. Группа изучала его, хотя в нем не было ничего такого, что можно было бы изучать.

— Красивый, — сказала Лиззи. — Я не знала, что ты художник.

— Я не художник.

— Художник, — возразила Шейла. — Самый настоящий художник.

Я посмотрел на рисунок, пытаясь увидеть то, что видят остальные.

— Хочешь рассказать нам о нем?

Я пожал плечами, подняв на Адама глаза.

— Всё в нем, — ответил я.

— Что, «всё»?

— Вся моя жизнь.

Я прекрасно понимал, что Адам говорит мне своими глазами. Я знал, что внутри меня есть слова, но их так тяжело было вытащить наружу.

— Это я, лежащий на обочине дороги. Рядом со мной мертвая собака. Я как эта мертвая собака. А дорога просто куда-то ведет. Все дороги куда-то ведут, они бесконечны, я же никуда не иду. Я мертв, как эта собака.

— Почему собака?

— Я люблю собак. У меня была одна. Я рассказывал о ней? Не помню.

Все отрицательно покачали головами.

— Мою собаку звали Лилли. Она спала со мной. Я говорил с ней и, казалось, что она меня понимает. Она умерла, когда мне было около пяти. Я нашел ее во дворе. Она не дышала. Мой отец был пьян. «Собаки умирают», — сказал он мне и пошел пить дальше. Я закопал собаку на заднем дворе.

— Сам? — У Адама было странное выражение лица. Он выглядел печальным. Словно сказанное мной расстроило его.

Я кивнул.

Он кивнул в ответ.

— Может быть, я думал о Лилли. Не знаю. По правде говоря, я ни о чем не думал. Я просто рисовал. Мне приснился сон, и я не мог снова заснуть, поэтому встал и нарисовал этот… этот…

— Автопортрет, — закончил за меня Рафаэль.

— Да, наверное, ты прав.

— Почему пустыня? — Адам всегда задает много вопросов, касающихся наших картин. Он это любит.

— Это место, в котором я живу. Я живу в пустыне. Всегда в ней жил.

— Тебе нравится пустыня?

— В ней тихо. И она не бесплодна. Все думают, что в пустыне ничего нет. Думают, что это лишенное воды, мертвое место, но это не так. На самом деле она как лес. Нет, в ней нет деревьев, но в ней много чего растет. Она изумительная. Правда. Пустыня потрясающая. Если вы проведете в ней какое-то время, то узнаете, какая она замечательная. Однажды я ходил в пустыню с отцом, он знал названия всех растущих там растений. Это был самый лучший день в моей жизни.

— Значит, — сказал Адам, — ты — мертвый — с мертвой собакой лежишь в сердце пустыни, где растет множество растений. Здесь есть смерть и есть жизнь.

— Наверное.

— Как думаешь, сможешь связать этот рисунок со своей историей?

— Думаю, да. — Мне на ум пришли разные вещи. — Может быть, я всегда чувствовал себя так в своей семье. Как будто я уже мертв. Как будто я — всего лишь тело на обочине дороги. Вот кем я был. Вот что я чувствовал.

— Но ты не мертв, Зак. — Голос Рафаэля был тихим, но твердым.

Я уставился в пол.

— Мне кажется, что мертв. Почти все время.

— Я вижу тебя, Зак. — Любимое выражение Адама.

— Я тоже тебя вижу, — ответил я, насмешливо взглянув на него.

Он улыбнулся, покачав головой.

— Когда ты в последний раз ощущал себя живым? По-настоящему живым?

Как только Адам задал этот вопрос, я уже знал ответ на него. Только я ему не ответил. Я не хотел говорить этого в группе. Не хотел говорить никому. Мои губы дрожали, и я не мог унять их дрожь. Соленые капли побежали по моим щекам, и взгляд затуманился. Я с силой сжал кулаки, собираясь. Сначала перестали дрожать губы, потом остановились слезы. Я сделал глубокий вдох и разжал кулаки. Снова опустил взгляд в пол. Слова сами срывались с моих губ, я ощущал их — слова, которые не хотел произносить:

— В последний раз… в последний раз я чувствовал себя по-настоящему живым, когда мне пел Рафаэль.

— Что он пел тебе?

Я знал, что Адам смотрит на Рафаэля, хотя сам глядел в пол.

— На самом деле я даже не сознавал, что он поет мне. Мне снился кошмар, он подошел, сел на мою постель и пел мне, пока я не успокоился.

— Но если ты спал, то как мог знать, что Рафаэль тебе пел?

— Он сам мне сказал. — Взглянув на Рафаэля, я попытался улыбнуться, но улыбка не вышла. Я ненавижу говорить о своих чувствах. Ненавижу. Мне больно. Я сделал еще один вдох. — Он сказал мне об этом, а потом спел песню, песню, которую пел мне ночью. Он пел эту песню своему сыну. — Я замолчал. Я больше не мог говорить. Слишком сильно дрожали губы. Я просто не мог говорить.

— Это было прекрасно. Ты не считаешь так, Зак?

— Но я не хочу чувствовать себя живым, неужели вы не понимаете?! Неужели не понимаете?! Сколько раз мне вам это повторять? — Я так громко кричал, что мой голос срывался. — Я не хочу чувствовать себя живым!

Не контролируя себя, я вскочил на ноги и выбежал из комнаты. Все кружилось перед глазами. Когда же мир вокруг меня перестал кружиться, я обнаружил, что сижу перед деревом Рафаэля, деревом по имени Зак.

Я так устал.

Боже, как же я устал.

Все казалось серым, пустым и далеким. Я знал, что если не отдохну, то просто умру, поэтому лег на землю и уснул. Во сне я проснулся, на улице стояло лето, и мои глаза были зелеными как листва деревьев. Я был очень счастлив, но в то же время чувствовал себя ужасно уставшим, поэтому снова лег спать. Проснувшись, я обвел взглядом летний мир. Ни единого облачка на синеве небес, воздух чист и свеж, и обрушившееся на меня счастье почти невыносимо. И я снова уснул. И снова проснулся. Я засыпал и просыпался, засыпал и просыпался, но всё это был лишь один длинный сон.

Разбудил меня Рафаэль.

— Проснись, Зак, — тряс он меня.

Я медленно поднялся. Огляделся. Я еще не пришел в себя и не совсем понимал, где нахожусь.

— Ты в порядке, Зак?

— Наверное.

— Холодает. Идем в кабинку.

— Как ты узнал, где меня найти?

Рафаэль посмотрел на меня так, будто я задал дурацкий вопрос.

— Я думал, мы не должны никого спасать. Таковы же правила.

— Я не спасаю тебя.

— Тогда что ты делаешь?

— Утаскиваю с холода.

— Разве это не спасение? Спасение тут непозволительно.

Рафаэль поднял взгляд на грозовые тучи.

— Кажется, будет ливень. — Он посмотрел на меня. — А ты даже от дождя уберечься не можешь.

— Мне нужно покурить.

— Господи, надень хотя бы куртку сначала. Ты безумец, Зак. Безумец.

Эмит протянул мне сигарету и дал зажигалку.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Ты как?

— В норме.

— Спасибо за историю.

— Уху. Мы тут этим и занимается — историями. Ты следующий.

— Меня это охереть как радует.

Я засмеялся.

— Нелегко тебе пришлось.

— Поэтому я и здесь. Поэтому мы все здесь.

— Нда. Знаешь, я ненавижу твоего брата.

— Ты даже не знаешь его.

— Он бил тебя, парень. Я ненавижу его за это.

В это мгновение разразился дождь. Мы с Эмитом молча смотрели на разбушевавшийся ветер и льющую с небес воду. Может быть, мы стали зависимы от бурь. Может быть, это и так. Я докурил свою сигарету, Эмит предложил мне другую. Я ее взял.

— Чувствую себя под стать этой дерьмовой погоде.

— Я тоже, — согласился я.

— Дождь пробуждает мир.

— Откуда вдруг такая мысль?

— От сестры. Она всегда мне так говорит.

— Она хорошая, твоя сестра?

— Она замечательная.

— Это здорово, что у тебя есть сестра.

— Она еще не махнула на меня рукой. Еще нет.

— Может, никогда и не махнет.

Эмит ничего не ответил. Он словно ушел в себя. Думал о чем-то, может быть, о сестре, может быть, о чем-то еще. Я видел, что кто-то идет к нам, в курительную яму, под дождем. Видел зонт, и когда фигура приблизилась, разглядел, что это Лиззи. Дойдя до нас, она, не закрыв зонта, полезла в карман за сигаретами.

— Помочь? — Я взял у нее зонт и поднял над ее головой.

Она вытащила и зажгла сигарету.

— Ты засранец, — сказала она. — Оставил нас в группе одних. Мы даже не успели тебе ничего сказать. Теперь ты наш должник.

Пожав плечами, я уставился в землю.

— Ну, я жду.

— Прости, — извинился я. — Я просто… я не знаю, что произошло.

— Ты прекрасно знаешь, что произошло. Ты испугался. И сбежал. Плавали — знаем. — Она рассмеялась. — Не делай так больше, ладно? — Она одарила меня улыбкой. Ее улыбка была по-настоящему прекрасной.

— Не буду.

— Я вижу тебя.

— Уху. Я тоже тебя вижу.

— Правда?

— Правда.

И мы с ней вдруг сказали в унисон:

— Я вижу тебя. Правда, вижу.

Мы смеялись и смеялись. Но что в этом был смешного? Я вижу тебя, Зак. Я тебя вижу.

— Что олицетворяет дорога?

— Любая дорога?

Адам наградил меня своей любимой ироничной улыбкой.