Читаем без скачивания Обрученные судьбой - Марина Струк

Владислав без труда ощущал ту легкую дрожь, что сейчас била Ксению от волнения, и оно, казалось, передалось ему через кончики ее пальцев, нежно гладящих его кожу. А когда она тихо произнесла шепотом: «Владек», как умела только она — нараспев, мелодично, он с трудом сдержался, чтобы не упасть на колени перед ней, обхватить ее руками, ощутить, что она из плоти и крови, а не из легкой дымки сна. Но другого порыва сердца сдержать не сумел — повернул голову и коснулся губами нежной кожи ее ладони, едва теплой, только-только отогревающейся от мороза, что стоял в эти дни за окном.

Она легко улыбнулась, чувствуя, как поднимается откуда-то изнутри волна ослепляющего счастья, захватывая ее с головой. Он здесь! Он приехал за ней! Он здесь! Знать, Ежи все же набрался душевных сил и открыл ему правду.

Ксения хотела спросить так ли это, но едва она произнесла имя пана Смирца, как то очарование, то тепло, что было в этой спаленке в миг их встречи, исчезло. Лицо Владислава стало холодным, а глаза колючими. Снова перед ней был тот самый Владислав, которого она так боялась ранее, тот самый, что она видела недавно в Бравицком лесу. Он поднял руки и резко отстранил ее ладони от своего лица, а после отошел в сторону, присел на край постели, в тень, куда с трудом доходило свет от тонкого пламени свечи. И холодом повеяло на Ксению в тот же миг, словно ее выставили из теплой гридницы на жгучий мороз в одной рубахе. А в душе стал разгораться огонек страха перед мужчиной, что сейчас пристально смотрел на нее.

— Что с Ежи? Где он? — резко спросила Ксения, пытаясь подавить этот страх и за себя, и за Ежи, судьба которого ей неизвестна ныне. Раз не Ежи поведал Владиславу о ее нахождении, то… Она обхватила себя руками, успокаивая себя.

— Ежи в каморе, — глухо и резко ответил Владислав. Будто ударил своим голосом. — Там, где и место вору, разве не так, моя драга? Я что-то запамятовал, какое наказание в Московии для вора, не скажешь?

— Секут кнутами, если татьба впервые совершена, — прошептала Ксения. Ноги стали безвольными, и она прислонилась спиной к стене подле скрыни.

В ее волосах тускло блеснуло что-то при этом движении, и пальцы Владислава помимо воли снова сложились в кулак. Он заметил этот гребень в основании одной из кос, что спускались на ее плечи, еще когда она что-то рассматривала при свете свечи. В голове тогда отчетливо прозвучал резкий, слегка визгливый от досады голос Ефрожины: «…Разве краса и юность станет целовать старика? Хотя пан верно приобрел их — за такие камни и старика ласкать не зазорно!», а перед глазами стоял гарнитур, что Ежи приобрел в тот день у ювелира, гребень из которого, сейчас сверкал в золотистых прядях Ксении. Нет, не может быть того! А потом вспомнилась мужская рубаха под ее подушкой, в ее постели…

— Я думал, отрубают руку, — проговорил, усмехаясь, Владислав. — Жаль, не ведал того ранее. Наказал бы тогда кнутом по московскому обычаю.

От этих ужасающих слов у Ксении даже голова пошла кругом, к горлу подступила тошнота. О Святый Боже! Неужто Владислав именно так наказал Ежи? Неужто руку ему отрубил…?

— За что? За что…? — прошептала она едва слышно, но он услышал ее.

— За воровство, моя драга. За то, что украли на пару самое ценное, что было у меня, — он резко поднялся с места и в одно движение встал напротив нее, уперся ладонью в стену чуть повыше ее золотистой макушки. — Вы мою жизнь украли. Мою душу вынули из тела своим лицедейством. Неужто не видишь? Нет у меня души. Я схоронил ее в тот день, когда плакал в храме схизмы над холопкой безвестной.

Он вспомнил тот день, и сердце снова сжалось от боли. Что делала она в тот миг, когда он стоял над гробом той девицы, которую уморили дабы разыграть его? Думала ли о нем? О том, как умирает его душа, вытекает из тела с каждой редкой слезой, что уронил тогда под напевные патеры попа? В душе заплескалась ярость, обжигающая, ослепляющая. Захотелось разгромить эту комнату, в которой она жила без него, дышала без него и любила не его. Или выбежать прочь из дома, погнать валаха по заснеженному полю и крикнуть громко в черноту ночи, выплескивая из себя всю ту боль и горечь, что терзали его.

Его предали человек, которого он почитал и любил иногда даже больше, чем собственного отца. Его предала она, ради которой он совершил бы невозможное. Ради которой он был готов сражаться со всем миром, лишь бы она была рядом. И ему неважно, по каким причинам она так поступила, чего хотела добиться. Она это сделала, словно через сердце его перешагнула и пошла далее…

Владислав вдруг размахнулся и ударил, выпуская свой гнев, но не ее, как невольно подумала Ксения, успевшая заметить кулак, занесенный над головой. В стену. Со всего маху. Даже не поморщившись, разбивая костяшки в кровь. А потом вдруг обхватил ее затылок своей широкой ладонью, прижался губами к ее губам в жестком, злом поцелуе. Другая рука крепко обхватила ее стан, мешая движениям, колено прижало ее юбки к стене.

Словно и не было этих лет, не было стольких дней порознь. Не было расстояний и других рук и губ, мысли о которых так больно жгли обидой и злой ревностью. Не было никакой горечи и никакой ярости. Только эти губы, дарящие сладость, от которой у Ксении вмиг пошла голова кругом. Только тяжесть его ладони на ее груди, прикосновение которой заставило ее выгнуться навстречу этой ласке. В теле разгорался тот самый, хорошо знакомый ей огонь, который только этот мужчина мог погасить, с каждой минутой распаляясь все жарче и жарче.

Ксения протестующе застонала, когда Владислав отстранился от ее губ, и он улыбнулся, взглянул в ее глаза, подернутые дымкой желания. Стал резкими движениями развязывать шнуровку на ее груди, целуя в шею, заставляя ее выгибаться навстречу его губам. Она запустила пальцы в его волосы, едва ли не мурлыча, как кошка, от того, что испытывала ныне. Как бы Владислав не злился на нее, как бы не пугал своими речами и грозным видом, она видела ясно, что в его сердце еще живет любовь к ней. Он поднял ее юбки, скользя ладонью вверх по обнаженной коже ноги, и она резко втянула воздух в себя под его довольный смех.

А потом все изменилось вмиг от одного короткого слова, произнесенного в тишине. Ксения совсем забыла, что меж ними есть скрытое. Еще есть то, что надо было сказать ему до того, как уступила его напору. Именно сейчас, когда он так подается навстречу ее губам и рукам. Именно сейчас, когда любовь, проснувшаяся от долгой спячки, поможет смягчить тот удар, что снова будет нанесен с ее стороны, усугубляя ее вину и вину Ежи перед Владиславом.

Она забыла про Анджея, их сына, который мирно спал рядом со Збыней в ее комнатке, а теперь проснулся и поспешил в спаленку матери. Он стоял на пороге и удивленно смотрел на то, как незнакомый ему мужчина в жупане цвета спелой вишни, прижимает мать к стене, а та гладит его волосы, как порой теребила его собственные светлые пряди. С его губ сорвалось одно единственное слово, вмиг разъединившее Владислава и Ксению: