Читаем без скачивания Обрученные судьбой - Марина Струк

Может, оттого пытался так скоро определить след, по которому двинулся отряд ордината. Те пытались их запутать, увести в сторону вслед за частями отряда, на которые тот разделил Заславский. Но Лешко, как опытную гончую собаку, взявшую след, невозможно было сбить, и когда стал сереть рассветным светом край земли, они заметили вдали всадников, именно тех, кого вел сам ординат. Но вез ли кто-то из тех шести всадников ребенка, надежно укрыв плащом? Не поступил ли Лешко неразумно, доверившись своей интуиции, которая шепнула ему, что Заславский не доверит сына тем пахоликам, что уехали из земель Ежи разными путями?

— Анджей! — вдруг воскликнула остроглазая Ксения, прикусив губу, и только пришпорила Ласку, разглядев на повороте маленькую голову впереди одного из всадников. Лешко и успел крикнуть тогда, пытаясь удержать ее от бесполезного порыва:

— Стой! Стой! Нам не догнать их! Они ехали неспешно, мы же гнали коней, как клятые. Уйдут, пся крев, уйдут! — а потом схватил за узду Ласку, заставляя ту замедлить ход. — Перебьешь их издали. Это самым разумным будет. Пана ордината первым бей, смотри. То нужно. Люди замедлятся, растеряются на миг. Потом пустишь в стрелу того, что поболе остальных с виду, поняла? А после и мы налетим и добьем четвертых. Но пана ордината первого, Кася! Первого! Поняла?

Ксения кивнула растерянно, быстро достала из-за спины самострел и зарядила его спышными движениями. То расстояние, что разделяло ныне отряд Владислава и преследователей, было для ее глаза невелико. Главное, успеть сбить цели с лошадей до того, как всадники въедут в небольшую рощицу, к которой погнали коней, заметив позади преследователей, стараясь укрыться меж тонких стволов и длинных ветвей от стрел самострелов, от пуль, что могли быть пущены из стволов тяжелых пищалей в руках хлопов.

Ксения вскинула самострел и прицелилась во Владислава, стараясь попасть стрелой в местечко сразу под шеей, обрывая нить жизни или навеки обездвиживая намеченную цель, как когда-то советовал ей Лешко. «Анджей», повторяла она себе снова и снова, как заведенная, «я не могу потерять его. Не могу потерять сына, когда уже утратила все, что было так дорого. Только не он…»

— Стреляй! — громко прошипел Лешко, заметив, что Ксения замерла нерешительно. — Ты дашь ему уйти?! Он увезет Андруся за стены замка, спрячет его от тебя, и ты никогда не сумеешь вернуть его себе, как бы ни пыталась сделать то. Никогда! Так что не медли, стреляй!

Легкая дрожь прошлась от затылка вдоль позвоночника по спине. Если она не убьет Владислава, если не пустит стрелу, Андрусь никогда не будет с ней. Никогда не будет ее. Он никогда больше не заснет подле нее в постели, прижавшись к ней. Никогда не позовет ее: «Мама!». Никогда не обнимет ее своими тонкими пока ручонками. Никогда не прыгнет в ее руки с верхней ступени крыльца, встречая с верховой прогулки. Она не увидит, как он растет, как мужает, превращаясь в маленького мужчину. Никогда… Владислав не позволит то, лелея в себе слепую обиду на нее за ту вину, что стояла меж ними ныне.

Если же она пустит стрелу, то у нее есть возможность провести остаток дней, сколько бы ей ни отпустил Господь, с Андрусем, своим сынком, которого она выносила в своем чреве, ощущая сильные толчки, у постели которого сидела в дни и ночи, когда тот хворал. Они уедут с Лешко прочь из этих земель, скрываясь от всех, увозя с собой тайну об убийстве ордината здешних земель, что случилось однажды в рассветную пору.

Андрусь… Владислав… Тяжелы чаши весов. Палец замер в напряжении на спусковом курке. Руки словно оледенели на морозе в одном положении, как и сердце.

— Стреляй! — шипел ей разум голосом Лешко, а сердце застыло в груди, умолкло в ужасе, впервые не стало возражать разуму, пораженное тому, что могли сотворить руки по его приказу.

Это все уже было когда-то. Удаляющийся всадник в прицеле ее самострела. Чужие пальцы поверх ее. Пущенная в спину стрела, несущая смерть на остром острие. Темный силуэт на земле, у копыт валаха, ошарашенного той пустотой, что вдруг образовалась в седле на его спине.

Быть может, потому Ксения так быстро среагировала на движение справа от себя, развернулась и направила стрелу в грудь совсем другого мужчины, что замер в тот же миг. «Касенька…», сорвалось с его губ в удивлении, а потом глаза сузились в остром и злобном прищуре, заострились черты лица. Холопы замерли за их спинами, во все глаза глядя на пана и пани, что схлестнулись взглядами.

— Убьешь меня? — глухо спросил Лешко, не делая ни малейшей попытки выбить из ее рук оружие. — Убьешь? Ради него — меня?

— Прости… — прошептала Ксения, отчетливо понимая, что проиграла эту борьбу. Молчаливое сердце победило разум вместе с его доводами и причинами. Победило и осталось в проигрыше само, осознавая те потери, что придут с этим решением.

И она выпустила стрелу. Но не в спину Владислава, а в ствол дерева, до которого только спустя время доехал тот. Она видела, как он помедлил, задержался у молодого дуба, выдернул стрелу, а потом развернул валаха, чтобы взглянуть через простор снежного поля, разделяющий их, на нее, гордо замершую с самострелом в отдалении.

Остановись, молила тогда Ксения беззвучно. Видишь, я уступаю тебе. Отдаю тебе самое дорогое, что только у меня есть, в знак моей любви к тебе, что тлела в сердце все эти годы и ныне распалилась пожаром от касания твоей руки, от одного взгляда твоих глаз. Остановись. В знак того, что осталось в твоем сердце от любви ко мне, некогда прощающей мне все. Остановись…

Но видимо, не расслышало его сердце безмолвный зов Ксении, потому как Владислав, задержавшись у края рощицы всего лишь на короткий миг, скрылся в ее черноте, уводя за собой своих людей. Увозя с собой ее сына. Разбивая ее сердце…

Ксения тогда вернулась в дом сама не своя, бледная, молчаливая, села за стол и уронила голову на сомкнутые перед собой руки. Прежде чем приехать на двор, она заезжала в небольшую церквушку, службы в которой посещала, где исповедовалась и принимала причастие, несмотря на косые взгляды Ежи. Впервые тишина храма, прерываемая едва слышным треском свечей, не принесла покоя в душу, впервые молитва не устранила смятения души. Отчего так? Отчего она нынче совсем одна, а душа тихо стонет внутри тела, словно вдовица над телом убиенного мужа? Быть может, все верно, так и должно быть? Ведь Анджей по вере чужой ей, крещенный в чужую веру, и даже за той чертой им не суждено быть вместе. Знать и жить отныне суждено раздельно по воле Божьей? Впустить в душу смирение перед волей Божьей, сказал Ксении тогда священник, выслушав без доли удивления ее сбивчивый рассказ, принять поступок мужа и покориться, как и положено жене. Но отчего-то именно сейчас ей не хотелось верить этим словам, которые ей твердили с малолетства. Почему-то нынче и не хотелось склонить голову, принимая чужое решение. Решение, против которого так отчаянно протестовала ее душа.