Читаем без скачивания Знамя Быка - Рафаэль Сабатини

Он опять запнулся.

— Перед лицом Господа, это ложь! Дьявольская ложь! — срывающимся голосом, едва не рыдая, закричал он.

— Дальше! — прогремело повеление герцога, и Панталеоне пришлось вернуться к письму.

— «Неизвестно, удастся ли Маттео Орсини спастись или нет, но для Вас, дочитавшего до этого места, спасения нет. У нас в Пьевано есть еще один гость — черная оспа. И это письмо пролежало целый час на груди умирающего от этой болезни и…»

Вскрикнув от ужаса, Панталеоне резко оборвал свое чтение. Зараженный пергамент выскользнул из его онемевших рук и спланировал на землю. Панталеоне обреченно подумал, что уколовший его шип оказался в шнуре не случайно. Он был спрятан там, чтобы зараза быстрее попала в кровь читающему. И он знал, что шансы выдержать атаку этой болезни настолько ничтожны, что на них нельзя уповать. С пепельно-серым лицом он неподвижно глядел прямо перед собой, в то время как по сторонам все настойчивее раздавались возгласы негодования, пока наконец Чезаре не поднял руку, потребовав тишины.

Герцог сохранял спокойствие или по крайней мере внешне не проявил ни малейших признаков гнева. И когда он обратился к бледной, как мел, даме, предпринявшей столь отчаянную попытку покушения на его жизнь, голос герцога был столь же ровен и мягок, как и раньше, а улыбка — все так же любезна. И поэтому изреченный им приговор был еще более ужасен.

— Ну, что ж, — сказал он. — Синьор Панталеоне выполнил свою часть сделки, теперь очередь за вами, мадонна, исполнить свое обещание и выйти за него замуж.

Широко раскрытыми глазами она глядела на него, и потребовалось немало времени, прежде чем до нее дошел смысл страшного наказания, предназначенного ей. И когда она наконец вновь обрела дар речи, из ее уст вырвался хриплый крик ужаса.

— Выйти за него? Выйти за него! Он заражен…

— Вашим ядом, — жестко отрезал Чезаре. И мягко продолжил, словно увещевая своенравное дитя: — Это ваш долг по отношению к нему и к себе. Ваша честь связана договором. Бедняга не мог предвидеть всего этого. Вы ведь не посвятили его в свои планы.

Она поняла, что герцог издевается над ней. Ей приходилось слышать о его жестокости, но никогда она не могла представить жестокость, сравнимую с этой. Порыв ярости несколько воодушевил ее, но не подсказал, что ответить ему, поскольку воистину суд герцога всегда был справедлив и потому вызывал ненависть людей.

— Вы требовали от меня правосудия, мадонна, — напомнил ей герцог. — Я полагаю, оно свершилось. Надеюсь, это удовлетворит вас.

Перед его железной логикой ее невысказанный гнев угас и мужество оставило ее.

— О, нет! Только не это! — взмолилась она. — Пощадите! Пощадите меня, как если бы сами оказались на моем месте и просили пощады.

Он сардонически взглянул на окаменевшего Панталеоне.

— Монна Фульвия не преувеличивает, Панталеоне, — сказал герцог. — Похоже, она не склонна видеть вас своим мужем. Однако, когда она обещала стать вашей женой, вы, как глупец, поверили ей. Вы поверили ей! Ха! А что же сказал о вас брат Серафино? — Он задумался. — Я вспомнил! Он нашел, что у вас слишком полные губы, чтобы доверять вам дело, связанное с женщинами. Брат Серафино знает, о чем говорит. Монастырь — хорошее место для развития наблюдательности. Итак, вы уступили ее обещаниям! Но утешьтесь. Она выполнит их, хотя и рассчитывала провести вас. Она прижмет вас к своей белой груди — вас и оспу вместе с вами.

— О, Боже! — выдохнула она. — Вы обручите меня со смертью?

— Возможно ли, — саркастически изумился он, — чтобы смерть вас отталкивала более, чем сам Панталеоне?

Он начал с чрезвычайной осторожностью стягивать с руки грубую перчатку из бычьей кожи, которая соприкасалась со смертоносной трубкой.

— В конце концов, — бесстрастно продолжил он, — если держать слово — вещь неприемлемая для вас, — что, похоже, является семейной чертой всех Орсини, — я могу указать выход, воспользовавшись которым вы сможете избежать последствий вашего опрометчивого обещания.

— Вы смеетесь надо мной! — вскричала она.

— Вовсе нет. Аннулируйте сделку, заключенную с ним, и этим вы аннулируете ваше обязательство.

— Аннулировать? Но как? — спросила она.

— Разве это неясно? Выдайте мне Маттео Орсини. Доставьте его мне сегодня днем, и ночью вы будете свободны.

Теперь она поняла сатанинское коварство этого человека; она была не более чем пешкой в его продуманной игре, а ее чувство было всего-навсего средством достижения желанной цели; захватить Маттео Орсини. Только это имело для него значение, мстить ей он не собирался.

— Доставить его к вам? — произнесла она с горькой усмешкой.

— Что может быть проще? — спросил он. — Не надо даже сообщать мне, где он скрывается. Я не прошу вас предавать его или делать то, что может задеть чувствительность Орсини. Отправьте ему письмо и опишите положение, в котором вы оказались после попытки отравить меня. Этого достаточно. Он мужчина и непременно прибудет сюда, чтобы освободить вас. Пусть он появится до наступления ночи, иначе… — Он пожал плечами, швырнул свои перчатки в грязь и указал глазами на убитого горем Панталеоне. — Вы заплатите цену, обещанную за его побег, и я лично позабочусь о свадебном пире.

— Будь по-вашему, — произнесла она, — вы не оставляете мне выбора, ваше высочество. Все будет так, как вы желаете. Я немедленно пошлю к нему своего слугу.

Посмотрев на нее долгим, испытующим взглядом, он сделал знак всадникам.

— Поехали, господа. Здесь нечего больше делать.

Он наклонился в седле, вполголоса отдал приказ стоявшему радом с ним делла Вольпе и поскакал через площадь, сопровождаемый свитой. В душе его не было ничего, кроме глубокого презрения. Он знал этих Орсини. Все они были одинаковы. Они смело замышляли, но трусость губила их замыслы; их мозги были отважнее, чем сердца, их непреклонность рушилась, стоило только тронуть ее.

VIII

Выпрямившись в седле, монна Фульвия провожала глазами фигуру герцога, пока тот пересекал площадь. Он уже скрылся в одной из улочек, а она оставалась в той же позе, оглушенная, безразличная ко всему вокруг.

Из оцепенения ее вывел кондотьер, одетый в черный камзол с вышитым на груди изображением красного быка. Это был делла Вольпе. Презрительно глядя на нее своим единственным глазом, он нарочито-уважительно обратился к ней.

— Мадонна, прошу вас отправиться с нами. Мне приказано сопровождать вас.

Она взглянула на него, готовая посмеяться над столь изысканным выражением, означающим, что она считается пленницей, но что-то в суровом облике этого ветерана остановило ее. Его лицо говорило, во-первых, что он честен, и, во-вторых, что он презирает ее поступок.