Читаем без скачивания Лето Святого Мартина - Рафаэль Сабатини

У нее были крепкие нервы и отважный дух, но в тот вечер надежда, казалось, угасла в ее сердце. Было похоже, что и Флоримон покинул ее. Либо он забыл свою Валери, либо, по словам вдовы, был мертв. Но истина сейчас мало заботила ее. Она впервые осознала, что полностью находится во власти мадам де Кондильяк и ее сына, и лишь случай помог ей убедиться, насколько неразборчивой в выборе средств эта власть может оказаться. Это внезапное открытие целиком захватило ее, вытеснив все прочие мысли и чувства.

Валери печально глядела на увядающие краски неба, но не замечала их. Она была в руках этих чудовищ, и они, похоже, собирались пожрать ее. А поскольку Гарнаш, как она считала, был убит, то на помощь надежды не оставалось. Ничтожным утешением могли служить те несколько часов свободы, которыми она наслаждалась неделю назад, но воспоминание об этом лишь усиливало безнадежный мрак ее заключения.

Снова перед ее мысленным взором возникла эта суровая, сильная фигура, седеющие волосы, яростно топорщащиеся усы и строгие, пронзительные глаза. Снова она услышала его резкий, с ноткой металла, чуть насмешливый голос. Она видела его внизу, в зале, поставившего ногу на шею этого самовлюбленного болвана Кондильяка, когда все они, казалось, не осмеливались вздохнуть без его разрешения. В своем воображении она опять скакала в Гренобль на холке его лошади. Валери вздохнула. С тех пор как умер ее отец, это был, без сомнения, первый настоящий мужчина, встретившийся ей. Если бы только Гарнаш был жив, она вновь бы ощутила в себе мужество и надежду, поскольку знала, что на его изобретательность и энергию можно положиться в трудную минуту. Вновь она слышала этот резкий, металлический голос: «Вы довольны, мадам? Достаточно ли вам подвигов для одного дня?»

Внезапно ее раздумья прервал голос, только что звучавщий в ее мечтаниях, но он был настолько земным и реальным, что от испуга она едва не закричала.

— Мадемуазель, — произнес этот голос, — прошу вас не падать духом. Я вернулся к тому делу, которое мне приказано выполнить ее величеством, и я выполню его, несмотря на все коварство этой тигрицы и ее щенка.

Валери сидела, застыв, словно статуя, едва дыша, и взгляд ее блуждал в темнеющем за окном небе. Голос умолк, но она боялась пошевелиться. Потом мало-помалу она начала понимать, что это был не плод фантазии, не шутка, которую мог сыграть с ней перевозбужденный ум. Голос, живой, реальный, его голос произнес эти слова здесь, рядом с ней.

Она повернулась к двери и едва сдержала крик, потому что увидела прямо перед собой смуглого итальянского наемника, определенного ей в сторожа по причине незнания им французского и смотревшего на нее со странной настойчивостью.

Он так тихо подкрался, что она не слышала его шагов, и теперь стоял, наклонившись вперед и своей позой до странности напоминая зверя, припавшего к земле и готовящегося к прыжку. Но его взгляд гипнотически приковывал к себе ее взор. И пока она растерянно смотрела на его глаза, его губы шевельнулись, и тот же голос произнес на чистейшем французском:

— Не бойтесь, мадемуазель. Я тот самый неудачник Гарнаш, тот недостойный глупец, чей горячий нрав разрушил надежду на спасение, которая была у нас всего неделю назад.

Не в силах отвести взгляд, она почувствовала, что сходит с ума.

— Гарнаш! — хриплым шепотом произнесла она. — Вы Гарнаш?

Голос, несомненно, принадлежал Гарнашу, и никому иному. Такой голос было невозможно не узнать. И нос был носом Гарнаша, хотя странно испачканным, а эти проницательные голубые глаза — его глаза. Но каштановые с проседью волосы были теперь черны, а рыжие усы, топорщившиеся, как у дикого кота, тоже почернели и, низко свисая, скрывали тонкие линии его рта. Жуткая щетина отрастающей бороды исказила его лицо и подбородок, изменив их резкие очертания, а чистая, здоровая кожа, которую она запомнила, приобрела грязно-коричневый оттенок.

Вдруг на его лице заиграла улыбка, которая убедила ее и отогнала прочь последние сомнения. Она мгновенно вскочила.

— Месье, месье, — только и смогла она вымолвить: ей хотелось обвить руками шею этого человека, как будто это был ее отец, и выплакать у него на плече внезапно наступившее облегчение и все прочие чувства, вызванные его неожиданным появлением.

Гарнаш видел волнение девушки и, чтобы успокоить ее, улыбнулся и принялся рассказывать ей о том, как вернулся и был представлен мадам в качестве человека, не знающего французского.

— Судьба оказалась благосклонна ко мне, мадемуазель, — говорил он. — Я сомневался, что мое лицо можно изменить, но в том, что вы видите, нет моей заслуги. Это работа Рабека, самого изобретательного слуги, когда-либо служившего такому глупому господину. Мне помогло также то, что в молодости я провел десять лет в Италии и так усвоил язык, что обманул даже Фортунио. Именно это обстоятельство усыпило их подозрения, и если не придется оставаться здесь столь долго, что краска смоется с моих волос и бороды, а пятна на лице исчезнут, думаю, мне нечего бояться.

— Но, месье, — вскричала она, — вам надо бояться всего!

В ее глазах появилась тревога.

Вместо ответа он вновь рассмеялся.

— Я верю в свою удачу, мадемуазель, и думаю, что сейчас она улыбнулась мне. Направляясь в этом наряде в Кондильяк, я, честно говоря, почти не надеялся на то, что меня, благодаря незнанию французского языка, назначат вашим тюремщиком. Мне трудно было скрывать радость, когда я узнал их замыслы, но делал вид, что ничего не понимаю. Ну а все остальное по сравнению с этим — сущие пустяки.

— Но что вы сможете сделать в одиночку, месье? — спросила она, и в ее голосе послышалась нотка раздражения.

Он подошел к окну и оперся локтями о подоконник. Свет короткого дня за окном быстро угасал.

— Я еще не знаю. Но я здесь для того, чтобы найти способ. Я буду наблюдать и размышлять.

— Вы знаете, какой ежеминутной опасности я подвергаюсь! — вскричала она и, вдруг сообразив, что он мог подслушать разговор вдовы с сыном, внезапно залилась краской смущения, которая тотчас отхлынула, оставив ее щеки мраморно-бледными. Валери была благодарна сумеркам и тени за то, что они делали выражение ее лица трудноразличимым.

— Если вы считаете, что, вернувшись, я снова проявил неуместную горячность…

— Нет-нет, месье, напротив: ваши храбрость и благородство превыше всяких похвал. В самом деле, у меня нет слов, чтобы выразить восхищение вашим поступком.

— Это пустяки в сравнении с мужеством, которое потребовалось для того, чтобы предоставить Рабеку для его ужасной работы свое лицо, к которому я уже как-то привык и привязался.