Читаем без скачивания Лето Святого Мартина - Рафаэль Сабатини

— Выходите за меня замуж, — ответил он, наклонившись к ней и пожирая ее глазами, — и вы обнаружите, что мои слова очень скоро обернутся делами.

— Ах, — ответила она, и улыбка ее стала чуть шире, переходя в усмешку, — вы ставите условия. Если я выйду за вас, вы все сделаете для меня, в противном случае вы не сделаете ничего. Но пока я не решила, выходить мне за вас или нет, не могли бы вы сделать один пустяк?

— Пока вы не решили? — воскликнул он, и его лицо вспыхнуло от внезапной надежды, загоревшейся в нем после ее слов. До этого момента не было и речи о подобном изменении ее отношения к его ухаживаниям. Он вновь изучающе взглянул в ее лицо. Не дурачила ли она его, эта девица с ангельски невинным взором? Мысль о такой возможности моментально остудила его.

— Что вам угодно от меня? — нелюбезным тоном спросил он.

— Пустяк, Мариус. — И она взглядом указала через плечо назад на высокого, крепкого мужчину в штопаном камзоле и в обмотках вместо сапог, который лениво топтался в дюжине шагов позади них. — Избавьте меня от общества этого негодяя.

Мариус посмотрел на Баттисту, а затем на Валери, улыбнулся и сделал легкое движение плечами.

— Но почему? — спросил он тоном человека, вынужденного противиться необоснованным доводам. — Другой заменит его, а в гарнизоне Кондильяка выбор невелик.

— Пусть невелик.

Заметив его реакцию, она уверилась в своем предположении: чем настойчивее она будет упрашивать об этом, тем вероятнее, что ее просьба не будет удовлетворена. Поняв это, она продолжила свое ходатайство с большей горячностью.

— О! — вскричала она как бы в ярости. — Мне навязали общество этого оборванца, чтобы унизить меня. Я не могу его терпеть. Мне невыносим сам его вид.

— Вы преувеличиваете, — холодно ответил Мариус.

— Нет, вовсе нет, — резко возразила она, с искренней горячностью глядя ему в лицо. — Вы не понимаете, что значит терпеть оскорбительное внимание от такого ничтожества, чувствовать, что следят за каждым твоим шагом, ощущать на себе взгляд всякий раз, когда находишься в поле его зрения. О, это невыносимо!

Внезапно он схватил девушку за руку, приблизив свое лицо к ее лицу на расстояние ладони, и горячо заговорил ей прямо в ухо.

— В вашей власти прекратить все это, Валери, — страстно шептал он ей. — Отдайте себя под мою опеку. Пусть я…

Внезапно он осекся. Она отстранилась, лицо ее было смертельно бледно, а в глазах, оказавшихся на уровне его глаз, читалось выражение ужаса и молчаливой ненависти. Он увидел это и, словно от удара, отшатнулся, отпустив ее руку. Краска сошла с его лица.

— Или, быть может, — заплетающимся языком пробормотал он, — я внушаю вам те же чувства, что и он?

Она стояла перед ним, и от пережитого страха, вызванного его неожиданной близостью, грудь ее тяжело вздымалась. Сжав губы и сузив глаза, он молча смотрел на нее. Но через секунду в нем проснулся гнев и подавил возникшую было печаль. В гневе Мариус де Кондильяк был холоден и опасен, потому что не давал ему выхода ни в напыщенных словах, ни в громогласных угрозах или обличениях, не размахивал руками, не хватался за оружие.

Он вновь наклонился к ней. Жестокость, скрытая в красивых очертаниях его рта, внезапно проявилась в улыбке, от которой дрогнули его губы.

— Я уверен, что именно Баттиста будет превосходным сторожевым псом, — сказал он. — У вас, возможно, есть основания не любить его. Он не знает французского, и вам не удастся подкупить его обещаниями награды, если он и захочет помочь вам бежать; но, видите ли, именно те качества, за которые вы его так ненавидите, делают Баттисту бесценным для нас.

Он мягко рассмеялся, довольный своей проницательностью, с преувеличенной вежливостью раскланялся с ней и, свистнув собаку, быстро отошел прочь.

Именно таким образом Мариус и его мать, которой он сообщил о просьбе Валери, были введены в еще большее заблуждение и после случившегося стали оказывать абсолютное доверие бдительному и неподкупному Баттисте. Убедившись в этом, Гарнаш приступил к исполнению задуманного. Нельзя сказать, чтобы ему было непривычно целиком отдаваться какому-либо делу, и, хотя парижанин влез в эту историю в Кондильяке вопреки своей воле, давление обстоятельств мало-помалу вынудило его воспринимать спасение Валери как свое личное дело. Тщеславие и гордость заставили его повернуть обратно, когда он был уже на пути в Париж: признать свое поражение, не дав последний бой, было выше его сил. Вот почему он впервые в жизни прибегнул к недостойному его низкому маскараду; он, который привык всегда действовать напрямую, был вынужден использовать простейшую из уловок. И, даже войдя в роль, он все равно чувствовал в сердце гнев, осознавая всю низость этой хитрости и то, как она роняет его в собственных глазах. Если бы подобное унижение оправдывалось какой-либо высокой политической целью, он вынес бы это с большим смирением: служение великому делу оправдало бы выбор средств. Но здесь перед ним была задача, сама по себе столь же не стоящая его, что и выбранные для ее решения методы. Ему пришлось чернить лицо, красить бороду и волосы, пачкать кожу и одеваться в грязные лохмотья лишь для того, чтобы вызволить девушку из заточения, в котором ее содержала эта изобретательная дама из Дофинэ, — а разве это подходящее дело для солдата, для мужчины его лет, его имени и происхождения! Гарнаш негодовал, но его упрямая гордость, не допускавшая возвращения в Париж и признания поражения от женщины, неумолимо удерживала его здесь.

А пять ночей назад, когда Гарнаш подслушал, что произошло между мадам де Кондильяк и Валери, его отвращение отчасти смягчилось. Глубокая жалость к девушке, попавшей во власть людей, не разбирающихся в средствах для достижения своих гнусных целей, осознание унижений, выпавших на ее долю, заставили его отбросить всякую нерешительность и чувство обиды.

Врожденная галантность, замечательная черта характера, которая всегда побуждала его защищать слабых от угнетателей, двигала им и сейчас. Вот почему, взявшись сначала неохотно за это тяжелое дело, он затем принялся исполнять его с усердием и почти с радостью. Кроме того, Гарнаш обнаружил в себе актерский дар, о котором ранее и не подозревал, и был воодушевлен возможностью использовать его.

Так получилось, что в Кондильяке оказался «земляк» Баттисты, наемник из Северной Италии, мошенник по имени Арсенио, которого Фортунио завербовал месяц назад, когда в первый раз начал увеличивать гарнизон. На «честности» этого малого Гарнаш и строил свои планы, Он пристально наблюдал за ним и, как ему показалось, обнаружил в нем изрядное коварство, достаточное для того, чтобы взяться за любое предложенное ему дело — при условии соответствующего вознаграждения.