Читаем без скачивания Поцелуй льва - Михаил Яворский

Иногда нам попадались российские Т-34, застрявшие в грязи или просто брошенные посреди дороги, с открытыми люками. Один раз мы увидели кучи мёртвых солдат в открытом поле ― лица некоторых из них почернели, как сажа, других обклевали вороны или пообгрызали какие-то звери. К удивлению, мы не видели разрушенных мостов, из чего мы сделали вывод, что Красная армия поспешно убегала.

Наконец мы пришли в Ровно. Сине-жёлтый флаг привёл нас к городской ратуше, где расположился пост бандеровцев. Он состоял из множества юношей моего возраста и более старших мужчин ― руководителей. Они координировали «походные группы».

Через три дня мы выступили на Житомир ― первый большой город восточной Украины на нашем пути. Перед нами протянулась современная широкая асфальтированная двухсторонняя дорога ― первая в Восточной Европе, хотя ещё и недостроенная. Россияне строили её для передвижения своих войск на случай, если они начнут войну с Германией. Теперь немцы использовали её для транспорта своих отрядов и снабжения.

Движение было в двух направлениях, но в основном на восток, к границе, туда, куда направлялись и мы. Мимо нас проезжали нескончаемые колоны немецких машин, нагруженных боеприпасами. Когда одна из колон притормозила, мы им помахали, а они вылупили глаза, не понимая, какая лихая нас сюда забросила.

Поток на запад был другим. Многочисленные колонны советских военнопленных под охраной немцев тянулись, словно похоронные процессии. Измождённые, с выражением обречённости на лицах, они еле волокли ноги, спотыкаясь, как поломанные куклы. Я вздрагивал при их виде. В учебниках истории такого не было. Война должна была быть весёлой…

От мыслей меня отвлёкло скрежетание тормозов. Остановился военный грузовик. Водитель позвал нас. Не спрашивая ни кто мы, ни куда направляемся, предложил подвезти. Пан Сорока сел впереди, мы с Богданом устроились на кузове на боеприпасах.

Какое это было облегчение ― ехать после стольких недель ходьбы и не видеть впереди себя спину нашего начальника. Теперь нам было больше видно военнопленных, покалеченных российских танков, брошенных пушек, поломанных грузовиков и телег, тьму-тьмущую противогазов, которые наверно выбрасывали красноармейцы, чтобы легче было убегать. Иногда над головой тарахтел разведывательный самолёт.

Дорога уходила вперёд, пересекая необозримые равнины ― бывшие степи, а теперь колхозные поля. Именно этими степями когда-то кочевали орды турок и татар, разрушая и сжигая всё на своём пути. Именно тут, триста лет назад, родилось движение против польской шляхты, которая делала крепостными свободных людей. Я листал страницы истории быстрее, чем ехал грузовик.

Бандеровский пост в Житомире размещался в школе. Его легко было найти по сине-жёлтому флагу. Однако нам сказали, что мельниковцы пришли на день раньше и разместили свой пост в помещении суда в противоположной части города.

Кто первый, у того и преимущество. Чтобы избежать таких поражений, съезд руководства постановил назначить пана Сороку главным координатором «походных групп», которые будут проходить Житомир.

Поскольку Белая Церковь была чрезвычайно важным пунктом на пути в Киев, нам с Богданом приказали идти туда на следующее утро. Как нам сказали, город ещё в руках россиян, но вот-вот должен сдаться. Наша задача ― установить там пост.

«Увлечение ― это не программа»

ЖАРЕНЫЙ ЛЕНИН

Белая Церковь когда-то была шумным городом, но когда мы туда прибыли, она казалось голым пустырём. Ни главные улицы, ни узенькие переулки не подавали никаких признаков жизни. Маленькие низкие домики, некоторые ещё под соломенной крышей, казалось, всасывала сила притяжения. Мы постучали в несколько дверей ― ни шороха. Ни одного звука, ни одного взгляда из-за задёрнутых занавесок. Ни детского плача, ни собачьего гавканья, ни птичьего чириканья. Красная армия оставила город два дня назад, а немецкая прокатилась без остановки.

Единственным звуком было эхо наших шагов, когда мы шли вымощенной площадью к административному зданию. Напротив него стояла гранитная статуя Ленина, почти такой же высоты, как и здание сзади неё. Ещё несколько дней назад Ленину поклонялись тут как великому пророку будущего. Теперь, брошенный своими покровителями, он глазел на площадь ― такую же пустую, как и его обещания.

Тот кто последним покидал административное здание, очень торопился. Двери были открыты и придавлены мешком с зерном, чтобы не захлопнулись. Комнаты были захламлены открытыми ящиками из-под боеприпасов и винтовками. В главной, самой большой комнате, были только скамейки и стулья. Эту комнату наверно использовали для заседаний городского совета. Над столом посередине стены висел портрет Сталина, на скамье лежала «Правда», словно кто-то её бросил не дочитав. Я заметил заголовок «Героический отпор рабочих и крестьян фашистскому нашествию».

Мы повесили над входом сине-жёлтый стяг и облепили город объявлениями, что Организация Бандеры берёт на себя власть в городе и призывает население сотрудничать с ней.

Но читать эти объявления было некому. Чуть ли не целый день мы ходили пустынными улицами, надеясь случайно встретить кого-нибудь. Только вечером мы попали на две живые души ― деда, который гонялся за своей курицей, и очень старую бабку, которая сидела на пороге дома за стеной подсолнухов. Когда мы рассказали кто мы и что привело нас в Белую Церковь, она подозрительно глянула на нас, как бабушка на капризных внуков. «А вы для этого не очень малы? ― спросила она огрубевшим от возраста голосом. ― Да и согласятся ли немцы на вашу независимость? А ваши родители ― знают ли они, чем вы занимаетесь?» Нам эти вопросы не понравились. Мы покраснели и отвернулись.

Женщина сказала, что ей восемьдесят лет, но выглядела она ещё старше, а её сморщенное лицо напомнило мне зрелый подсолнух. Её было нужно, чтобы её кто-то выслушал. Рассказала, что ей посчастливилось пережить Первую мировую, революцию и коллективизацию. Её муж погиб в шахте, а маленькая дочь умерла от голода в 1930-х. У неё были надежды на сына ― офицера Красной армии, но он полтора года назад был убит на Финской войне.

Задумавшись, замолчала. Потом, всматриваясь в наши с Богданом лица, словно стремясь увидеть наше с Богданом будущее, промолвила: «Если бы возвратить время назад, я бы не хотела быть матерью». Её слова оказали на меня тяжелое впечатление, ведь и моя мать не знала, чем я занимаюсь.

Старик, её сосед, пока она говорила, сидел молча. Его взгляд блуждал где-то далеко, словно пытался сложить воедино куски своей жизни, придать ему какое-нибудь значение. От него воняло махоркой. Когда баба замолчала, он оторвал кусок бумаги и попробовал скрутить самокрутку своими узловатыми пальцами. Он долго слюнявил конец газеты языком, но она не держалась ― старая слюна не была уже такой клейкой, а бумага была слишком толстой. Он раздражённо выбросил недоделанную сигарету: «Единственное, что я сейчас хочу ― это нормальной сигареты перед смертью. Может немцы хоть настоящую папиросную бумагу привезут.»

Казалось, что он ждал ответа. Не зная что ответить, мы с Богданом перекинулись взглядом. Тем временем дед нашёл более мягкую бумагу и скрутил новую сигарету. Затягиваясь, словно это было единственное утешение в его жизни, он разговорился. Сообщил, что за несколько дней перед немцами прибыла Красная армия и приказала всем эвакуироваться. Также рассказал, что многие не хотели подчиниться и теперь прячутся в лесах, ожидая, не придут ли опять красные. «Вот увидите, ― сказал он, выпуская облако дыма, ― только красные окажутся по другую сторону Днепра, сразу в городе будет полно народа».

Нам с Богданом не судилось дождаться этого, потому что на следующий день к нам в подмогу прибыли ещё два отряда Бандеры. Нам приказали идти в направлении Васильково ― ближайшего к Киеву городка ― и основать там пост, пока это не сделали мельниковцы.

Вечером, перед выходом в Васильково, нас ожидал неожиданный банкет. Одна из наших «походных групп» по дороге в Белую Церковь прихватила в брошенном колхозе кур и яиц. Немало мы ощипали перьев, пока куры были готовы, чтобы пожарить их на костре возле подножья статуи Ленина. После недель сухомятки они были вкуснее, чем те, которых мама готовила для наших гостей.

Мы пригласили на праздник деда с бабой. Баба принесла кастрюлю борща, а дед ― бутылку самогонки. Нас поразило то, что он ещё принёс и бандуру. В умелых руках этот инструмент может, сказал как-то мне пан Коваль, плакать самым сильным горем и смеяться наибольшей радостью. Я много читал про бандуристов, как правило, старых и слепых, которые ходили от села к селу, играя и певши песни о казацкой вольной жизни, их походах и их страданиях в турецком плену. Впервые я услышал звук бандуры после «освобождения», когда во Львов приехала капелла бандуристов из Киева.