Читаем без скачивания Поцелуй льва - Михаил Яворский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От мысли о том, что мы скоро будем в столице, я ощутил волну возбуждения, смешанную с надеждой и опасением неизвестности. В таком блаженном настроении я вышел на поляну. Оглянулся, чтобы спросить Богдана, или не хочет он отдохнуть. Но не успел и слова сказать, как услышал: «Halt! Hände hoch!»[20]
Мы подняли руки.
На другой стороне поляны, готовые стрелять, стояли два немца. В камуфляжной форме их еле можно было отличить от листьев.
― Мы ― freund,[21] ― промямлили мы.
Через секунду нас обыскали и повели по широкой тропинке, обрамлённой, казалось издали, кустами, а на самом деле замаскированными танками и палатками.
Наконец нас привели к большой палатке. Какой-то высокий мужчина, судя по форме и наградам, офицер, наклонившись стоял возле столика, покрытого картами. Наш конвоир отдал ему честь и обращаясь к нему «Herr Oberst[22]», доложил, что нас задержали возле военного лагеря. Oberst мельком взглянул на нас и повернулся к своим картам. Через несколько секунд, словно подумав, он снова посмотрел на нас: «Что, чёрт возьми, тут делают эти дети? Идите ка сюда, ребята».
Мы подошли ближе к столу, солдат остался сзади.
Oberst с интересом посмотрел на нас, как на слона в картинной галерее. Он был высоким, примерно лет сорока, самоуверенным, голубоглазым и рыжеволосым. Медали на кителе и серебряные погоны придавали ему солидность. К удивления, разговаривал он с нами очень доброжелательно. Хотел узнать кто мы, что делаем в зоне военных действий. Понимаем ли, что сейчас стоим посреди танковой дивизии, которая ожидает приказ наступать на Киев? Вопреки ожиданиям, его слова звучали искренне и приветливо, он чем- то напоминал мне пана Коваля.
Мы не очень хорошо владели немецким, чтобы ответить на все его вопросы, но этого мы бы и не сделали, даже если бы и знали её в совершенстве. Перед выездом из Житомира нам велели, если будут спрашивать немцы, не признавать своего членства в Организации.
Переплетая правду и ложь, мы соткали простенькую историю. Своим школьным немецким и жестами мы проинформировали Oberst'a, что мы одноклассники из Лемберга, ищем Богданова брата Игоря, арестованного россиянами по обвинению в надругательстве над статуей Сталина. Несколько недель перед войной его перевели в какую-то киевскую тюрьму. Мы хотели прибыть в Киев сразу после того, как его захватят немцы, надеясь застать Игоря живым. В конце мы выразили уверенность, что немецкие войска через несколько дней возьмут Киев, поскольку они намного сильнее красных.
Oberst'a эта история взволновала, а особенно наша уверенность в превосходстве немецкой армии. Однако он покачал головой и твердо предостерёг нас, что «война ― не детская игрушка», что находиться возле линии фронта опасно, что нас можно легко принять за российских шпионов.
Он позвал своего адъютанта, тот пришёл с небольшой портативной пишущей машинкой ― самой маленькой, которую я видел. Посматривая на нас, Oberst что-то продиктовал, кажется относительно нас. Адъютант напечатал, Oberst подписал и поставил печать. С улыбкой человека, который гордится своим добрым поступком, он дал нам эту бумагу. «Вот, ребята, ― сказал он, письмо-просьба к германским подразделениям оказывать вам содействие в транспорте и питанием по дороге домой, в Лемберг».
БРОШЕННАЯ БУХАНКА
Проигнорировав совет Oberst'a, мы снова обходным путём направились в Киев. Через несколько часов ходьбы мы добрались до трассы Киев-Одесса.
Дорога стелилась необозримыми полями перезревшей пшеницы, которую из-за войны не убирали. Ещё несколько дней назад эти поля ласкал ветерок, нежило солнце. Сегодня они пахли смертью.
Воронки, обгоревшие танки, мёртвые лошади, разбитые грузовики, брошенные пушки, изувеченные тела убитых красноармейцев покрыли обочины дорог возле полей. Охмелевшие от крови убитых солдат, кружили стаи ворон. Из интереса мы с Богданом взобрались на Т-34, который лежал на боку в кювете. Однако мы не смогли заглянуть в середину, потому что вонь разлагающегося трупа вынудила нас спрыгнуть с танка.
К мрачности присоединилась и погода. Впервые с начала нашего путешествия небо загрустило, ветер гнал одинокие серые тучи. После полудня мы услышали далёкий звук грома, усиленный грохотом пушек где-то возле Киева. Иногда до нас долетало рычание миномётов и стрекотание пулемётов. Российский «Максим» было не тяжело узнать по его сердцебиенному ра-та-та-та. Пока мы добрались до трассы, небо потемнело, поднялся ветер. Тяжёлые тучи мчались одна перед другой, словно их преследовала невидимая сила. Казалось молнии пытаются расколоть небо пополам, земля дрожала от грома. Военные колоны на некоторое время исчезли с дороги. Наверно, немцы предвидели ненастье и решили его переждать.
Капнуло несколько тяжёлых капель и вдруг всё стихло, как это бывает перед настоящей бурей. Даже просветлело. Неподалеку, правее дороги появились контуры села. Мы решили там переночевать.
Свернув на полевую дорогу, которая вела в село, мы услышали гул мотоцикла. Это ехали немецкие солдаты в касках с автоматами за плечами. За ними катился военный грузовик.
Мотоцикл со скрипом остановился перед нами, а грузовик ― сзади.
― Украинцы? ― спросил солдат, слезая с мотоцикла.
― Да, ― бодро ответили мы, радуясь, что он не принял нас за российских шпионов и надеясь, что он нас подвезёт.
― Bandera Bewegung![23] ― выкрикнул он.
― Нет, не Бандера! ― закричали мы, а Богдан дал ему письмо от Oberst'a.
Даже не глянув в письмо, он приказал нам открыть рюкзаки, которые наполовину были забиты бандеровскими агитками.
― Бандеровская пропаганда! ―с ненавистью выкрикнул он, поймав нас на обмане и швырнул рюкзаки вместе с письмом Oberst'a в канаву.
Когда он запихивал нас в грузовик, я заметил, что знаки на его форме не такие, как в военном лагере ― погоны были чёрные, а на двух ромбиках по краям воротника были буквы «S.D.», что, как мы позже узнали, обозначали «Sonder Dienst» ― «Специальная служба».
Пока грузовик ехал по трассе, мы знали, что направляемся на север, но когда он свернул на грунтовую дорогу, а затем на другую, ещё более неровную, мы утратили ощущение пространства и времени. Однако нам хоть было сухо. Снаружи лютовал ливень, словно хотел расквитаться за сухое лето. Мои запасные штаны и рубашка остались в рюкзаке, который выбросил в канаву солдат.
Наконец грузовик остановился. Мы стояли посредине площади, окружённой бараками и ограждённой колючей проволокой. Когда-то эти бараки использовали или для Красной армии, или как лагерь принудительных работ. Нас завели в один из бараков и затолкали в узкую пустую комнату.
Озадаченные таким развитием событий, мы сидели на полу, молча переглядываясь и прислушиваясь к малейшему шороху, который мог бы нам подсказать, что ожидать. Но слышно было только хлюпанье дождя по крыше и окнам. Я почти дремал, а Богдан мирно спал, растянувшись на полу.
Заскрипели двери, что-то глухо бухнуло на пол ― мы вскочили на ноги. Растерянные и напуганные, мы увидели в темноте тело человека, лежащего вниз лицом, всхлипывающего и судорожно хватающего воздух.
Мы забились в угол, и когда всхлипывание затихло, заснули. Утром мы увидели человека, сидящего напротив у стены. На его опухшем, избитом лице засохла кровь. Один глаз был похож на гнилую сливу. На нём была форма Красной армии с оторванными знаками различия. Сначала он не реагировал на наши вопросы, но когда мы рассказали кто мы, он сознался, что родился в Украине и окончил в Москве военную академию. Запинаясь из-за рассеченной нижней губы, он сказал, что был командиром танковой части, которую окружили немцы. Под шквалом воздушных и наземных атак он решил сдаться с несколькими теми, кто выжил. Он надеялся на «цивилизованное отношение» со стороны немцев, ведь что бы о них не думали, но они пришли с Запада. Но теперь он увидел их настоящее лицо.
Немцы привезли его и других офицеров на допрос в лагерь. «Они почему-то, ― сказал он, ― допрашивают ночью, а как это делают, видно по моему лицу. Они ведут себя с нашими офицерами хуже чем с преступниками. Если бы я знал про это, дрался бы с ними до конца. Мне ещё посчастливилось остаться в живых. Двух других сдавшихся со мной офицеров расстреляли, потому что на допросе выяснилось, что они комиссары».
Когда через несколько часов открылась дверь и солдат приказал нам с Богданом идти с ним, по мне прошёл мороз. Представляя своё лицо таким избитым, как у командира, я сжал зубы, чтобы приглушить страх перед болью. К удивлению, когда мы дошли до конца коридора, страх исчез, мной овладела какая-то болезненная уверенность.
Вопреки надеждам, нас не повели в казармы, где производили допросы, а затолкали в крытый кузов военного грузовика. Закрытые, не понимая куда нас везут, мы только знали, что после долгой ухабистой полевой дороги мы выехали на ровную. Через несколько часов мы снова ехали по грунтовой.