Читаем без скачивания Любовь дерзкого мальчишки - Элизабет Вернер

Асессор поднял глаза к небу: этот человек, которого судьба привела в замок, не слышал и не видел ничего, что делается вокруг него! Губерт убедился, что он не добьется ничего, а потому, сказав еще несколько любезностей, простился и вышел.

Асессор медленно пошел по коридору, теперь он был один в этом «гнезде заговорщиков», которое среди бела дня, конечно, имело совершенно мирный и благонадежный вид. Но Губерта нельзя было провести этим видом. Вот какая-то дверь, она показалась ему подозрительной, не попробовать ли нажать на ручку? Может быть, здесь скрыт потайной ход и находится разгадка всей тайны? В крайнем случае, можно сослаться на ошибку.

Вдруг дверь отворилась и из нее вышел Вольдемар Нордек. Праведный боже! Губерт чуть второй раз не наскочил на самого хозяина. Один взгляд сквозь щелку убедил его, что это его спальня.

Вольдемар, холодно поклонившись, прошел мимо в комнату Фабиана. Эта встреча и появившийся в коридоре слуга отняли у Губерта охоту к дальнейшим открытиям, и ему ничего больше не оставалось, как отправиться восвояси.

Вольдемар тем временем вошел к своему наставнику, который сидел за письменным столом, приводя в порядок книги и стараясь спрятать их от любопытных глаз асессора. Молодой хозяин подошел к столу.

— Какие новости? — спросил он. — Вы получили письма и газеты из У. Я видел это, когда посылал вам почту.

— Ах, Вольдемар, — с тоской произнес Фабиан, — зачем вы заставили меня опубликовать мои работы? Я все время противился этому, но вы не давали мне покоя, пока книга не вышла.

— Да какая же польза от нее миру, если она будет лежать запертой в письменном столе! Но что же случилось? Ведь ваша «История германистики» была встречена в высшей степени благоприятно? Ведь профессор Вебер одобрил ее, а мне кажется, его имя и мнение имеют большой вес.

— И я так думал, — ответил совершенно подавленный доктор. — Я был так доволен и так гордился похвалой из его уст, но именно это-то и дало повод профессору Шварцу — вы ведь знаете его — совершенно неслыханным образом обрушиться на мою книгу. Вот прочитайте! — И он протянул Нордеку газету.

Тот взял ее, спокойно прочитал и воскликнул:

— Очень милые дерзости! Особенно конец: «Как мы слышали, эта новая знаменитость, открытая профессором Вебером, длительное время был домашним учителем у сына одного из наших помещиков, однако его воспитание дало далеко не блестящие результаты…» — Вольдемар бросил газету на стол. — Бедный доктор, как часто вам приходится отвечать за то, что вы воспитывали такое чудовище, как я! В обществе вам ни за что не простят «домашнего учителя», если вы будете даже профессором.

— Помилуй бог, кто думает об этом, — со страхом воскликнул доктор, испуганный этим предположением. — Во всяком случае, не я. Меня ужасно огорчает, что на меня нападают за то, что я написал скромное, строго научное сочинение, которое никого не затрагивает, никого не оскорбляет…

— И которое так прекрасно, — перебил его Вольдемар. — Я думаю, вы уже убедились в этом после того, как Вебер так энергично встал на вашу сторону. Ведь это признанный авторитет.

— Шварц — тоже авторитет.

— Да, но он известен своей нетерпимостью. И надо же было вам писать о германизме! Это ведь его специальность. Но не падайте, пожалуйста, так духом. Это недостойно вновь открытой знаменитости. Да, вот что: я только что встретил здесь гениального асессора из Л., он выходил от вас, у управляющего я его тоже поминутно вижу. Что ему нужно здесь, в Вилице?

Фабиан смущенно посмотрел в пол.

— Не знаю, но мне кажется, что его постоянное пребывание в доме управляющего имеет личные основания. У меня он был с визитом.

— И вы, конечно, очень любезно его приняли! Доктор, вы истинный христианин, если вас ударят по одной щеке, то вы подставите другую. Я думаю, вы, ни минуты не задумываясь, оказали бы самую дружескую услугу профессору Шварцу. Берегитесь этого асессора! Он, вероятно, опять гоняется за заговорщиками и при всей своей глупости может случайно напасть на настоящего. Здесь, в Вилице, это немудрено.

Последние слова были произнесены таким тоном, что доктор, державший в руке том своей «Истории германистики», поспешно положил его на стол.

— Вы сделали неприятное открытие? — спросил он. — Еще более неприятное, чем ожидали? Я так и думал, хотя вы мне об этом не говорили.

Вольдемар сел и подпер голову рукой.

— Вы знаете, я не люблю говорить о неприятностях, с которыми еще не справился, да, кроме того, мне нужно было еще время, чтобы сориентироваться. Кто мог поручиться, что управляющий не представляет мне всего в таком виде ради собственной выгоды, что он не преувеличивает или не искажает факты? В таких вещах можно полагаться только на самого себя. К сожалению, каждое слово Франка подтвердилось. Я не ожидал найти здесь такой хаос.

Фабиан совсем отодвинул в сторону свои книги и газеты и с тревожным участием следил за речью Вольдемара. Мрачное выражение лица последнего, казалось, беспокоило его.

— Дядя Витольд думал, что можно издали управлять этими владениями, — продолжал Вольдемар. — И, к сожалению, воспитал меня в том же убеждении. Я никогда не любил Вилицы и привык считать своей родиной Альтенгоф. Теперь это сказывается, и я окружен изменой на своей собственной земле. Княгиня — мне мать, она и Лев всецело зависят от меня, и вот именно это и связывает мне руки. Если я доведу дело до открытого разрыва, то им придется покинуть Вилицу. Их единственным пристанищем будет тогда Раковиц, а я не хочу подвергать брата такому унижению. Тем не менее нужно положить конец тому, что творится в Вилице, в особенности же в замке. Вы ничего не знаете? Мне все известно, и теперь я должен поговорить с матерью.

Наступило продолжительное молчание. Фабиан не решался возражать; он знал, что подобное выражение лица Вольдемара означало, насколько серьезна обстановка. Наконец он подошел к своему бывшему воспитаннику и, положив руку ему на плечо, тихо спросил:

— Вольдемар, что произошло вчера на охоте?

— На охоте? Ничего! О чем вы?

— Да вы ведь вернулись в таком ужасном настроении… Правда, я слышал за столом некоторые намеки относительно ссоры между вами и князем Баратовским.

— Пустяки, — равнодушно произнес Вольдемар. — Лев был немножко обижен тем, что я не совсем нежно обошелся с его лошадью, но это не имеет значения и все улажено.

— Тогда было что-нибудь другое?

— Да, другое.

Снова наступило молчание; затем доктор начал снова:

— Вольдемар, почему вы всегда так замкнуты? Неужели вы непременно должны переносить и переживать все сами, один?