Читаем без скачивания Исполнение желаний - Владимир Круковер

Мы обговорили еще какие-то мелочи, о том, что до говор надо заверить у нотариуса, о прописке временной, но так, чтобы не потерял прописку основную в Прибалтике, о сумме расходов на содержание ребенка. И я, наконец, спохватился:

— Где же предмет нашего разговора, где бесенок этот?

— Ах, да, — зарокотала дамочка, — как же, как же. Действительно. Ну-ка, Маша, иди сюда.

И вошла в комнату пацанка, стриженная под ноль, будто после суда, в застиранном бумазейном трико, пузырями на коленках, тощая, нескладная, как щенок дога, пучеглазая, с большими ушами. Стояла она, косолапя ноги в старых кедах, стояла на шикарном паласе среди всего этого хрусталя, мебели стильной, смотрела исподлобья.

Елейным голоском заговорила мамаша:

— Что же ты, Машенька, опять старье напялила. Сколько раз я тебе говорила, что девочка должна хорошо и красиво одеваться! И я вижу, что ты опять подслушивала. Ну ладно, подойди к дяде, поздоровайся. Девочка продолжала стоять молча и зло. И я почему-то смутился.

— Побегу, — сказал я, — вещи надо забрать из камеры хранения, то, се. А завтра с утра займемся юридическими формальностями.

Я почти выбежал на лестницу. И пока спускался, перед глазами стояла девчонка, стояла посреди комнаты, трико на коленках светится, вздулось, кеды носками внутрь.

Формальности заняли два дня. У дамочки всюду оказались знакомые, так что на третий-день мы с девочкой проводили ее на самолет и вечером ехали в такси по ночной Москве домой.

Девочка сидела с шофером, а я на заднем сиденье смолил сигаретку, подставляя лицо сквозняку из окна. Передо мной болталась стриженная голова с большими ушами. Берет съехал на ухо, того и гляди, свалится. Я хотел. поправить, протянул руку, а девочка, не обернувшись, не видя моего жеста, вдруг дернулась, стукнулась лбом о ветровое стекло.

«Ну и шальная, — подумал я. — Били ее, что ли?»

И отметил реакцию, как у зверя.

Ничего я не сказал, а руку опять протянул. Девочка повернулась, вернее сказать — извернулась и тяпнула меня зубами за палец. Долгие годы общения с собаками выработали у меня привычку никогда в случае попытки укуса рук не отдергивать. Точно так же я поступил и сейчас. Даже вперед руку немного подал. Выплюнула девчонка палец, посмотрела своими зелеными буркалами, молчит.

— Берет хотел поправить, — сказал я. — Поправь сама.

Поправила, еще раз посмотрела на меня, а я палец платком перевязываю, до крови прокусила, чертовка Как раз мимо аптеки ехали. Я попросил шофера остановиться, сунул девчонке деньги:

— Сходи за йодом, надо прижечь, а то нагноится.

Взяла молча, пошла в аптеку. Сквозь стекло витрины было видно, как она чек продавцу протянула и пальцем указала. Вышла, в одном кулачке сдача, в другом — йод.

Я прижег палец, сморщился. Обратил внимание, что она подсматривает за мной, подмигнул. Она так резко отвернулась, что если бы у нее были косички, они хлестнули бы меня по лицу.

Возможно, скоро все это станет далеким воспоминанием. А может, и нет? С трудом собрав деньги и сделав операцию, изменившую мое лицо, я пристроился в Москве присматривать за квартирой и девочкой. И меньше всего я мог думать, что так эта маленькая чертовка займет мое сознание.

Первое же утро после отъезда ее матери началось с происшествия. Меня разбудил страшный грохот, я соскочил с кровати и не сразу понял, где нахожусь. Когда же понял — выскочил на кухню и увидел девчонку у груды белых осколков. Она была в одних трусиках, таких же дешевых и застиранных, как трико, в кедах на босу ногу. Тощая, угловатая, больше похожая на деревянного человечка, она стояла в своей обычной позе: ступни носками внутрь, руки чуть согнуты в локтях, взгляд исподлобья.

— Не самый лучший способ будить, — сказал я грустно. — Впрочем, эту вазу ты правильно грохнула, я вчера чай пил и все боялся, что она мне на голову сыграет.

Я вернулся в комнату и осмотрел свое новое жилище. Комната большая, светлая, две кровати: одна деревянная — моя, вторая узкая, железная — для девочки. Шкаф с детскими книгами, многие зачитаны. Письменный стол, торшер у моей кровати, бра — у нее.

Комод.

Я выворотил нутро комода. Две смены постельного белья для меня и для нее, куча платьев, колготок, брючек, кофточек, прочего барахла. Что ж она, дурочка, так плохо одевается? Из-за вредности? Кукла-чебурашка привлекла мое внимание, я рассеянно взял ее в руки.

— Положи! — сказала девчонка.

Я поднял голову. Она стояла в дверях и зло смотрела на меня. Голос у нее был резкий, каждое слово выговаривалось будто по отдельности.

— И пожалуйста, — равнодушно сказал я, кладя игрушку на место. — Жадина!

Мылся я с наслаждением, потом заправил постель. Когда она ушла на кухню, заглянул в комод. Чебурашки там уже не было. Я приподнял ее матрасик — Чебурашка лежал там.

— Не трогай, — сказала за моей спиной.

— Тогда заправляй постель сама, — сказал я невинно, — я думал, что ты не умеешь.

Она, кажется, поверила. Но с места не тронулась, пока я не отошел. Она вообще старалась выдерживать между нами дистанцию.

Я сел в сторонке и смотрел, как она заправляет постель. Делала она это умело, но небрежно.

— Куда пойдем кушать? — спросил я.

Она ничего не ответила.

— Хочешь в ресторан?

Молчание.

— Тогда давай поедем в зоопарк, там и поедим на ходу пирожков, мороженого? Только оденься по-человечески, а то всех зверей напугаешь.

В джинсовом костюмчике она выглядела приличней, но все равно походила на маленького уголовника. А в зоопарке долго стояла около клетки с волками…

Прошло три дня. Я долго читал на кухне, потом лег, наконец. Не успел задремать, как меня начали теребить за плечо.

— Слушай, вставай, вставай скорей.

— Ну-у, — протянул я, — что случилось?

— Ну, вставай же, скорей вставай.

— Что случилось, в этом доме? — я с трудом сел и вытаращился на Машу. — Что случилось в этом доме, чадо?

— Надо ехать к волку. Скорей!

Я взглянул на часы. Пять.

— В такую рань зоопарк закрыт.

— Надо ехать. Надо. Скорей!

— Бог ты мой, — я начал одеваться. — Я понимаю, что волк вызвал тебя по рации, но при чем тут я? Я не давал ему никаких обязательств и пакт дружбы не подписывал…

Я посмотрел на Машу и прервал свое шутливое бормотание. Одно то, что она снова была в своем уродливом трико, говорило о серьезности ее намерений. Я ведь с первого дня заметил в ней некую странность, что-то похожее на посетившее меня в трудное время откровение с живыми. Иногда я только собирался что-то сказать, сделать, а она уже реагировала. Иногда мучительно страдала: от чего-то, происходящего за пределами моего сознания. В зоопарке звери при виде ее выходили из сонного транса и чуть ли не вступали с ней в беседу. Она же разговаривала с ними на каком-то птичьем языке и они ее, вроде, понимали. Я думал обо всем этом сквозь дремоту, отрывочно и не заметил, как мы приехали, вышли из такси, а Маша уверенно, будто бывала тут сотни раз, провела меня по Красной Пресне, потом каким-то двором скользнула в щель железной ограды.

Я протиснулся за ней, а она уже почти бежала, дыхание ее не изменилось, что я отметил мельком, и вот она бежала уже, мелькая стертыми подошвами, дышала так же тихо и ровно, а я бежал за ней, стараясь делать это бесшумно, и тут она остановилась, я легонько налетел на нее, затормозил каблуками и заглянул через колючую макушку.

Под кустом лежал на боку волк. При виде нас он заскреб задними лапами, перевалился на живот, нелепо расставив передние; трудно поднял голову.

— Ты стой, — сказала Маша шепотом, — ты стой тут, не ходи.

Она легко как бы перетекла вперед, присела рядом с волком, положила руку на зубастый череп и стала что-то бормотать на птичьем языке.

Волк расслабленно откинулся набок, закрыл глаза, вздохнул..

Маша тоже закрыла глаза.

В полной тишине они походили на серое в сумерках рассвета изваяние — девочка и зверь.

Неожиданно Маша вся изогнулась, напружинилась, скрючила пальцы, стала походить на зверя больше, чем безвольный волк.

Я вскрикнул. Маша душила волка. Все тело ее извивалось, колотилось, лицо посинело, глаза по-прежнему были закрыты.

Я стоял неподвижно. Я оцепенел.

Волк последний раз дернулся и затих. Маша отвалилась от него, как сытая пиявка, ватной игрушкой раскинулась на траве. Веки ее дрогнули, блеснули белки. В этот же момент открылись веки волка. Стеклянные мертвые зрачки…

Я сел на траву. Вокруг все еще стояла тишина, в следующий момент она рухнула и в уши мне ворвался разноголосый гвалт зверинца.

Я передернулся, отгоняя кошмар, посмотрел, будто хотел запомнить, на два тела: теплое живое и теплое мертвое, поднял Машу на руки и, запинаясь, пошел к выходу.