Читаем без скачивания Смерть это все мужчины - Татьяна Москвина

– Аля! Господи, Аля! Это я! Меня слышно, алло? Алло!

– Я слышу тебя.

– Вот только телефон починил, вчера Нина его так об стенку хватила, а там все номера, я пытался Карпикову дозвониться, никого нет, и тут у Алёши температура под сорок, пока врач приехал, пока что, и вообще не выйти было, и не очень-то позвонишь, Алькин, прости, пожалуйста, вот так, понимаешь…

– Я же тебе сказала, что буду в Энске, в гостинице «Дружба»…

– Ты была в Энске? Зачем? Если я не звоню, значит, что-то случилось, а ты что, поехала в Энск? Ты где сейчас?

– Я сейчас в поезде.

– Давай я тебя встречу на вокзале. Хорошо ещё, я вчера записал, где мы машину оставили. Я сейчас! Я быстро!

– Не надо.

– Аль, не сердись, я, ей-богу, хотел приехать, но вот такие обстоятельства.

– Андрюша, они всегда будут, эти обстоятельства. Мы потом поговорим, хорошо? Лечи ребёнка. Я в понедельник на работе.

– Аль… Я… Не знаю, как сказать… Да и что по телефону… Всё на месте, ничего не изменилось, понимаешь? Просто такая жизнь… Что ты молчишь?

– Всё в порядке, милый. Всё в порядке. В понедельник, ладно?

– Хорошо! Целую!

Блиц-роман. В два дня уложились, вдобавок один из дней был моим личным мороком. Фастфуд, фаст-френдшип, фастлав. Фастлайф… В понедельник придётся набраться мужества и закончить эту историю. Господи, Фирсов, Андрюшка Фирсов! Неделю назад я бы рассмеялась, если бы мне сказали, что я буду из-за него вот так вот рвать себе сердце, обмирать от желания, плакать, бежать куда-то…

В конце концов, это не более чем случай. Подвернулся этот, а мог и другой. Сильная природа чувств, личная несчастливость, а тут ещё налетели события – Коваленский, похороны, парад родственничков… Неудивительно, что я потянулась на огонёк, растаяла, как Снегурочка. Её же, Снегурку, предупреждали: любовь тебе погибель будет, нет, побежала просить даров у мамы Весны. Пусть гибну я, любви одно мгновенье дороже мне годов тоски и слёз…. Чудесные у нас всё-таки мифы, никаких тебе гадючих Кримхильд-Брунгильд с мечами – а град невидимый, ушедший от врага под воду, девочка, растаявшая от любви… Как я люблю нежность, печаль, ласковые звуки, тающие в темноте. Сияла ночь, луной был полон сад, сидели в гостиной мы с тобой…. Неужели никогда. Пусть бы и не было яростных вторжений друг в друга – я понимаю, они-то точно обречены, – но трепет, догорающее пламя, усталый отсвет сострадания, касание рук, проникновенность взгляда… даже этого не будет? Я обречена. Я приговорена, я казнена – собой.

2

Когда я вернулась, желанный покой оказался на дальней заставе. В квартире я обнаружила пьяного Егора, чьи могучие локти покоились на груде отксеренных листков, в которых я признала свои статьи из «Горожанина».

– О! – сказал он беззлобно. – А вот и Александра Зимина!

– Да, это я.

– А… где ж ты была? Я тебя жду. Поговорить хочу. Я вот поговорить хочу с женщиной, с которой два года сплю. И оказывается – ни хуя про неё не знаю. А тут выясняются подробности – ты, понимаете ли, известный журналист. У тебя бабушка умерла, у тебя есть муж – бывший. Назначен советником губернатора! А я ничего не знаю… отчего так, Саня? Зачем? Нет, я по-другому скажу… Саня! – и он засмеялся недобро. – Саня, а для чего вы всё время врёте?

«Эх, крошка, крошка, – подумала я. – Сдала меня, значит. Нельзя ж так хотеть замуж. Чего слишком хочешь – никогда не сбудется. А я бы тебе ещё пригодилась».

– Егор. Скажи, пожалуйста, ты хочешь услышать какое-то объяснение?

– Хочу. Да. Хочу узнать, откуда ты заявилась, зачем ты была со мной и почему всё время врала.

– Хорошо, ты действительно имеешь право это знать. Я живу в твоей квартире, я живу с тобой, ты платишь за меня, и я просто обязана отвечать на твои вопросы. Которые сегодня звучат впервые. Для чего мы врём? Да по сотне причин. Наверное, свободные, спокойные и счастливые люди не врут. Но не знаю, как ты, а я за всю жизнь не встречала ни одной свободной, спокойной и счастливой женщины. Мне тридцать шесть лет, а я сказала тебе, что двадцать девять, ты реальный человек, нормальный мужчина и прекрасно знаешь, что на рынке половых услуг в цене только молодость.

– Да это ладно, тут разговора нет, скрыть возраст для женщины – дело святое…

– Я так не думаю. Мне как раз кажется, что эти ухищрения никак не вяжутся, к примеру, с понятием о человеческом достоинстве. Мужчины не таят своих лет – сколько есть, столько есть, и такое спокойное отношение признаётся правильным, нормальным для человека. Для человека. Но не для женщины. Ей дозволено всю жизнь бороться за молодость любыми средствами, и никто её за это не осуждает, наоборот, хвалят и поощряют – смотри-ка, этой голубушке ведь сильно за пятьдесят, а как выглядит! Молодец! А ты попробовал бы хоть недельку пожить в шкуре человека, чей главный вопрос – «как я выгляжу». Следить за собой должен всякий, в меру отпущенной ему любви к гармонии, но это «как я выгляжу» – оно ведь до истерики, до болезни, до безумия доходит, вы этого не знаете и не замечаете просто. Я-то более-менее здорова, и всё-таки семь годиков себе сбавила – знаешь, для чего? А чтобы ты был спокоен за качество приобретённого товара. Не малолетка, не перестарок, нормальный вариант для делового человека. Я уже была не я, а превратилась в «я для тебя»…

– Саня, меня в твоей внешности всё устраивает. Я про другое говорю. Зачем было скрывать, где ты работаешь? И пишешь, главное, хорошо. Я бы только радовался, что у меня есть девчонка-журналистка. Тему мог бы какую подкинуть. Ты меня что, за человека не считаешь? Я что, член с кошельком, да?

А образ-то неплох. Есть такие бумажники, застёгивающиеся на длинные петельки с кнопкой. Я представила себе, как эта петелька обвивает член, присоединяя его к кошельку… Дивная композиция. И назвать: «мечта жизни». Только бумажник должен быть толстый, а член, соответственно…

– Ты что улыбаешься, я не понимаю.

– Да ты сказал так забавно. Ну на что ты сердишься? Ведь ты меня – клянусь! – ни разу не спросил, где и кем я работаю. Тебе это было всё равно.

– Конечно, всё равно. Ты мне нужна как женщина, а кой мне чёрт, где ты работаешь?

– А чем ты тогда недоволен?

В риторике Егор был несилён. Он пытался и не мог сформулировать, чем он недоволен.

– Женщины всегда сами про себя говорят. Ты могла бы там щебетать чего-нибудь вечером, как день прошёл… Вообще дело в принципе. Раз про одно умалчиваешь, так и про другое тоже.

– Про что про другое?

– Кто-то, между прочим, две ночи дома не ночевал.

– А кто-то трахался с моей подругой и слушал сплетни про меня. Ты ей бока-то не повредил, у неё же всё изрезано, у бедняжки.

Егор рассмеялся не без некоторого смущения. Ага, попала.

– Чумовая эта твоя подруга. Только и заливалась соловьем, какая ты замечательная, и как она тебя любит, и умоляет меня никогда ни слова… Какая у вас, у женщин, дружба интересная. А всё-таки где ты была? Если честно?

– Честно? В пятницу напилась на поминках, уснула на квартире у Вали, третьей жены моего отца, в бабушкиной комнате. Утром, как проснулась, приехала домой. Ты мне ничего не сказал о своих планах, поэтому субботу я провела за городом, у друзей. Тихо и безгрешно.

Правды захотел? Будет тебе правда – на трёх возах не увезёшь. На войне как на войне, милый мой. Сидит и воображает, что говорит со мной на равных – он, хозяин жизни, и я, замученная тварь. И он хочет от меня всего, чего нет в нём самом, – красоты, любви, верности, правды! Нет, но наглость какая!

– Ладно, ответ принят. Лучше, действительно, ничего не знать. Я тебе не супруг, и ты не маленькая. Скажи только про мужа – ты собираешься к нему вернуться? Мне ж тоже надо как-то жизнь планировать.

– Нет, Егорушка, к мужу я не вернусь.

Надо срочно сказать что-нибудь приятное. Успокоить, задобрить. Погладить зверя.

– Мне никто не нужен, кроме тебя. Лучшего мужчину, чем ты, я не встречала. Ты уж извини, что я не грузила тебя рассказами про свою жизнёнку, но там, ей-богу, ничего нет оригинального. Обычная женская песнь. Ну, бабка померла, родители – суки, муж объелся груш, начальник – дурак, зарплата маленькая, детей нет… Я с тобой отдыхаю от этого всего, забываю напрочь, понятно? Есть ты, и есть я, и этого достаточно. Так что, если ты не возражаешь, я бы осталась пока здесь.

– Пока что?

– Пока не выгонишь.

– Не, ну так вопрос не стоит…

Он повеселел и даже протрезвел. «Непонятка с Санькой» перестала досаждать, укатилась клубочком в мусорный бачок его неприхотливого сознания. Переоделся, поинтересовался, нужны ли деньги, и побежал – топтать почву упорными кривыми ножками, таранить воздух крутым лбом, соображать, как извлечь пользу из земной командировки. Бык тупогуб, тупогубенький бычок. Есть такая скороговорка.

3

Нет солнца, и радости нет. События этой недели явно подорвали моё здоровье, и переживательный аппарат стал отключаться. Бывает, что нога отнимается, она существует, но её не воспринимаешь, а у меня такое случилось с чувствами: они были, но их нечем было чувствовать. Загадочная эта штука – внутреннее пространство тела. Пульсация соприкосновений с миром, приятных и неприятных, плавающая тяжесть границы себя, болевые молнии… Жаль, что тело, угнетённый народ государства «Я», не выработало своего депутата в парламент сознания. Оно умеет болеть, ныть, посылать невнятные запросы – а нет чтобы на трибуну ума вышел полномочный представитель и объяснил: господа, у вас намечается кирдык с почками. Запас прочности – два месяца. Срочно к урологу. Заодно проверьте сердце. Помидоры вам вредны, налегайте на фасоль. У вас, конечно, дико важные дела, но позвольте напомнить – это мне болеть, мне стареть и мне умирать! Вы тут, понимаете, собрались, вечные и богоподобные, а мне отдуваться, исполняя отдельное существование…